В ответ он едва заметно качает головой.
6.
В этом микроскопическом движении я вижу конец надеждам и начало разрушения всего того, что мне в этом мире дорого. Понятия не имею, какое наказание меня ожидает и насколько широко будет раскинута гибельная сеть, кого ещё она накроет. Но когда они закончат, скорее всего, ничего не останется, всё пойдёт прахом.
Можно подумать, что в этот момент я должна впасть в крайнее отчаяние. Но вот странно! Главное моё чувство — это облегчение. Игра окончена; на вопрос, справилась ли я со своей здачей ответ получен, пусть это и решительное и не допускающее возражений «нет». Когда отчаянные обстоятельства призывают к отчаянным мерам, я считаю себя вправе поступать напропалую и без оглядки.
Только не здесь и не сейчас. Очень важно вернуться в Дистрикт 12: главная часть любго плана спасения будет включать мою мать и сестру, Гейла и его семью. И Пита, если я уговорю его присоединиться к нам. Я добавила в список и Хеймитча. Это те люди, которых я возьму с собой, когда убегу в глушь. Каким образом я смогу их убедить, куда мы отправимся в глухую зимнюю пору, как нам удастся избежать поимки — все эти вопросы пока не имеют ответов. Но по крайней мере, теперь ясно, что другого выхода нет.
Так что ноги у меня не подкашиваются, и слезами я не захлёбываюсь. Наоборот, выпрямляю спину и чувствую себя куда уверннее, чем все последние недели. Я искренне, непринуждённо улыбаюсь, хотя моя улыбка и может показаться несколько безумной. И когда президент утихомиривает разошедшуюся публику и спрашивает у неё: «А что думает народ по поводу того, чтобы устроить нашим героям свадьбу прямо здесь, в Капитолии?» — я без малейших усилий изображаю, будто вот-вот тронусь рассудком от счастья.
Цезарь Фликерман спрашивает, имеет ли президент в виду какую-либо конкретную дату.
— О, прежде чем мы условимся о дне свадьбы, нам нужно бы утрясти этот вопрос с матерью невесты, — говорит глава государства. Публика разражается хохотом. Президент обнимает меня за плечи: — Если вся страна внесёт свой вклад в уговоры, то, может, нам удастся поженить вас до то, как вам исполнится тридцать.
— Вам, наверно, придётся провести новый закон, — хихикаю я.
— Надо будет — ни перед чем не остановимся! — заговорщицки подмигивает президент.
Ах, как нам обоим весело!
Приём в банкетном зале Президетского дворца не имеет себе равных. Потолок высотой в двенадцать метров превращён в подобие ночного неба, причём звёзды выглядят в точности как у меня дома. Я предполагала, что так и должно быть, но кто его знает? Город отбрасывает в небо так много света, что разглядеть звёзды мне ещё не удавалось. На полпути между полом и потолком плавают пушистые облака и на них сидят и играют музыканты. Не спрашивайте меня, что их удерживает в воздухе.
Традиционных обеденных столов нет, вместо них — многочисленные мягкие диванчики, кушетки и кресла; некоторые из них расположены у каминов, другие размещены среди цветущих садов и прудов с экзотическими рыбками. Так что публика может есть и пить и развлекаться с полным комфортом.
В середине зала — большая, выложенная мраморными плитами площадка, которую используют то как место для танцев, то как подмостки для выступлений артистов, а чаще всего на ней просто толкутся и болтают между собой разодетые в пух и прах гости.
Но настоящий гвоздь программы — это угощение. Вдоль стен выстроились столы с невиданными деликатесами. Ты найдёшь здесь всё, о чём ты можешь мечтать, и даже то, о чём никогда не мечтал. На вертелах целиком жарятся свиные, говяжьи и козьи туши. Невероятных размеров блюда с птицей, фаршированной сочными фруктами и орехами. Дары моря — одни политы изысканными соусами, другие надо перед едой обмакивать в пикантные подливки. Бесчисленные сыры, хлеб, овощи, сласти... Водопады вина, ручьи и потоки крепких напитков мерцают и переливаются разноцветными огнями...
Вместе с желанием бороться ко мне вернулся и аппетит. После нескольких недель полного его отсутствия я чувствую зверский голод.
— Я не я буду, если не перепробую всё, что здесь есть! — заявляю я Питу.
Вижу, как он вглядывается в моё лицо и пытается понять, что привело к такой разительной перемене в моём настроении. Поскольку он не знает, что президент вынес мне свой приговор, Пит может только предполагать, что я счастлива, потому что считаю нашу миссию удавшейся. Наверно, он даже питает надежду, что я, быть может, искренне рада нашей помолвке. На его лице написано некоторое замешательство, но Пит быстро овладевает собой: на нас «наезжает» камера.
— Ты не очень-то расходись! — предупреждает он.
— Ладно, только по одному кусочку от каждого блюда! — обещаю я.
И у первого же стола готова нарушить своё обещание. На столе — штук двадцать разных супов, и отведав первый из них — кремовидный тыквенный, с кусочками орехов и маленькими чёрными семенами — заявляю:
— Я готова есть его целый вечер! — но тут же вероломно отрекаюсь и принимаюсь за зелёный прозрачный бульон, вкус которого могу описать, как свеже-весенний, а потом так же предательски перехожу к пенистому розовому супу с малиной.
Мелькают лица, произносятся имена, щёлкают фотокамеры, чужие губы касаются моих щёк лёгкими поцелуями...
Похоже, что моя золотая сойка породила новую модную тенденцию — многие подходят ко мне, чтобы продемонстрировать свои украшения. Моя птичка изображена на пряжках, вышита на шёлковых отворотах смокингов, а кое-кто даже вытатуировал её на интимных местах. Каждому хочется носить талисман победителя. Президента это всё наверняка доводит уже не до белого, а до голубого каления. Но он ничего не может поделать с модой: Игры этого года побили все рекорды популярности, а в эпизоде с ягодами здешние жители видят лишь отчаянный жест девчонки, готовой на всё, чтобы спасти своего возлюбленного.
Ни Питер, ни я не стараемся примкнуть к какой-либо компании, да и не нужно нам ничьё общество. Однако нас ни на минуту не оставляют в покое, всё время кто-то крутится рядом. Мы в центре внимания. Я прикидываюсь польщённой, но на самом деле мне до лампочки интерес этих завсегдатаев столичных светских тусовок. Только от еды отвлекают.
Каждый новый стол искушает новыми яствами, и даже при моём строгом «один кусок от каждого блюда»-режиме я быстро насыщаюсь. Вот маленькая жареная птичка, раскусываешь её — и рот заполняется восхитительным апельсиновым соусом. Вкуснятина! Я заставляю Пита доесть остаток, потому что сама хочу продолжить знакомство с каждым блюдом в зале, а мысль о том, чтобы выбросить хорошую еду — что для этих людей, как я заметила, обычное дело — для меня невыносима. После обхода примерно десяти столов я и крошки проглотить больше не могу, а ведь мы отведали только незначительную часть кушаний.
Тут на нас натыкается компания наших помощников. Языки у них заплетаются — то ли от спитного, то ли от экстатического восторга быть причастными к такой грандиозной попойке.
— А почему вы не едите? — спрашивает Октавия.
— Да некуда уже! — говорю. Они смеются так, будто я сболтнула величайшую глупость, которую они когда-либо слышали.
— Тоже мне нашла проблему! — хохочет Флавий. Он ведёт нас к столу, уставленному тонконогими бокалами с какой-то прозрачной жидкостью. — Выпей это — и всё!
Пит подносит один из бокалов ко рту, но вся компашка как с катушек съезжает:
— Да не здесь же! — вопит Октавия.
— Туда иди! — Вения машет рукой в сторону туалета. — А то загадишь весь пол!
Пит бросает взгляд на бокал и до него доходит:
— Вы хотите сказать, что эта штука — рвотное?
Помощнички ржут как лошади:
— Ну конечно! Тогда ты можешь продолжать есть, — объясняет Октавия. — Я уже два раза так сделала. Все так поступают, а как же ещё? От праздника ведь надо получить все удовольствия по полной!
Я проглатываю язык, уставившись на изящные бокальчики с их странным содержимым. Пит ставит свой обратно так осторожно, будто боится, что тот взорвётся.
— Пошли, Кэтнисс, потанцуем.
Он уводит меня от хохочущих гримёров, от стола с необычной выпивкой. Под звуки льющейся с «небес» музыки мы выходим на танцпол. Дома у нас мы учили только такие танцы, которые идут под скрипку и флейту с гармоникой, и для которых здесь явно маловато места. Хорошо, что Эффи научила нас кое-каким па, популярным в столице. Музыка звучит медленная и завораживающая, поэтому Питер притягивает меня к себе, и мы, не мудрствуя лукаво, просто кружимся, без всяких там «па». Эдакий танец можно было б станцевать на площадке размером с блюдце.
Довольно долго мы молчим, затем Пит произносит сдавленным голосом:
— Ты скрепя сердце со всем соглашаешься, думаешь, что всё утрясётся, привыкнешь... Что они, может, ещё и не такие плохие, а потом вруг бац... — Он замолкает на полуслове.
