О приходе ночи Пайк догадался по наступлению полной темноты. Свет уже не просачивался в щель, и пленник был вынужден прекратить бесцельное хождение из угла в угол камеры. Всю вторую половину дня за "окном" непрерывно лил дождь, тонкой струйкой стекая по камням и исчезая в недрах дренажной системы. У Пайка было достаточно времени, чтобы изучить все царапины на всех четырех стенах и даже хитроумно устроенное отхожее место. Два раза ему принесли глиняную миску с пресной ячменной похлебкой, способной не столько пробудить аппетит, сколько подавить его.
Лежа с бурчащим животом на соломенной подстилке, Пайк припоминал время, когда он жил в нормальной семье, где в холодильнике всегда лежала груда готовой, хоть и замороженной пищи. Как он теперь запоздало понимал, она была вкусной, питательной и совсем не походила на полусырой ячмень. "Почему я так плохо понимал Барбару?" — недоумевал узник, буравя невидящим взором высокий потолок.
Естественным образом мысли его перетекли к восхитительным фруктовым завтракам, приготовлявшимся не менее умелой Ириной, ее мясным и рыбным обедам. "Стифадо из кролика! А утка с зеленым перцем, мечта гурмана? Куропачья печень в раковом соусе!.. — вертелись в голове названия блюд. — Отчего я покинул ее, зачем оседлал безумного дракона, вознесшего меня в небеса?" Так терзал себя Пайк воспоминаниями, едва не рыдая от тоски и безысходности. Никогда больше не встретит он Ирину, ставшую за последние недели такой родной и необходимой, никогда не обнимет и не поцелует ее в теплые, с привкусом мяты губы.
Страшным усилием воли запретив себе посыпать солью сердечные раны, Пайк вздремнул, несколько раз просыпаясь от возгласов стражи, и таким образом скоротал ночь. Утро вместо избавления принесло ему новую порцию похлебки, которую пришлось заталкивать себе в глотку едва ли не руками, настолько неудачно и без души ее сварили. Охранник соизволил забрать ворох чисто вылизанных плошек, скопившихся у Пайка, но проигнорировал попытки узника вступить с ним в беседу. Ближе к полудню, согласно биологическим часам Пайка, засов лязгнул снова, но на этот раз за дверью оказалось трое солдат, которые знаками приказали ему выходить из камеры. Пайк обрадовался, что ему не предлагают ненавистную баланду, и поспешил покинуть помещение. На выходе его вновь связали, кажется, той же самой въедливой веревкой.
Как водится, пару минут после выхода из подземелий он только жмурился, тщетно пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь детали окружающей реальности, но видел лишь темное пятно спины идущего впереди конвоира. Промелькнули стены величественного строения, опознанного Пайком накануне как дворец, и органы зрения пленника получили передышку — благостный полумрак начинался сразу за массивной деревянной дверью, покрытой причудливой резьбой. Гулко печатая шаг, ходоки миновали длинный узкий проход с множеством темных глубоких ниш по обеим сторонам, освещенный несколькими факелами, и остановились перед менее громоздкой, но украшенной золотыми пластинками дверью. Рядом с ней неподвижно стояли вооруженные пиками и саблями хмурые охранники. Их недовольство легко объяснялось веселой музыкой, доносившейся сквозь створки.
Главный из конвоиров осторожно приоткрыл дверь и сказал кому-то, стоящему за ней:
— Я привел его, пратихара Джимутавахана.
Похоже, воину приказали ввести пленника, поскольку тот схватил Пайка за локоть и втолкнул его в помещение.
Именно так и представлял себе Пайк жилище какого-нибудь восточного сатрапа — красочно расписанные на религиозные сюжеты стены, большие стеклянные окна, украшенные инкрустацией и резьбой мраморные плиты и колонны, мягкие ковры, низкий широкий стол, заваленный экзотической пищей, в углу группа музыкантов с необычного вида ударными и струнными инструментами, а главное — у Пайка едва не подкосились колени — толпа самых настоящих танцовщиц, профессионально изгибавшихся в такт знойной музыке.
Эстафету в конвоировании странника подхватил еще более основательно вооруженный стражник, тот самый "пратихара", находившийся внутри зала. Они направились в дальнюю часть помещения. Примерно на середине пути мимо Пайка проплыла одна из девушек, уже издалека улыбавшаяся краешками губ с таинственным видом. Ее короткая юбочка волнами обтекала широкие бедра, пухлый смуглый животик с тремя складками и тяжелая грудь, полускрытая яркой тряпкой и украшениями, двигались словно поверхность моря в непогоду. На секунду Пайк встретился с ней взглядом, успев отследить быструю смену чувств в ее необыкновенно синих, васильковых глазах — от обожания до испуга и недоумения. В следующий миг она уже вернулась к подругам, а Пайк стряхнул наваждение и приблизился к столу, за которым возлежали двое властителей этого мира.
Один из них отвлекся от глубокомысленно-мечтательного созерцания танца и обратил свой взор на Пайка, презрительно оглядев его потрепанные одеяния.
— Нехорошо, ох как нехорошо ты поступил, Нуман, — с мрачноватыми интонациями молвил он. — Развяжи его и иди, — приказал он пратихаре.
Путешественник потер запястья и счел нужным заявить, дождавшись паузы в музыке:
— Я не тот, за кого вы меня принимаете!
Но раджа его не слушал, маслеными глазками следя за девушками и непроизвольно суча ногами. Его компаньон, несколько менее толстый вельможа, сохранял невозмутимое выражение такого же бородатого лица. Не в состоянии сдержаться, Пайк уселся там же, где стоял, и принялся жадно, но с достоинством поглощать запеченное мясо, рыбу, бананы, финики, рисовые лепешки и тому подобное великолепие, обойдя вниманием усыпанный специями и, без сомнения, превосходно сваренный ячмень. Одна из девушек приблизилась, замедляя танец, и разлила по высоким бокалам терпкое вино, приятно булькнувшее в глотке. Разомлев, путник склонил голову на пышные подушки, умно решив, что надо пользоваться благами, пока дают, веки его неумолимо сомкнулись. Однако тут же в бок Пайку болезненно ткнулось что-то похожее на пятку, и грубый голос второго — или уже третьего? — сотрапезника требовательно спросил:
— Зачем ты это сделал, гнусное порождение ракшаса?
Пайк сел и сосредоточился, пытаясь найти достойный ответ, но вместо этого глупо сказал:
— Что именно?
Собеседник просверлил Пайка бешеным взглядом и медленно произнес, тщательно выговаривая слова:
— Ты много месяцев пользовался благосклонностью нашего повелителя, словно знатный брахман жил во дворце, вкушал блюда с царского стола, не говоря уже о прочих удовольствиях. Мы относились к тебе так, будто ты брахман, и ни разу за все время ты не дал нам повода усомниться в том, что это не так, хотя ты и не сделал главного, для чего явился в нашу страну. А теперь скажи мне, зачем ты осквернил Дерево Кальпаврикшу, растущее в саду повелителя Чакьямунха, после чего оно перестало исполнять его желания?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
