А выглядело это следующим образом. Когда занавес распахнулся, посреди сцены стояла гигантская картонная коробка, разрисованная всеми цветами радуги. Из коробки выскочила Туту в балахоне, увешанном бумажными цветами, бантиками и огромными булавками. На носу у нее была прищепка, на голове — связка бананов, а на ногах — ярко-желтые резиновые сапоги. Одним словом — красотища!
А вот истерический хохот подкачал. Как и предсказывала Пачкуля, он звучал совершенно обыденно и никого не удивил. Понаблюдав немного за тем, как Туту галопирует по сцене, кудахчет и выкидывает коленца, Пачкуля дала сигнал двум рослым помощникам, и те насильно уволокли разыгравшуюся ведьму за кулисы. С минуту поколебавшись, зрители все же поаплодировали ей вслед, отдавая дань оригинальному исполнению. Вечер продолжался, а Скотт Мертвецки спал мертвым сном.
— А сейчас, дамы и господа, поэма собственного сочинения в исполнении Грымзы Премудрой, гордости нашего шабаша! — торжественно объявила Пачкуля. — Ну наконец-то, — шепнула она на ухо Хьюго. — Путь хоть мозгами пошевелят для разнообразия.
Гордость шабаша выступила на середину сцены, держа в руках листок с поэмой. Вместо традиционного ведьминского колпака на голове у нее была профессорская шапочка с кисточкой. Поправив на носу очки, Грымза обратилась к собравшимся строгим учительским голосом, который заставил всех попрятать пакетики с тянучками под скамейки и навострить уши.
— Так, а ну-ка сели все прямо. Я прочту вам поэму под названием «Трудные слова». Возможно, вам она покажется сложноватой, но что поделаешь, не всем же быть такими умными, как я.
Трудные слова Аденоиды, фармацевт,Символизм, конноармейский,Окись, предварительный,Психопат, бизон,Перфокарта, барбекюИ, до кучи, рандеву.Вот лишь несколько примеровМне известных трудных слов.
— Спасибо за внимание. Желаю всем спокойной ночи, — попрощалась она и удалилась под шквал аплодисментов. В действительности, никто из зрителей не разобрал ни слова из ее поэмы, но все решили, что если они будут громко хлопать, то другие подумают, будто они все поняли.
Затем настала очередь Макабры-Кадабры, которая, как мы помним, обещала продемонстрировать что-нибудь шотландское. Когда занавес разъехался, зрители так и ахнули, потому что Макабра, чей дядя, как мы уже знаем, торговал красками, нарисовала для своего номера настоящую декорацию с изображением шотландского горного пейзажа. Низ полотнища был густо замазан фиолетовым цветом, призванным изображать вереск, а верх сплошь покрыт мутно-серыми разводами, обозначавшими небо. Желтые кляксы, разбросанные тут и там, были ничем иным, как пасущимися в долине овечками. Макабра была не виновата, что у дяди не нашлось для них белой краски.
Макабра в полном шотландском облачении восседала верхом на своем Хаггисе, чью густую рыжую челку украшали цветы вереска, а спину — клетчатый плед. Козел фыркал, тряс челкой и бил копытом, в то время как клетчатая с ног до головы Макабра, от вида которой у присутствующих потом еще неделю рябило в глазах, извлекла волынку и приготовилась поразить публику исполнением шотландских гимнов.
Однако планам ее не суждено было сбыться, потому как над волынкой успел поработать один злостный вредитель, который за свой гадкий поступок даже не заслуживает того, чтобы его имя было упомянуто на страницах нашей книги. Так вот, этот злостный вредитель, вооруженный вязальной спицей или еще каким острым предметом, под покровом ночи напал на волынку и изрешетил ее так, что она больше стала походить на сито, чем на музыкальный инструмент.
С минуту Макабра пыталась выдуть из нее хоть какой-нибудь звук, но волынка издала лишь пару жалких предсмертных стонов, после чего окончательно испустила дух. Макабра озадаченно потрясла волынку, сделала ей искусственное дыхание и напоследок разразилась потоком грубых шотландских ругательств, чем окончательно покорила аудиторию. Разъяренный Хаггис встал на дыбы, пуская пар из ноздрей, и пронзительно заблеял.
— Я найду того, кто это сделал! — прорычала Макабра, потрясая мечом. — Найду и шкур-р-ру с него спущу!
С этими словами Макабра швырнула искалеченный инструмент в толпу. Он упал прямиком на голову Скотту Мертвецки, но тот спал так крепко, что даже не проснулся. Раздосадованная Макабра пришпорила Хаггиса и галопом унеслась за кулисы, сметая все на своем пути и выкрикивая страшные проклятия.
Вот это был номер! После такого зрители определенно нуждались в передышке, так что Пачкуля объявила антракт. Все с радостными воплями набросились на мороженое и с набитыми ртами принялись обсуждать достоинства шоу-программы, единодушно признавая, что представление удалось на славу. Даже скептически настроенные скелеты согласились, что ведьмы могли бы даже отправиться с ним на гастроли.
Через десять минут перерыв закончился, и публика повалила обратно в зал, размазывая по полу лужицы талого мороженого с клюквенным сиропом.
Второе отделение концерта открывала Крысоловка. Хоть она и вырядилась в цветастый костюм с бубенчиками и намалевала себе вокруг рта красной краской широкую клоунскую улыбку, выражение лица у нее было по-прежнему кислое.
— Кто мне ответит, за чем всю жизнь гоняются привидения? — обратилась она к залу.
— Откуда нам знать! — хором отозвались зрители. — Давай выкладывай!
— За призрачным счастьем, вот за чем! — пробухтела Крысоловка. — Ладно, вот вам еще: что будет с ведьмой, которая решит разориться на новый наряд? Она вылетит в трубу! А-ха-ха! Дошло?
— Ха-ха-ха! В трубу вылетит! Вот здорово! — одобрительно заревел зал.
На этом запас шуток у Крысоловки иссяк, и она подала знак музыкантам, намереваясь исполнить под занавес старательно разученный танец. Но поскольку свои длинноносые клоунские башмаки она закончила мастерить лишь под утро и еще ни разу в них не репетировала, то после первых же двух па и неудачного пируэта она обрушилась на пол и была эвакуирована со сцены в бессознательном состоянии. Полагая, что так и было задумано, восторженная публика устроила Крысоловке стоячую овацию.
Следующей на сцену вышла Чесотка. Она уселась на специально приготовленный табурет и натянула на одну руку дырявый носок.
— А от и я, а от и я! — процедила она сквозь стиснутые зубы, сжимая и разжимая при этом пальцы руки так, чтобы все подумали, будто это говорит носок.
— Сем пиет. Мия жоут Фиед! (Всем привет, меня зовут Фред.)
— У тебя губы шевелятся, — возмутилось привидение с последнего ряда.
— Не шиэяся. (Не шевелятся.)
— А вот и шевелятся.
— А от и не шиэяся.
— А вот и шевелятся!
— Не шиэяся, не шиэяся! (Не шевелятся, не шевелятся!)
— Шиэяся, шиэяся! (Шевелятся, шевелятся!)
Выступление Чесотки произвело настоящий фурор, и все были порядком разочарованы, когда в самый ответственный момент ведьма тряхнула рукой сильнее, чем требовалось, и носок слетел. А без носка чревовещание уже, как известно, никакое не чревовещание, а так, баловство. Номер пришлось прервать, но зрители еще долго рукоплескали Чесотке, которая, сияя от счастья, отвешивала в ответ один поклон за другим.
Вслед за ней настала очередь Мымры и ее пародий, причем не на кого-нибудь, а на своих же подруг-ведьм. Она изобразила, как Шельма наводит марафет, как Пачкуля засовывает голову в помойное ведро, как Тетеря просыпается по утрам и как Туту пытается прочесть этикетку на молочном пакете. До остальных очередь дойти не успела, поскольку разъяренные Шельма, Пачкуля, Тетеря и Туту решительным шагом прошествовали на сцену и силой уволокли Мымру прочь, глубокому неудовлетворению публики, которая была в восторге от пародий и жаждала продолжения. Скотт Мертвецки пробудился ото сна, сверился с программкой и с облегчением вздохнул, выяснив, что осталось продержаться всего два номера, Следующим шел мастер-класс по макияжу от Шельмы. Занавес разъехался в очередной раз, и взору публики предстал широкий стол, уставленный всевозможными баночками, тюбиками, флакончикам, зеркальцами и заваленный щеточками, расческами и заколками для волос. Под столом стояло огромное ведро, до краев наполненное подогретой грязью. Сама Шельма, в жутком розовом пеньюаре, с оранжевыми бантиками в патлах и устрашающим количеством румян на щеках, провальсировала к краю сцены и поинтересовалась у публики, не отыщется ли в зале доброволец.
Все присутствующие как один втянули головы в плечи и покрепче вжались в сиденья, а отдельные личности до такой степени не желали становиться добровольцами, что даже сползли на пол, делая вид, что уронили под сиденье программки. Пачкуля за кулисами хихикнула, и смешок этот не ускользнул от Шельминого чуткого уха.
