Их сына призвали в армию, послали воевать в Африку, и вот уже несколько месяцев от него не было никаких вестей. Старый сторож смахнул слезу, повернулся к дону Микеле, который сидел рядом, и сказал:
— Вы-то меня можете понять…
— Э, друг мой, — откликнулся ополченец, — на то она и война. А о сыне не волнуйтесь, скоро получите от него весточку, помяните мое слово. Война-то к концу идет.
— Вы говорите…
— Уверен. В Мармарине наши наступают, с англичанами почти что покончено. Так, по крайней мере, говорит дон Доменико.
— Так ведь они чуть ли уже не высадились в Сицилии!
— Если дон Доменико говорит — значит, так оно и есть, — возразил Микеле. — Он человек ученый.
— А говорят, этот дон Доменико… — начал было сторож.
Однако дон Микеле поспешно закрыл ему рот рукой. Нет, черт возьми, ему совсем не хочется нажить себе неприятность, а дон Доменико такой человек, что ему ничего не стоит раздуть дело. Старый ополченец отодвинулся подальше от сторожа и полез в карман за табаком для трубки. Но вместо табака он неожиданно для себя извлек оттуда какой-то листок бумаги. Как раз в этот момент снова включили электричество, и дон Микеле принялся по складам разбирать напечатанные на пишущей машинке слова.
«Жители Неаполя! — говорилось в листовке. — Война нужна только фашистам и королю. Нам от нее — одно разорение и погибель. Наши парни умирают на полях сражения, и мы сами каждую минуту рискуем погибнуть под бомбами. Наши дети голодают. Давайте добьемся прекращения войны. Долой войну, да здравствует мир!»
Дону Микеле пришлось три или четыре раза перечитать листовку, прежде чем он понял ее содержание, а когда он наконец понял, то почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. Ведь нужно же было случиться, чтобы эта штука попала именно к нему! И какой сумасшедший написал все это! В этот момент чья-то рука опустилась ему на плечо.
— Святые угодники! — подскочив на месте, прошептал несчастный дон Микеле и поспешно спрятал листовку за спину.
— Ну-с, дон Микеле, что вы тут хорошенького прочитали? — раздался у него над ухом голос аптекаря.
— Ни-ничего… со-совершенно ни-ничего, доктор… — пролепетал дон Микеле.
— Да не бойтесь, — успокоил его аптекарь. — Я ведь сразу понял, в чем дело. У меня тоже есть такая бумажка, вот полюбуйтесь. — И он сунул под нос ополченцу листовку, как две капли воды похожую на ту, что держал в руке дон Микеле.
Старый ополченец чуть не вывихнул себе шею, стараясь отвернуться, потому что боялся даже посмотреть на нее.
— Клянусь вам, доктор… — жалобно начал он.
— Да в чем вам клясться? — прервал его аптекарь. — Вы что же думаете, я пойду на вас доносить? Я же прекрасно знаю, что это не ваших рук дело. Да и потом, между нами говоря, если бы даже и ваших, что ж из того? Ну ладно, ладно, оставим это.
— Доктор, ради бога, никому ни слова! — умоляюще прошептал дон Микеле.
— Да поглядите вокруг, олух вы царя небесного, — совсем потеряв терпение, прервал его аптекарь. — Вон, полюбуйтесь!
Дон Микеле оглядел бомбоубежище и увидел, что по крайней мере десяток людей, с трудом разбирая итальянские слова, читает точно такие же листовки. Передавая листочки бумаги друг другу, люди вполголоса обменивались впечатлениями. Никогда еще старому ополченцу не приходилось видеть ничего подобного, он прямо-таки не знал, что и подумать.
— Видели, доктор? — спросил сторож, подходя к аптекарю и протягивая ему листовку. — Не иначе как американцы разбросали.
— Да какие там американцы! — отозвался аптекарь. — Американцы бы в типографии отпечатали. А это на машинке.
— Кто же тогда, по-вашему, это сделал? — возразил сторож.
— Ой, мамочка родная, мамочка родная! — заголосила вдруг какая-то женщина. — Что же это с нами будет? Хоть бы и правда война эта кончилась! Пускай тогда катятся на все четыре стороны и король, и фашисты, и генералы, и все! Никого мне не надо, только бы сынок уцелел, да крыша над головой была!
— Молчи, дурища! — испуганно прошипел ее муж. — В тюрьму захотелось?
Однако две или три женщины сейчас же поддержали товарку, и бомбоубежище наполнилось их пронзительными голосами:
— Хватит с нас! Хватит! Невмоготу больше!
— Месяц воды не видим, умыться нечем! У меня вот шестимесячный ребенок, посмотрите на него, весь коростой покрылся! Просто чудо, что он до сих пор не подхватил какую-нибудь болезнь и не отправился на тот свет!
— Сынок! Сыночек ты мой! — рыдая, запричитала жена сторожа. — Убили его, чует мое сердце, убили! Оттого и не пишет он! Ой-ой-ой, сыночек мой родимый!
Вопли старухи заставили всех на минуту забыть о листовках. Женщины окружили ее, стараясь успокоить. Мужчины отошли в сторону и начали тихонько переговариваться.
— Это смутьяны, подрывные элементы. Их рук дело, — говорил один.
— Да кто они такие, эти подрывные элементы?
— Как — кто? Коммунисты, американцы, антифашисты.
— Так ведь они же против войны!
— Пораженцы они, поэтому и против, — с важной миной вмешался лавочник, державший табачный магазин. — Они только и мечтают, чтобы мы скорее проиграли войну.
— Ну, если хочешь знать, кум, войну мы уже давным-давно проиграли, возразил ему один из мужчин и тут же поспешил скрыться, потому что в дверях боковой комнаты бомбоубежища показался дон Доменико.
В руках у фашиста тоже была листовка.
— Да здравствует Италия! — заорал он, выкидывая вперед руку в фашистском приветствии, но тотчас же осекся, так как совсем рядом грохнула бомба.
Убежище тряхнуло. Женщины разом взвизгнули. Придя в себя, дон Доменико воспользовался наступившей тишиной и снова заорал:
— Да здравствует Италия! Смерть пораженцам!
И опять его слова заглушил грохот взрыва. Когда же фашисту удалось снова заговорить, то голос его уже не звучал так воинственно.
— Сдайте мне подрывную литературу, — сказал он.
Я начальник бомбоубежища, я тут представляю и правительство, и полицию, и все, что хотите. Кто распространяет листовки, а? Если кто-нибудь знает этого человека и покрывает его, то он несет ответственность наравне с тем, кто пишет эти листовки.
Но со всех сторон, куда бы он ни посмотрел, его встречали холодные взгляды или такие откровенно равнодушные лица, что ему волей-неволей пришлось прикусить язык. Он прямо-таки бесился от злобы, которая вот-вот уже готова была прорваться наружу, как вдруг сверху докатился глухой грохот. Вслед за тем по лестнице сбежали несколько мужчин, с головы до ног обсыпанных пылью и известкой.
— Разбомбило выход! Выход завалило! — кричали они.
— Без паники! Без паники! — сейчас же вмешался дон Доменико. — У нас три запасных выхода!
— Да там дети! — чуть не плача, воскликнул один из мужчин. — Двое мальчишек наверху остались. Сам видел: только они выскочили — как трахнет! Навес над дверью — в щепки. Мы им кричали, да куда там! Как сквозь землю провалились. На улице пылища, в двух шагах ничего не видно, разве разглядишь!
Матери с криками ужаса начали созывать и пересчитывать своих детей. Но все, как будто, были на месте. Дон Микеле огляделся, ища Перчинку, который только что вертелся рядом, но мальчика нигде не было видно. Тогда старый ополченец отправился разыскивать его по всем коридорам и комнатам бомбоубежища, пока не убедился, что его поставщик табака бесследно исчез. Теперь не могло быть никаких сомнений в том, что одним из мальчишек, замеченных в пыли обвала там, наверху, был Перчинка. В глазах старика блеснула слеза. К чести его надо сказать, что в этот момент он меньше думал о табаке, чем о бедном мальчугане, который, вероятно, лежит сейчас наверху раненый, а может быть, даже мертвый. Но кому сказать об этом? Ведь никто не рискнет отправиться в этот ад. Сверху все еще доносилась яростная пальба зениток и отдаленные взрывы фугасок. Боже мой, когда же все это кончится? Вспомнив о листовке, лежавшей у него в кармане, дон Микеле невольно с надеждой подумал, что, может быть, и впрямь всему скоро придет конец: и войне, и самому дону Доменико со всей его спесью.
— Но кто же все-таки они были, эти мальчуганы? — продолжал допытываться аптекарь.
— Если только они им не приснились, — язвительно вставил дон Доменико.
— Я знаю, кто они, — неожиданно произнес дон Микеле. — То есть я знаю одного из них…
— Вы ополченец ПВО, — официальным тоном заявил дон Доменико, — и ваша обязанность сейчас же отправиться наверх и узнать, что там произошло.
— Как же так?.. — пролепетал несчастный старик. — Послушайте только, что там творится!
— Вы ополченец ПВО, — повторил фашист, — и должны гордиться тем, что носите эту форму. Вы на своем примере должны показать, что не все такие подлые трусы и пораженцы, как авторы этих листовок. Идите, дон Микеле!
Что мог бедняга возразить дону Доменико? К тому же, фашист был не один. Все, кто находился в бомбоубежище, и особенно женщины сейчас же одобрили это предложение, так как каждому не терпелось узнать о судьбе двух мальчуганов, которые так неосторожно выскочили на улицу. Опустив голову, дон Микеле поручил себя всевышнему и медленно двинулся к лестнице, не отвечая на многочисленные советы, которые сыпались со всех сторон. Но не успел он сделать и десяти шагов, как его остановили радостные возгласы:
