– Ну-у-у… – промычал Гвидон, потому что Хряпин излагал тот самый план мероприятий, который ранее ему же предлагался тем самым человеком, который план этот в данную минуту и выслушивал.
– Одним словом, – Хряпин поднялся и решительно прошёлся по кабинету, – ступай к себе и набросай последовательность всех действий. И помни: по времени всё должно быть просчитано педантичнейшим образом. И будем согласовывать со следствием. Подобрать статистов для обоих опознаний тоже тебе придётся. В понятых, я думаю, недостатка не будет. Обеспечение явки – на тебе. Проколов тут быть не должно. Короче, как ты сам же и говоришь, всё – в кратчайшие сроки на режиме зависания. Понятно? Транспорт беру на себя. Сегодня всех обзвонишь, а надо будет, на машине сгоняешь. Ты почему всё ещё здесь? Вперёд! – без всякого перехода закончил он разговор, однако, видя, что Тугарин по-прежнему ерошит волосы, поникнув над приставным столиком, успокоил: – А вопросы, Гвидон, всегда были, есть и будут. Наверняка и завтра ещё не раз коррективы вносить придётся. Кстати, пуля, извлечённая из стены в квартире Срезнева, является частью патрона винтовочного целевого под названием «Экстра».
– Не может быть! Получается, стреляли не из «макарова»?
– Получается. Из малокалиберной винтовки, самодельного пистолета, возможно, обреза. Пуля сильно деформирована – шибко не разберёшь… Думал, ты уже ознакомился с заключением экспертизы.
– Впервые слышу! – ответил Гвидон, и нехорошее предчувствие неприятно дохнуло на него.
Тугарин с трудом извлёк себя из начальственного кабинета и ушёл к себе. Здесь всё было привычно, но не доставало уюта. И не было самого необходимого – тишины: Маврин допрашивал работницу обворованного ночью «комка», громко переживавшую. Сколько планов было у них с Мавриным по благоустройству кабинета! Ярких и даже оригинальных. Где они теперь, нелепые, как мода старшего поколения?
Гвидон и сам не смог бы объяснить, почему образ хода расследования не дотягивает до стадии единства, упорно удерживаясь на предыдущей ступеньке – цветущей сложности. Горсточку бы времени, чтоб попытаться отжать эликсира мысли! Но оно, бегущее мимо время, предпочитает извлекать из людей автоматизированные движения. День короток – надо спешить. В атмосфере пасмурного раздрая обыденности, ориентируясь на тусклый огонёк версии, следует определить и ввести в единое русло дублирующие партии.
И вскоре внешнее течение времени отыскало путь к вместилищу душевного беспросветья и заглушило нерешительную возню мыслей, бесцеремонно прогнав их в область протоматериальную. Вдохновение ходит мелкими шажками. И это – в условиях всеобщего дефицита времени. А ждать некогда. Да и стоит ли? Ведь никто не знает, в которой голове оформится очередная космопланетарная концепция. Или хотя бы просто нужная мысль.
И Тугарин всё успел. До наступления ночи.
В жанре войсковой операции
Будничная дата следующего дня вошла в историю жизни Гвидона Тугарина просторным лоскутом цвета маренго. Строящая, сплачивающая, движущая и соразмеряющая энергия расследования с самого утра проявила губительную склонность уменьшаться под воздействием неудач.
Тугарин спешил в кабинет Хряпина, когда с порога был возвращён к своему столу телефонным звонком Шмехова.
– Побеседовал я ещё раз с Волковым, – сообщил Шмехов ленивым голосом и замолчал, подленькой паузой вымогая встречные вопросы. Однако Тугарин, как он ни спешил, поджал губы и мужественно пережил паузу. – Но прежде чем повторно потрошить Волкова, осмотрел я то место, где он с землей соединился. Упал он в пяти метрах от стрелки… Врубаешься? В пяти метрах за стрелкой.
– Ну и что?
– Как что? Я и сразу-то ему не поверил. А тут смотрю – путейцы кувалдами машут. В чём дело, спрашиваю. Рельсы сверх норматива разошлись, отвечают. Врубаешься?
Несмотря на явную близость к прозрению Тугарин отделался мычанием неопределённого назначения:
– М-м-мым.
– Составил я протокольчик осмотра, справочку соответствующую в дистанции путей взял… И, как ты уже дагадался, – к Волкову. Ну и раскололся он, естественно. Оказывается, на ступеньках вагона стоял и малую нужду справлял. А на стрелке-то вагон и тряхануло. Ясна механика? Полетел он на соседние рельсы, махая ручонками, и про ширинку забыл.
– Что ж он тогда… Вот же мерзавец!
– А тут всё просто. Знакомый его в палате лежал, когда мы его с тобой потрошили. Неудобно, видишь ли, ему было…
– Одно опознание отпадает! – вбегая в кабинет Хряпина, сообщил Тугарин и рассказал о звонке Шмехова.
В поисках успокоения он несколько раз пробежался по кабинету и оказался у окна. Ворона, лапой прижав к мостовой огромную кость, склёвывала мясную тухлятину. Подъезжающая «Волга» цвета сафари обеспокоила её, и ворона косолапо побежала прочь от кости, тяжело поднялась на крыло. Но отлетела она недалеко и скоро осела на растопыренные пальцы ног, надеясь ещё вернуться.
– Что это?! Что я вижу! – закричал Тугарин.
Хряпин поспешно приблизился к нему и увидел, что из автомобиля выходят Скалыга и двое рослых парней.
– Чего разволновался, не понимаю? – недовольно выговорил Хряпин подчинённому.
– Это же те самые мордовороты, которые следили за Полиной и которые…
– И которым ты услужливо подставил свою физию… Да-а, получается, что работали они во времена вашего знакомства, вероятно, не на Срезнева. Так?
– Выходит, так. Хотя… – Тугарин неуверенно пожал плечами. – Срезнев и Скалыга, в общем-то, компаньоны.
– Ладно, разберёмся.
Опознание решено было проводить в кабинете Хряпина, просторном, на три окна аж, и с гигиеничными стульями в наряде розовой обшивки. И в девять сорок пять Тугарин ввёл Оборкина и проводил его к столу, за которым расположился Переплешин. После соблюдения необходимых формальностей Оборкину было предложено внимательно посмотреть на сидящих вдоль левой стены мужчин – Михаил Скалыга занял место посередине – и пояснить, знает ли он кого-либо из них, если да, то когда и при каких обстоятельствах произошла встреча.
– Дак темненько было. А все эти…
– Посмотрите внимательно, – повторил Переплешин.
Оборкин обернулся и начал рассматривать предъявляемых на опознание лиц, поочерёдно, справа налево. Скалыга первым, с брезгливой торопливостью, осмотрел Оборкина и освободил свой взгляд для ироничных прогулок по лицам работников правоохранительных органов. Сидевшие по обе руки от него мужчины волновались, кажется, больше, чем он. Скалыга же по уровню тревожности не превосходил с любопытством взирающих на процедуру опознания понятых.
Тугарин напряжённо наблюдал за Оборкиным. Если бы у опознающего череп был прозрачен, то, пожалуй, Гвидон с лёгкостью отслеживал бы импульсный ход зарождения и становления мыслей в голове Оборкина.
– Не, здеся нету его, – сказал Оборкин и решительно помотал головой. – Я б узнал, поди, чё уж! Совсем бессмысленный, что ли? Тот-от налетел… Рядом совсем был.
– Внимательнее будьте, – предложил Переплешин. – Может, на ноги надо поднять? Встаньте, опознаваемые!
– По росту-то, по фигуре подходят. Да. Обличье – другое. Не. Тот-от тоже тёмненький, конечно, но обличье другое. Уж за всяко-разно узнал бы я его. Узна-а-ал бы… Не, здеся нету.
Заключительные подписи поставлены. Скалыга поднимает глаза на Переплешина.
– Прощаться будем? Или ко мне ещё что-то есть?
Скалыга переводит взгляд на Хряпина, а затем на Тугарина. Смотреть на Гвидона особенно приятно – уж очень глубоко и наглядно переживает он крах прижившейся версии.
– Прошу вас, Михаил Иваныч, ещё немного задержаться, – сухо говорит Хряпин.
Он встаёт и с видимым раздражением ожидает, когда Переплешин уберётся из-за его стола. И спустя полминуты в кабинете, кроме него самого, остаются лишь Скалыга и Тугарин.
Конец ознакомительного фрагмента.
