Он кивнул, сглотнув голодную слюну. После выпитого есть захотелось с новой силой, предложение Марины пришлось как нельзя более кстати, и он вполуха уже слушал, что она сидит в киоске с восьми утра и до восьми вечера, что менять ее придет Надежда, а утром Надьку сменит Светлана. Так у них жизнь колесом и идет.
Пока сосиски варились, Марина обслужила двух парней, те подали ей трехлитровую банку, она доверху налила ее пивом, поблагодарила за покупку, пригласила приходить еще.
За разговорами, за вкусным обедом (а всегото: сосиски со свежим хлебом и горчицей да то же пиво) прошло часа три. День уже покатился к вечеру, стало чуть прохладнее, солнце спряталось за девятиэтажку.
Койот поднялся, сказал, что придет к восьми, если она, Марина, не возражает.
Она молча шагнула к нему, прижалась вдруг страстно, откровенно, и он так же страстно ответил ей. Руки его сами собой скользнули по ее бедрам, но она увернулась, отступила на шаг.
— До вечера, Паша. Потерпи.
…Он пришел к восьми, стоял чуть в сторонке, ждал; смотрел, как в киоске появилась другая продавщица, Надежда, они с Мариной что-то говорили друг другу, смеялись. Потом Надежда глянула на Койота — на лице ее появилось нечто вроде одобрения.
Марина скоро вышла с двумя полными сумками, позвала совсем по-домашнему: «Павлик! Помоги!» — вручила ему эти самые сумки, а в раскрытые двери киоска сказала: «Ну, мы пошли, Надь. Пока». — «Счастливо! Успехов!» — был оттуда вполне намекающий ответ, и дверь захлопнулась.
Остывали от бурного и продолжительного секса, от жарких и страстных объятий, от безумных и смешных в обыденном понимании слов.
Маринка, раскинувшись в изнеможении на простынях, все еще пышущая жаром, приподнялась на локте, пытливо заглянула Койоту в глаза.
— Павлик, а ты… извини только, ладно?
— Ну?
— У меня такое ощущение, что у тебя с женой… Ну, не так получается, да?
— Как «не так»?
— Ты же понимаешь, о чем я говорю. Ты такой нежный со мной был, ласковый, такие слова говорил… Меня тоже так никто не обнимал. Жена у тебя холодная, да?
— Сынок у нас болезненный, ей, видно, не до траханья.
— Ну, это не только от детей зависит. Фригидка, она и есть фригидка. От природы.
— Может быть.
— А ты прямо соскучился по женщине, я же чувствовала.
— Соскучился, да.
— Ты, наверное, лаской в детстве обижен был?
— Некому было ласкать. Мать умерла, отец кирял, ему было не до меня (про судимости отца Койот говорить не стал).
Марина понятливо вздохнула, нависла над ним грудью, гладила кончиками пальцев его брови, губы, нос. Ворковала нежно:
— Бедненький. Ласковый мой. Сиротинушка несчастная. Хочешь сисю, а? Ну, на, на! Погладь, мне это приятно. Вот так, еще… Ты не жми сильно, не надо. Потихоньку. Сосочек тронь… Чутьчуть, вот как я тебя. Да, так, так. Теперь язычком.
Еще. Мягче, мягче! Молодец, ты хорошо делаешь… А я у тебя и за мамку теперь буду, и за любовницу, ладно?
— И пеленки будешь стирать? — хмыкнул Койот и, почмокав грудь Марины, задрыгал, засучил волосатыми ногами, заверещал, как ребенок: «Уа-а! Уа-а! Уа-а-а-а…»
— Не плачь, мой хороший, не плачь! — сейчас же засуетилась, всполошилась мать-Маринка, ткнула Койоту в раскрытый орущий рот другую грудь, левую, стала над ним на колени, враскоряку, целовала его плечи и лоб, а он гладил ее жаркие пышные ягодицы, слегка касался пальцами раскрытых влажных губ, чувствуя, что силы быстро возвращаются, и вновь восставшее естество само проникает в опускающееся на него сочное и ненасытное Маринкино чрево…
На какое-то время они вновь забыли обо всем на свете, существовали сейчас только два раскаленных обнаженных тела, мужское и женское, жили только чувства, страсть, оголенные нервы.
Потом, может, час, а может, и полтора спустя, уже на кухне, за чаем, Марина спросила вдруг об убитых у Дома офицеров милиционерах — мол, слышал об этом, Павлик? Ни за что, похоже, ребят положили. А у них обоих, как писали, жены остались, дети…
Койот спокойно пожал плечами. Ни один мускул в его лице не дрогнул, не звякнула чашка в руках, не перехватило от волнения горло. Он был чертовски хладнокровен, этот человек. Даже такой неожиданный поворот разговора в совсем неподходящей обстановке не мог вывести его из равновесия.
— А чего ты за них переживаешь? — спросил он Марину. — Убили и убили, как мачеха моя говорит. Менты разберутся.
— Да так… Столько шума было. И по телевизору вон, и по радио говорили.
— Поговорили и перестанут. Все мы на земле гости, — философски изрек Койот. — И менты в том числе.
— Да это, конечно… — со вздохом закивала Марина.
Они попили чаю с вареньем и домашней, Маринкиными руками сработанной выпечкой, посмотрели телевизор (шел ночной американский боевик со странным названием «САМОЕ СМЕШНОЕ УБИЙСТВО») и где-то в половине второго совсем по-семейному завалились спать.
С этой ночи Койот стал жить на два дома.
Глава 8
ПРИЕМ ПО ЛИЧНЫМ ВОПРОСАМ
Под офис Кашалот снял несколько комнат на первом этаже Дворца шинников. Раньше в этих комнатах то ли хор репетировал, то ли духовой оркестр, потому что на одной из стен остался рисунок, жирные черные линейки нотоносца с рыболовными крючками нот, из которых складывалась часть мелодии известной песни «Широка страна моя родная…». Страна теперь несколько ужалась, пообнищала, содержать хор или духовой оркестр заводу оказалось не под силу (да и о чем сейчас петь хору, а духовикам играть, кроме траурного марша «В последний путь»?!). Словом, Дворец сдал часть помещения денежным людям, в том числе и фирме «Братан и K°», Кушнареву Борису Григорьевичу, то есть Кашалоту. Вполне возможно, что руководство Дворца шинников нало, чем именно занимается Борис Григорьевич, на какие такие шиши покупает один за другим киоски и небольшие магазины, но закрыло на это глаза. Тем более, что в офисе сейчас же появилась и милиция начальник уголовного розыска Заводского района, то есть представитель власти. Ну а раз сама милиция дружит с Кушнарсвым, то какие могут быть к нему претензии?
Наоборот, благодарить только надо г-на Кушнарева и его молодцов, ибо с их появлением в районе Дворца и ближайшей округе стало потише, хулиганье куда-то исчезло, во всяком случае, не донимало так, как раньше, при Советской власти и в период начала перестройки. У офиса фирмы дежурили теперь машины с телохранителями Кашалота, постоянно толклись несколько крутых парней, готовых в любую минуту выполнить любое поручение своего шефа. Сам Кашалот ездил на черном джипе «Чероки» с никелированной мощной дугой перед капотом, какой в Африке можно было бы сбивать носорогов или, на худой конец, небольших слонов. Но слоны и носороги в Придонске не водились, и работы никелированной дуге пока что не находилось. Хотя пара пьянчужек однажды на джип Кашалота и налетела. Но и тут им досталось больше от кулаков Колорадского Жука и Рыла (Мосол работал ногами), нежели от дуги, которую по пьяной лавочке алканы взялись было отламывать.
Торговое дело Кашалот вел для блезиру. Официально зарегистрировал, конечно, свои ларьки, официально вот и офис снял, но основной бизнес оставался у него прежним — рэкет. Ряды его боевиков пополнились, Рыло, Колорадский Жук и Мосол получили повышение по службе, стали бригадирами, «буграми». Работу делали теперь руками своих крутых парней.
Кашалот же сидел в удобное для себя время в офисе, в приемной восседала на вращающемся кресле секретарша, молодая-длинноногая с короткой стрижкой и маленькими грудками. На бронированной, обтянутой коричневым дерматином двери в приемную красовалась табличка
«Президент фирмы „Братан и K°“ Кушнарев Б. Г. Прием граждан по личным вопросам с 14 до 19»
Граждане-просители к Кашалоту шли. В основном, конечно, свой народ, коммерсанты. Кто на соседа по ларьку жаловался (тот загородил своей тарой проезд между ларьками и на замечания не реагировал), кто мзду «за охрану» приносил. Таких было больше всего. Деньги они приносили и в «дипломатах», и в полиэтиленовых пакетах, и просто завернутые в газету. Кашалот никогда суммы не проверял, знал, что дебет с кредитом обязательно сойдется, обманывать его никто не рискнул бы. Развалившись в кресле, поигрывая пилкой для ногтей, Кашалот благосклонно и в то же время строго поглядывал на посетителей (в основном приходили женщины), бросал легкий взгляд на сверток, положенный ему на стол, киват потом снисходительное и ласковое.
— Иди, Наташа (Галя, Ира), работай. Все путем.
Наташа (Гатя, Ира) уходила, Кашалот все той же пилкой для ногтей скидывал сверток в ящик стола, заглядывал в свой график, ориентировался когда ждать прихода следующего посетителя. Мелкие лавочники, имеющие один-два киоска, обычно являлись к Кашалоту два раза в месяц, второго и шестнадцатого числа (по праздникам и на День конституции он денег не принимат). Для каждого были установлены определенные часы приема, порядок был получше, чем в государственной инкассации, графика все коммерсанты придерживались строго. В крайнем случае звонили, просили отсрочки на день-два, не больше.
