Ее голос, звучный, сочный, пробирающий до печенок…. А зал – шумный, веселящийся, грубый и циничный… стал затихать. Тише, тише… тише… и гробовая тишина, почти не нарушаемая – даже бульканьем наливаемого в кружку вина. Наемники затихли. Все затихли. И немудрено…
Как под весенним солнышкомДва клена поднялись,Как под Большой МедведицейДва брата родились.Один – с кудрями черными,Другой был бел, как лен,А в остальном похожие,Как клены под окном.Строгая внукам по мечу,Посмеивался дед:Не различить вас матери,Как каждый будет сед!Два клена под окном срослисьВ один могучий клен.Два брата дружно поднялись,Да канули в полон.Сошёлся клином белый светНа девушке одной,И в первый раз не уступилНи тот, и ни другой.Не жить без той девчонки им,И счастья не видать.Осталось только и пойтиВ дружину воевать.Один дал клятву верностиЗа князя умирать,Другой же брата княжьегоПоклялся защищать.И мало той одной судьбеНасмешки на двоих, –Свела судьбина на войнеДруг против друга их.Дружины бились за князейДо смерти, как клялись.Два брата в битве смертной тойВ последний раз сошлись.Вонзенных не видать мечейВ объятьях крепких их,И снова, вновь, – в одну судьбуСплелась судьба двоих.И – нет князей, а братство – есть,За брата б жизнь отдать!За брата, – брата родного, –Не горько умирать!Обнялись крепко-накрепко, –Как в детстве, – не разнять, –И между ними никомуУж никогда не встать.Как под весенним солнышкомУпали – не поднять,Лежат седых два молодца, –Не различит и мать.
Когда Ирен прекратила петь, и музыка стихла, секунд пять все продолжали молчать. А потом… нет, никто не кричал, никто не хлопал в ладоши и не стучал по столешнице. Дождь из монет прокатился по сцене, застучал по гулким доскам. И мне вдруг вспомнилось, как я хоронил своего товарища, убитого в Чечне. И как комки осенней мерзлой земли стукнули по крышке гроба.
От воспоминания даже передернуло. Справившись с собой, я достал серебряник, и прицелившись кинул его на сцену, едва не угодив в макушку ползавшего по доскам мальчишки. Он ловко схватил покатившийся кругляк, подняв веснушчатую голову улыбнулся беззубой улыбкой и помахал в мою сторону – мол, спасибо! Я тоже улыбнулся. Мальчишка был забавным, этакий «Вождь краснокожих», как из известного фильма с Вициным. Рыжий-огненный, что тут довольно-таки большая редкость.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И снова Ирен заиграла, и снова зал притих. Удивительно, но эта девчонка сумела поймать на крючок здоровенных мужиков, грубых и можно сказать – жестоких. Зацепила, да. Как и меня. Вонзила крючок в душу по самую дужку, и потянула, потянула! Настоящая артистка, без всякого сомнения.
Отчий дом тесен стал,Нет в нем больше утех.Ветер с воли позвалУбежать с ним от всех.Отозвался в кровиЖизни яростный зов:Жить нельзя без любви,Миром правит любовь!Я искала его, –Нареченного мне, –В каждом взгляде чужом,С ветром мчась по судьбе.Я любовь не нашла,Потеряв отчий дом.Как и в сердце моем, –Пустота теперь в нем.Кто когда-то там жил, –Тот теперь не живет.Кто когда-то мне пел, –Мне теперь не споет.Только памяти снегВетер кружит в ответ,Да мерцает мне светЗвезд, которых уж нет…
Похоже, что Ирен пела о себе самой. Почему-то мне это было ясно с первых строк песни. Впрочем, может я попался на удочку всеобщего заблуждения – само собой, писатели пишут в книге о себе, выводя главным героем, и само собой, певцы поют о себе, любимом… а как же иначе?
Хлопали как-то вяло, но деньги кидали очень даже активно. Мне показалось, что даже более активно, чем до этого. Ну как же… жалко девчонку – дом потеряла, переживает. Так хоть копеечкой ее поддержать! Ну, в смысле, серебряником. Тоже бросил, кстати. Деньги есть, чего жадничать?
Сколько точно есть денег – не знаю (давно в банке не был), но на проживание точно хватит, тем более что крыша над головой и питание у меня бесплатные. А всякого барахла типа камзолов и башмаков с сапогами – на несколько лет вперед. Я вообще-то неприхотлив, и одежду ношу аккуратно, так что… А всякое там пижонство метросексуальное оставлю для Сенрака. Пусть себе выряжается как попугай.
Хо! А я вспомнил, кого он мне напоминает. Видел фильм по роману «Роб Рой» Вальтера Скотта. Роман я читал в детстве, уже и не помню о чем там конкретно – только отложилось в памяти, что это про национального шотландского героя, который боролся с английскими оккупантами, да так и не доборолся. Жену его изнасиловали, дом сожгли – вот он расстроился и давай нормально бунтовать. Но не в том дело. Запомнился мне колоритный персонаж, которого сыграл замечательный актер Тим Рот, тот, что снимался у Тарантино в «Четырех комнатах». Вроде бы комедийный актер, но… черт подери, как гениально он сыграл английского аристократа! Одного из главных, если только не главного злодея в «Роб Рое». Это он изнасиловал жену главного героя и сжег его дом.
Так вот они сошлись в поединке – огромный горец Роб Рой с палашом в руке, и напомаженный, в парике, камзоле и лосинах аристократ, со своей глупой шпажонкой. Как оказалось, герой Тим Рота был одним из лучших фехтовальщиков своего времени. И разделался он с Роем красиво и без малейших затруднений. Вот только подвели его тяга к позерству и желание поглумиться над поверженным противником. Когда раненый, едва живой Роб Рой стоял на коленях, уронив палаш и ждал смерти – с приставленной к шее шпагой – герой Тима Рота отвлекся, посчитав Роя поверженным, сломленным, а тот ухватился ручищей за клинок шпаги (фактически тонкого меча), зажал его, не обращая внимания на то, что распахал ладонь до кости, подобрал свой палаш, поднялся, и… развалил противника практически до пояса. Мораль: никогда не недооценивай противника, даже если он уже на издыхании.
