Она не диктовала, а говорила в привычном темпе, а я держала на руках Фло и кое-как записывала.
— Юпитер в первом доме в Водолее, твоем асценденте, — ух, сколько силы! Тебя ждет счастливая жизнь, Харриет Перселл. Солнце в десятом доме, значит, всю жизнь ты будешь делать карьеру.
Меня аж подбросило. Я нахмурилась.
— Ну уж нет! Провалиться мне на этом месте, если я соглашусь до самой пенсии торчать в рентгенологии! Сорок лет таскать на плечах свинцовый фартук и каждый месяц сдавать кровь! Дудки!
— Карьеры бывают разные, — усмехнулась она. — Венера тоже в десятом доме, а твоя Луна — в Раке. Сатурн на куспиде между вторым и третьим домами, значит, тебе предстоит всегда присматривать за теми, кто не может сам позаботиться о себе. — Она вздохнула. — Тут еще много всякой всячины, но ничто и в подметки не годится твоему идеальному квинкунксу Луны и Меркурия!
— Квинкунксу? — Это слово мне ничего не говорило.
— Мне достаточно и этого аспекта, — продолжала она, с довольным видом потирая руки. — Можно долго изучать гороскоп, но так и не понять, в чем влияние квинкункса, и тем не менее жизнь зависит от него с самого рождения: — Еще раз просветив меня рентгеновским взглядом, она тяжело поднялась, ушла в комнату и открыла холодильник. Вскоре она вернулась с блюдом какой-то странной еды, похожей на кусочки разрезанной поперек змеи. — Вот, попробуй, принцесса. Это копченый угорь. Полезно для мозгов. Друг Клауса Лернер Чусович сам ловит и коптит их.
Копченый угорь на вкус был божественным, и я охотно принялась за угощение.
— Вы разбираетесь в астрологии, — дожевав, заметила я.
— Еще бы мне не разбираться в ней! Ведь я прорицательница, — ответила она.
Вдруг я вспомнила крашеную даму из Северного предместья, а потом еще нескольких, которых я видела в прихожей, и все стало на свои места.
— А эти богатые дамы — ваши клиентки? — уточнила я.
— А как же, красуля! — Меня еще раз просветили холодными лучами. — Ты веришь в предначертания?
Я ответила не сразу.
— Отчасти. Трудно верить в то, что промысел Божий справедлив и разумен, когда работаешь в больнице.
— Бог тут ни при чем, мы говорим о предначертаниях.
Я ответила, что и в них мне верится с трудом.
— А для меня это работа, — продолжала миссис Дельвеккио-Шварц. — Я составляю гороскопы, гадаю на картах, вглядываюсь в Хрустальный Шар… — так она и сказала, с больших букв, — …вызываю мертвых.
— Как?
— Понятия не имею, принцесса! — жизнерадостно отозвалась она. — Я вообще не знала, что способна на такое, пока мне не стукнуло тридцать.
Фло влезла ей на колени и запросила молока, но мать решительно ссадила ее на пол.
— Не сейчас, ангеленок, мы с Харриет разговариваем.
Миссис Дельвеккио-Шварц снова сходила к шкафу, принесла какой-то тяжелый предмет, накрытый грязно-розовым шелком, и водрузила на стол. Затем протянула мне колоду карт. Я перевернула их, ожидая увидеть привычные масти, но на этих картах были рисунки. На верхней карте обнаженную женщину обвивала радужная гирлянда.
— Это Мир, или Вселенная, — пояснила миссис Дельвеккио-Шварц.
На следующей карте рука держала кубок, из которого тонкими струйками выливалась жидкость. Голубь с чем-то маленьким и круглым в клюве парил вниз головой над кубком, на котором виднелось что-то вроде буквы W.
— Туз Кубков, — сказала прорицательница.
Я осторожно отложила колоду.
— Что это?
— Карты Таро, принцесса. Они помогают мне во всем. Если хочешь, я прочитаю по ним твою судьбу. Задай мне вопрос о своем будущем, и я на него отвечу. Я могу целыми днями не выходить из комнаты, раскладывать карты, как цыганка, и знать все, что творится в Доме, за жильцами которого я приглядываю. У карт есть голоса. Они говорят.
— Вы слышите их, а я нет. — Меня вдруг пробила дрожь.
Она продолжала, точно не услышала меня:
— А это Шар. — И она сдернула грязно-розовый шелковый лоскут с тяжелого предмета. Потом она взяла меня за руку и приложила ее к прохладной поверхности красивого шара. Стоящая рядом Фло вдруг ахнула и юркнула за спину матери, а когда снова выглянула, то уставилась на Шар широко раскрытыми глазами.
— Он из стекла? — спросила я. Как зачарованная я разглядывала перевернутое отражение хозяйки, балкона и платана.
— Нет, он самый настоящий, хрустальный. Ему тысяча лет. Этот Шар все видит и знает. Я редко им пользуюсь: заглянешь в него, а потом кажется, будто у тебя белка.
— Белка?
Сколько еще вопросов мне предстоит задать?
— Белая горячка — ну, помешательство. Смотришь в Шар — и никогда не знаешь, что прилипнет к стеклу изнутри. Нет, уж лучше карты. А когда приходят дамы, мне помогает Фло.
Как только прозвучало имя малышки, я поняла, почему мне рассказывают все это. По какой-то неизвестной мне причине миссис Дельвеккио-Шварц решила посвятить меня в свою тайную жизнь. И я задала еще один вопрос:
— Фло?
— Ага, она. Фло — мой медиум. Она просто знает ответы на вопросы, которые задают дамочки. Мне дар достался не от рождения, просто прорезался, когда мне были нужны деньги — ох как нужны! Скажу честно, поначалу я ничего не предсказывала, просто жульничала. Только потом оказалось, что у меня дар. А Фло родилась такой. Знаешь, иногда она пугает меня до полусмерти.
Да, и меня эта девочка порой пугала, хотя отвращения не вызывала. Я сразу поверила ее матери: Фло выглядела существом из другого мира, поэтому я без труда верила, что с тем миром она поддерживает связь. Может, там ее место. Или она просто душевнобольная. Такое случается и с детьми. Узнав обо всем, я еще больше полюбила Фло. Мне стало ясно, откуда в ее глазах такая скорбь. Как много она, должно быть, видит и чувствует! И это происходит само собой.
После выпитого стаканчика бренди я с трудом спустилась по лестнице, но не рухнула в постель сразу же: мне хотелось все записать, пока еще свежа память. Сидя с ручкой в руке, я гадала, почему не возмутилась, почему мне даже в голову не пришло отругать миссис Дельвеккио-Шварц за эксплуатацию малолетней дочери. Я смогла бы — язык у меня подвешен как надо. Но случившееся выходило за рамки моих знаний и понимания; всего за несколько дней в Доме я как будто повзрослела. По крайней мере мне так казалось. Я изменилась, стала совсем другой. Обаятельное чудовище по имени миссис Дельвеккио-Шварц мне нравится, а ее дочь я люблю. А от упреков я удержалась лишь потому, что осознала: есть многое на свете, друг Горацио, что не вписывается в мировоззрение жителей Бронте. Отныне путь туда мне закрыт. В Бронте мне уже никогда не вернуться.
