Неделю она не была дома из-за болезни, и за это время снежно-вьюжный кокон вокруг Надин разросся так, что захватил почти полкомнаты, а на кухне в рукомойнике вода покрылась льдом. Целый день Художница, не снимая верхней одежды, усиленно топила печь, и только к позднему вечеру удалось кое-как отогреть дом, а зимний кокон сдал позиции и вернулся к своим первоначальным размерам. Надин в нём было не узнать: тело под ночной рубашкой словно усохло, руки стали полупрозрачными и тонкими, с голубоватыми ногтями и выпирающими суставами; лицо обтянулось кожей, вокруг глаз залегли синие тени, а ресницы с бровями густо обросли причудливыми кристаллами инея.
А на следующий день болезнь вдруг вернулась. Снизившаяся было температура резко подскочила, грудь забилась мокротой, кашель сгибал Художницу пополам. Ухудшение застало её за работой в мастерской; пришлось выпить лекарства и лечь на диван, но потом, инстинктивно чувствуя какую-то мертвящую силу в этом месте, она перебралась на свою старую кровать, ставшую складом художественных принадлежностей. Освободив её и сотрясаясь от кашля, Художница забралась под одеяло. Похоже, её скрутило какое-то осложнение.
А прямо на неё смотрела картина «Вечер на озере» – та самая, рядом с которой мать уснула вечным сном. На кухне вскипал чайник, на столе стояла банка малинового варенья, а на спокойной воде, зарывшись кормой в камыши, покачивалась лодка.
В измученную грудь Художницы ворвался прохладный ветер. Рама картины расширялась на глазах – сначала до размеров двери, а потом и вовсе потерялась из поля зрения. Художница лежала на берегу, под ванильно-розовыми облаками, а перед ней раскинулась предзакатная водная гладь с далёким темнеющим берегом. Стрекоза села на плечо. Лодка манила, но на задворках сознания пульсировало: символ гроба. Неужели её судьба – умереть от осложнений гриппа? Но эмоции находились в таком же покое, как озёрная вода, зеркально-чистые, тихие и неземные. Страх уполз куда-то в луговые цветы и был уничтожен их лекарственным ароматом, а единственно верным казалось решение подняться и войти в лодку. Земля помогала ей, вливая силы, закатное солнце румянило облака, и вот – водная колыбель качнулась под ней. Лодка сама оторвалась от берега и заскользила, унося Художницу в вечное лето.
Нос лодки ткнулся в песок: другой берег озера встречал её колышущимся разнотравьем, а ветер странно гудел – как чайник с бесполезным для её ушей свистком. Одеяло сползло, футболка промокла от пота и прильнула к коже, а на мольберте покоилась уплывшая душой в снежные дали дева, окутанная ледяными узорами.
Градусник – под мышку. Мешочек с сушёной мелиссой, мелколистовая россыпь чая, а в душе – букет полевых цветов в медовом ореоле солнечного света. Вернувшись с кружкой свежезаваренного напитка в мастерскую, Художница села на мятую постель и уставилась на картину, прислонённую к стене. Лодка снова исчезла… Получается, «Вечер» мог не только уносить в иной мир, но и возвращать оттуда тех, кому там ещё не место?
Дышалось легко, мягко, во всём теле стоял упругий звон энергии. Художница достала градусник – тридцать шесть и четыре. Смыв противный пот под душем, она переоделась. Села за компьютер, открыла свой сайт, проверила почту. В ящике её ждали два письма от покупателей картин.
«Уважаемая Ольга! Приветствую Вас!
Быть может, Вам покажется бредом то, что я расскажу…»
«Ольга, здравствуйте!
Пишу Вам, чтобы поблагодарить за удивительную картину…»
Женщина, прикованная к постели после инсульта, смогла заговорить и сесть. И рассказала мужу, что несколько ночей подряд гуляла в осеннем лесу, попадая в него через картину, висевшую над её кроватью. У пятнадцатилетнего парня – гемофилика начали останавливаться неукротимые кровотечения и рассосались кровоизлияния в суставы, и он тоже гулял в лесу, в который попал, сидя напротив картины.
«Если Вы не против, я поделюсь ссылкой на Ваш сайт со своими друзьями через “Вконтакте”. С уважением, Александр».
За спиной выросли весенние крылья, прозрачные, с тонкими радужными жилками. Крылья-призраки, крылья – карты волшебных царств. В первый день марта повалил густой снег. Подавая руку поскользнувшейся девушке, Художница услышала её мысли: «Когда уже эта зима закончится…»
Забравшись на крышу, она жевала сосиску в тесте и подставляла лицо снежинкам. Достав волшебную кисть, она потёрла её о лоб и изо всех сил представила себе солнце… А когда провела кистью по облакам, в воздухе засиял ослепительный след. Через двадцать минут серая ватная пелена туч раздвинулась, и город наполнился светом.
Купив бутылку вина, Художница села в автобус – к окну, под мягкие, ещё не слепящие лучи. Весна раскинула в небе сероватые, немного мятые и усталые крылья, но в них уже пульсировало пробуждение. Для земли, для сердец и душ, для сонных глаз и отяжелевших голов.
Едва ступив на порог дома, она поняла: весна уже здесь. Пахло цветами и почему-то – свежескошенной травой. Поставив вино на стол, Художница с улыбкой остановилась в дверях спальни: от зимнего кокона осталась только лужа на полу, а вся кровать была оплетена удивительными, пушистыми лианами – фантастической смесью первоцвета и плюща. Нежно-сиреневые бутоны, покрытые серебристой «шёрсткой», доверчиво потянулись к руке Художницы, когда она подошла и склонилась над Надин, лицо которой покинул морозно-голубоватый, мертвенный оттенок. Оно сияло цветочной белизной, а на скулах проступали розовые пятнышки; оттаявшие ресницы были покрыты тем же трогательным пушком, что и цветущие плети, опутавшие кровать.
«Пора просыпаться, Надюш, – позвала её Художница, дотрагиваясь до её волос – плодородного источника, в котором лианы и брали своё начало. – Весна пришла!»
Серебристо-мохнатые ресницы дрогнули, как крылья бабочки, и поднялись, явив миру туманный, прозрачно-водянистый взгляд глаз цвета тающего снега. Губы разомкнулись, но вместо слов на Художницу повеяло с них упругим, небесно-крылатым ветром. Рука поднялась, и пушистые пальцы дотронулась до щеки Художницы, обдав её запахом вышедшей из-под снега земли, влажной, дышащей, шёпотом рассказывающей о снах, которые виделись ей зимой.
7. Земной ангел
– Ей всего пятнадцать.
Мужчина в дорогом костюме сидел в кресле, закинув ногу на ногу и поблёскивая респектабельной туфлей с заострённым носком. Блик от настенного светильника сиял на его чисто выбритой макушке, а под мрачно нависшими тёмными бровями лежали печальные тени. Во дворе перед домом мокла под летним дождём его чёрная машина с водителем. Может быть, он был высокопоставленным чиновником, а может, бизнесменом – это не имело значения. Этот состоятельный человек двадцать лет назад ещё не был тем, кем являлся сейчас, а на фотографиях в семейном альбоме щеголял густой волнистой шевелюрой и небольшими бакенбардами.
Именно по этим фотографиям Художница и помнила своего отца.
– Не всем и не всегда картины могут помочь, – сказала она. – Если для человека настал его час, ничто не спасёт. Поэтому не нужно предлагать мне «любые деньги» и требовать «гарантированного результата». Я ничего не могу гарантировать.
Сверкнула бензиновая зажигалка «Zippo»: человек, не спрашивая разрешения, закурил. Память вспыхнула, озарив образ отца с сигаретой – тот курил в любом месте квартиры, невзирая на просьбы матери не дымить при ребёнке. Тогда мнение Художницы было гласом вопиющего в пустыне, а сейчас она спокойно поставила мужчину на место:
– Здесь не курят.
– Извини, – усмехнулся тот. – Привычка… Оказался в этих стенах – и будто выключатель сработал. Или машина времени.
Открыв балконную дверь и впустив в комнату сырой запах дождя, он выкинул сигарету. На журнальном столике лежала фотография девочки с большими, влажными оленьими глазами и русой чёлкой. Выглядела она младше своих пятнадцати – почти ребёнок. Была в её рассеянном взгляде нездешняя пронзительность: глаза словно смотрели в душу, хотя и казалось, будто куда-то в сторону. На самом деле они цепко держали «на прицеле» и словно спрашивали: «Кто ты? Зачем пришёл в этот мир? Сам не знаешь? А я вот знаю и могу тебе подсказать». Это были глаза древнего существа на полудетском лице.
– Я не пытаюсь тебя разжалобить, – сказал мужчина. – Быть может, я, с твоей точки зрения, не заслуживаю прощения, которого и не прошу, но она заслуживает того, чтобы жить. В этом маленьком гибнущем теле – дух редкой силы. Ей до всего и до всех есть дело. Если где-то кто-то страдает – она об этом узнаёт и старается помочь, поддержать… Просит у меня денег для нуждающихся. Я, скупердяй, не всегда даю. – Угол жёстко сложенного рта мужчины прорезала горькая усмешка, не затронувшая, впрочем, его взгляда. Глаза оставались в печальной тьме. – Она учит меня быть альтруистом, но человек – упрямая тварь, не любит учиться. Она говорит, что деньги я в Высшие Миры с собой не заберу, а добрые дела станут моими крыльями, которые понесут меня к свету. Так она говорит… Но со мной уже слишком поздно возиться, спасая мою душу. Не дано мне крыльев, уже не отрастут они. Я – приземлённый человек. А вот она… живёт в последнее время только на обезболивающих уколах. Разве это справедливо?
