С этою целью она незаметно выскользнула из терема за спиною боярынь и притаилась за тяжелой дубовой дверью, ведущей с половины царицыной на половину царя.
А в светлице терема, между тем по-прежнему продолжалось веселье. Представив, как карлица с калмычкой поссорились из-за гривны, Ванюша по желанию царя тут же изобразил, как и помирились они и как распили на радостях чарку зелена вина.
Потом царь пожелал показать царице, как лихо пляшет его шутенок. Действительно, Ваня умел плясать на славу. Княжьи холопы выучили этому искусству мальчика чуть ли не с трехлетнего возраста, и он неоднократно плясал трепака перед князем Дмитрием и его юной супругой. Откуда-то сразу появилась балалайка. Федор Басманов ударил по струнам, и Ванюша, плавно выступая лебедью перед царской семьею и ее свитой, начал плясать. Все быстрее и быстрее развертывался знакомый мотив, все быстрее и быстрее работали ноги мальчика. Наконец он дробно застучал каблуками и пустился вприсядку. Разметались русые кудри, разгорелись ясные детские глаза, заалелось румяное личико Ванюши.
— Ой, любо! Ой, любо! Лихо ты как пляшешь, Ваня! — крикнул царь, и его обычно угрюмое, хмурое лицо оживилось довольной улыбкой.
Ванюша гикнул, свистнул и, притопнув еще раз, очутился у ног царя.
Пляска кончилась, и царь с царицей осыпали мальчика похвалами.
XIII
Разом спало оживление Вани, когда он, сопровождая царя, вышел из терема царицы. Он так надеялся, бедный мальчик, что в награду за его пляску царь тут же даст ему милостивое разрешение хоть одним глазком повидать нынче князя. Но ничего этого, однако, не случилось. Царь хвалил Ваню, гладил по головке и подарил несколько золотых грошей, но о князе Дмитрии не обмолвился ни полусловом. Сам же Ванюша, боясь навредить как-нибудь милому князю, не решался так скоро заикнуться о нем перед царем.
Понурый, с грустными мыслями, шел он через темные сени, отделяющие одну половину дворца от другой, далеко отстав от царя и его спутников.
Вдруг чья-то маленькая ручка высунулась из-за двери, схватила его за рукав пестро расшитого шутовского кафтана, и раньше чем Ваня смог вскрикнуть от испуга, он очутился в темном углу за дверью сеней. Та же маленькая ручка легла ему на губы, закрывая рот, а дрожащий от волнения голос зашептал ему на ухо:
— Молчи!., молчи!., тише!.. тише!.. Не бойся ничего, соколик… Я княжна Фима… Не лиха, добра желаю тебе… Хотела упредить тебя, пока не поздно… Слушай, паренек, горе лихое ждет тебя… Обманули тебя люди… А царь, видно, нарочно истину от тебя скрыл… Я же молчать не стану, потому жаль мне тебя… Вот ты пляшешь и прыгаешь на потеху нам, думаешь князя своего спасти… А его давно нет в живых… помер князь твой… Перед царем его злые вороги оклеветали, и велел его казнить царь!
Едва успела Фима вымолвить это, как что-то огромное тяжело навалилось камнем на сердце Ванюши. Хотел крикнуть мальчик и не мог. Хотел зарыдать и не смог тоже… Сердце замерло в груди от горя, боли и ужаса. Грудь готова была разорваться в этот миг. Он закрыл руками лицо, и тихий, жалобный стон вылетел из его дрогнувших губ.
Не дав опомниться мальчику, княжна обвила его плечи руками и, обняв его, как родная сестра, исполненная жалости и горя, зашептала снова:
— Не плачь, не тоскуй… Все едино, не помочь горю… Князя уже не вернуть… Он у Господа Бога… А вот княгиню его спасти надо… Завтра на заре опричники царские поскачут в княжескую усадьбу, на Москву, чинить расправу над ближними князя, потому что налгали царю княжьи враги, что супруга князя новую измену против царя замышляет… Надо спасти ее… во что бы то ни стало… Надо до княжьих хором добраться и упредить княгиню. Не чует она, бедная, какая лихая беда над нею собирается черной тучей… Пущай бежит с холопьями княгиня, пущай до времени в обители какой схоронится, а потом и дальше в Литву бежит. Там князь Курбский живет и другие беглецы московские, и дадут ей пристанище… Только спешить надо, а то поздно будет… Коня раздобудь хоть у царевича Федора либо у Васи брата… Возьми, никто не узнает, и как стемнеет малость, скачи в княжескую усадьбу…
Словно раскаленные угли падали на сердце Вани слова княжны.
"Князя нет… его обманули… умер князь… погубили его злые люди, оболгав перед царем… Княгине смерть, гибель грозит… дворне княжей тоже… Ужели допустить это, ужели не попытаться спасти?… Оплакивать князя не время — надо княгинюшку спасать!"
Эти мысли, словно вихрь, метались в голове мальчика, и не помня себя от горя и тоски, он взглянул скорбными глазами в лицо княжны и дрожащим голосом шепнул чуть слышно:
— Спасибо за все, за всю истину-правду, хоть и горька она… А княгинюшку я спасу, попытаюсь спасти… Как перед Богом говорю, попытаюсь!
XIV
Тихая, ласковая, чуть прохладная июльская ночь веет своими черными крыльями над Александровской слободою. Белесовато-желтое пятно месяца слабо озаряет неуклюжую громаду царских хоромин с пристройками и службами и высокой колокольней над ними.
Спит слобода. Спит дворец царский, обнесенный стенами и рвом, похожий на крепость, спят высокие терема и живущие в ней люди… Все спит, утомленное за день.
А месяц и ночь сторожат этот покой…
Где-то скрипнула дверь и запела, отворяясь на железных петлях… Чья-то маленькая фигурка легким призраком выскользнула на крыльцо и бегом пустилась к конюшне царской. Здесь, у конюшни, была лужайка, поросшая сочной зеленой травой. На этой лужайке паслись ночью дворцовые кони, конюх спал тут же. Луна играла на его спокойном лице и опущенных веках.
Маленькая фигурка чуть слышно подобралась к ближайшему коню и, схватив его за повод, мигом вскочила ему на спину.
— Как раз на лошадь царевича Федора напал, — проговорила фигурка и погнала коня к воротам.
Вдруг сторож-пищальник нежданно-негаданно, как из-под земли, вырос перед маленьким всадником.
— Кто едет? — грубо окрикнул он путника.
Дрогнуло сердце маленького всадника, дрогнуло и сжалось. Но тут же он приободрил себя, и его детский голос резкими властными нотами прозвучал в темноте:
— Не признал нешто коня, слепец ты эдакий! Не видишь разве — Федор-царевич я… Душно в светлице, проехаться малость решил… Открой-ка поскорее ворота!
Сторож-воротник подскочил на месте.
Взглянув попристальнее, признал лошадь младого сына царя и так и обмер со страху.
— Прости, царевич, не признал в темноте, — произнес он, — не гневись на верного слугу…
И бросился отворять ворота. Через несколько минут маленький всадник был уже далеко от слободской заставы.
Он взглянул на небо и, сняв шапку, перекрестился несколько раз широким крестом.
— Слава Тебе Господи, все хорошо будет, — произнес он. — Царевич-то со мною одних, почитай, лет, и росту мы одного и сложения, вот и поверил стражник мне, что я Федор… А теперь скореича бы добраться до княжеской усадьбы.
И, стегнув лошадь длинным ременным поводом, который служил вместо узды, Ваня помчался во весь опор по дороге к княжеской усадьбе.
Ночь ласково темнела над ним, луна слабым трепетным светом озаряла его путь… А юный всадник все скакал, все мчался, не убавляя бега коня ни на минуту…
Всю ночь напролет мчался Ваня. Когда серовато-белый рассвет стал побеждать ночную тьму и белым прозрачным отсветом закурилась земля, он остановил коня, соскочил с его неоседланной спины и, припав ухом к земле, стал слушать — нет ли за ним погони. Едва внятный топот копыт донесся до слуха мальчика… Ваня обмер и, не отрывая уха от земли, стал слушать. Глухой топот стал внятнее через минуту. Казалось, несколько десятков всадников мчалось за ним.
Не теряя ни секунды, мальчик снова вскочил на своего неоседланного коня и, сжав его крутые бока своими детскими ножонками что было силы, вихрем понесся к хоромам князя…
XV
— Княгинюшка, матушка, спасайся скореича. Собирай что есть ценного у тебя… Сбирай дворню, вели колымагу запрягать, а то еще лучше коней седлать… Ускачем скорее… Опричники царские к тебе мчатся… Гибель и смерть с собой несут тебе и твоей дворне… Собирайся скореича, родимая, болезная…
Эти слова словно искры сыпались из уст Вани, когда он, запыхавшийся, чуть живой от усталости и быстрой езды, бросив коня на дворе, ворвался в светлицу княгини.
Уже алая заря залила полнеба, уже первые солнечные лучи забрезжили на слюдовых оконцах княжеского терема, а княгинюшка Дарья еще и не думала ложиться. Заботы, тоска, мука о неизвестно куда пропавшем муже извели молодую женщину Она не могла и думать о сне.
А тут еще любимец-приемыш пропал куда-то, и новая тоска, новое горе окончательно замучили княгиню, едва не свалив ее с ног.
