Фотограф, устроившийся со своей треногой сразу за сеткой, подал голос из-под черной тряпки, укрывавшей его с головой:
— Лавр Константинович, можно я высунусь? Душно.
— Терпите, Романов, — ответил князь, не оборачиваясь. — Он мог вас запомнить… Не дай Бог узнает. Ну что, рассмотрели Кренца с Зальцем? Который?
Алеша снова, уже не в первый раз, навел спрятанный в камере монокуляр на лица подозреваемых. — …Пока не могу сказать. Пусть подберутся поближе и крикнут что-нибудь.
Картинка 19
Но подобраться к русским воротам оказалось непросто. Хоть немцы были техничней и сыгранней, гвардейцы бросались на мяч по двое, по трое с не меньшим пылом, чем их прадеды на штурм Измаила. Некоторые даже самоотверженно валились вражеским форвардам под ноги. А едва мяч оказывался у кого-то из наших, как сразу следовал мощнейший удар в сторону вражеских ворот — куда попадет, на авось. Впервые столкнувшиеся с подобной тактикой германцы несколько сбавили натиск.
Два раза из-за чрезмерного усердия обороняющейся стороны судья назначал штрафные удары, но на изрядном отдалении от ворот, так что уберег Господь. Опасный момент возник, когда подпоручик Шаликашвили сделал подсечку немецкому форварду. Итальянский судья потребовал, чтоб нарушителя удалили с поля без замены, но англичанин и француз как союзники по Антанте спасли русских от игры в меньшинстве. Дело ограничилось еще одним штрафным. Мяч подкатился к самым воротам, но голкипер оказался на высоте. Проворно подковылял и ударил хромой ногой не хуже, чем здоровой.
Опять пронесло!
— Уф, — выдохнул гордый собой Козловский. — Десять минут продержались.
И спохватился. Есть дело поважней.
Что там агенты?
Ничего. Все тихо.
Пока несли мяч, запуленный штабс-ротмистром далеко за трибуны, немцы собрались в кучку, пошептались и сменили манеру. Начали играть нахрапистей, грубее, стали активнее пользоваться длинными передачами.
Посреди поля два встречных потока схлестнулись лоб в лоб. Неразбериха, крики, отчаянные трели судейского свистка. Когда противники расцепились, на траве осталась лежать фигура в бриджах и полосатой судейской фуфайке.
Распорядитель объявил:
— Игрок немецкой команды Кренц, под нумером 8, сбил с ног мсье Лафита. За это нарушение Кренц удаляется с поля до конца мэтча. Его заменит герр Люббе.
Санитары уложили стонущего француза на носилки, бегом понесли с поля, а наказанный Кренц понуро побрел к скамейке запасных.
Так-так! Козловский снял и снова надел кепку. Это означало: «Началось! Повышенное внимание!»
Алеша вел окуляр за Кренцем. Двое филеров, прикрепленных к хавбеку, осторожно переместились к нему поближе. Трудно будет шпиону (а это наверняка он) что-либо предпринять под столь тесным присмотром.
— Лавруша, держись!!! — закричали Козловскому с трибуны бывшие однополчане.
Прямо на него несся прорвавшийся сквозь все линии обороны форвард Зальц.
Забыв обо всем на свете, штабс-ротмистр сжался в пружину. В голове мелькнуло: гол, это гол!
Но святой Николай явил явное и несомненное чудо. Уже влетев в штрафную, быстроногий Зальц споткнулся на ровном месте, растянулся на земле, и мяч мирно вкатился прямо в перчатки штабс-ротмистра.
Стадион взревел. Сам Николай Николаевич вскочил с кресла и ликующе потряс в воздухе кулаком, а уж про Бориса Владимировича и говорить нечего. Его высочество кричал во все горло.
А тем временем…
А тем временем носилки с травмированным судьей внесли в гостиную клуба.
Мсье Лафит стонал, ругался сквозь зубы: — Parbleu! Merde!
— Потерпите, сударь, сейчас, — сказал вбежавший следом врач. — Ребята, усадите его на стул. Все, можете возвращаться.
Санитары вышли. В комнате кроме доктора и раненого остался лакей.
«Ряженый, из контрразведки, по прищуру видно», сразу понял Зепп, все так же постанывая и ругаясь по-французски.
Это он!
П ока все шло по плану. На 21-ой минуте игры обер-лейтенант Люгер (по легенде — инженер Балтийского завода Рихард Кренц) ювелирно точным ударом бутсы ободрал «мьсе Лафиту» кожу на щиколотке, не ушибив кости. На гетре появилось кровавое пятно, но двигаться это не мешало.
Примерно то же сказал и врач, осмотрев рану. Мол, перелома нет, сейчас помажу йодом, перевяжу, и нога будет, как новая.
Зепп мычал, делал вид, что по-русски почти ничего не понимает.
Чертов лакей не отходил ни на шаг, перегибался доктору через плечо, чуть не в ухо сопел.
Стадион вдруг снова заволновался, загудел. Сквозь крики и гул прорывались пронзительные судейские свистки.
— Опять что-то не слава Богу, — обернулся к двери врач.
Любознательно было человеку, а любопытство нужно поощрять, поэтому Зепп сказал:
— О, ви ходить, смотхеть. Je me sens mieux. Мне лючше. Могу ждать.
Снаружи доктора отвлечет агент Эрмелина. У нее случится глубокий обморок с подозрением на кровоизлияние в мозг, так что эскулапу станет не до французика с его смехотворной травмой.
— Не могу, — вздохнул глупый врач. — Должен проверить, вдруг разрыв связок. Тандон, ву компрене?
И велел лакею:
— Глянь-ка лучше ты, братец, что у них там.
Тот заколебался. Еще бы! Наверняка получил приказ: с поста ни ногой. Но не перечить же господину доктору?
Вышел, однако ясно было, что не поздней, чем через минуту, вернется.
Зепп тяжело вздохнул. Жалко стало медика. Столько лет человек учился — латынь, физиология, анатомия всякая. Но что поделать, сам виноват. Сейчас не до сантиментов. Скоро, очень скоро предстоит погибнуть миллионам точно таких же, ни в чем не повинных людей. А чтоб большинство из них оказались не германцами, капитан фон Теофельс должен честно выполнить свой долг.
— Зря вы, ей-богу. Я хотел как лучше, — с укоризной сказал он, крепко взял врача железными пальцами за горло. Второй рукой схватил беднягу за лоб, резко вывернул голову.
Хруст, треск. Неприятно.
Едва управился — лакей. Минуты не отсутствовал, скотина. Сообщил:
— Собачатся все, орут «нальтя, нальтя!», а чего за «нальтя» такая…
Умолк, видя, что роли переменились: доктор, откинувшись сидит в кресле, а судья склонился над ним.
— Помогать, — озабоченно сказал Зепп. — Доктер плехо.
Профессионально подготовленному агенту шею, как курице, не свернешь. Но на этот случай у капитана в кармане имелся отличный кастет из закаленной стали.
Снова хруст, треск, только теперь еще и брызги крови полетели.
Трупы фон Теофельс затащил под стол, больше было некуда. Стянул пониже скатерочку. Чтоб закрыть капли на полу, передвинул коврик.
Сойдет.
Теперь из гостиной направо, в раздевалку русской команды.
Там, naturlich[9] или, коли угодно, bien sur,[10] дежурил еще один «лакей». Впился глазищами, будто сверлами.
— Ошиблись раздевалочкой, сударь. Для господ судей отведена особая-с.
Зепп удивился, подошел ближе, правую руку держа за спиной.
— Quoi?[11] — Заквакал, — вздохнул служивый. И показал в ту сторону, где находилась комната для почетных гостей. — Там ваша раздевалка, там. Туда пожалуйте!
Непонятливый иностранец лишь пожал плечами:
— Helas, mon ami, l'habit ne fait pas le moine.[12]
— Чего-с?
— Я говорю: «Шпионов ловить — не карасей удить», — перевел ему Зепп и погасил изумление, вспыхнувшее в глазах агента, ударом кастета.
Картинка 20
Война еще не была объявлена, а контрразведка противника уже несет ощутимые потери, думал он, затаскивая тяжелое тело в незанятый шкафчик.
Теперь, наконец, можно было заняться делом.
Судя по бумажке Рябцева, обозначенный крестиком тайник должен быть где-то вот здесь.
Несмотря на напряженность ситуации Зепп не удержался, прыснул.
Покойный поручик был человеком несимпатичным, но в своеобразном остроумии ему не откажешь. Спрягал документ в единственное место, куда никто из русских не полезет.
Придвинув скамейку, фон Теофельс влез на нее и стал шарить рукой по божнице.
Ага!
Богатый серебряный оклад иконы святого Николая утоплен в стенной нише, но слегка подается. Так и ость. Позади образа прямоугольная выемка. А там — quod erat demonstrandum[13] — стояла желтая папка. Довольно тяжелая. Шутка ли, триста листов.
Из раздевалки Зепп заскочил в судейскую. Переодеваться времени не было. Просто накинул длинное летнее пальто и надел светлое кепи.
Он управился чуть быстрее, чем рассчитывал. До удара оставалась ровно минута. Ну, лейтенант-цур-зе, не подведите.
Коварство германского форварда
Крик и свистки, раздавшиеся на поле пятью минутами ранее, были вызваны событием, которое накалило страсти выше всякого предела. Немецкий форвард Зальц, вновь пошедший на прорыв, попал мячом по руке защитнику. По убеждению русской половины зрителей сделано это было нарочно. Мнения судей разделились.
