– Да какая мне разница? – удивился граф. – Тем более что вы, я уверен, сможете оценить ее достоинства гораздо выше, чем другие, – и он насмешливо улыбнулся, вспомнив, что Китти, сейчас пребывающая в пьяном самозабвении, едва может нацарапать коротенькое письмецо, а что касается чтения, то ей всего интереснее «считывать» цифры с банкнот.
– Если кто-нибудь возьмет у вас эту книгу почитать и вдруг не вернет, – с жаром продолжала Пандора, – то это будет означать, что вас лишили законного наследства, и не только вас, но и вашего сына, и всех будущих внуков и правнуков!
– Моего сына? – удивленно воскликнул граф.
– Папа мне рассказывал, когда я была еще маленькой девочкой, что Чартвуды не являются владельцами здешнего имущества в прямом смысле слова, а только его хранителями, так сказать, «опекунами» всех тех сокровищ, что сохраняются во дворце. А долг хранителя – передавать потомкам имущество в полной целости и неприкосновенности!
И с беспокойством – а вдруг граф рассердится – пояснила:
– Наверное, за обедом вы подумали, что с моей стороны неуместно так сожалеть о разбившейся тарелке, но ведь этот севрский фарфор был подарен одному из наших общих предков маркизой де Помпадур, которая очень хорошо разбиралась в производстве фарфора. Моя мама всегда говорила, что сервиз слишком хорош для ежедневного использования и что его надо хранить для особых случаев, для праздничных застолий!
– Ну вот, сегодня как раз, насколько я понимаю, такой случай и представился!
Сказал он это как бы машинально, однако у Пандоры появилось ощущение, будто граф намеренно ей противоречит.
– А вам понравился сегодняшний вечер? – помолчав, спросила она.
– Ну, еще бы! – ответил он с вызовом.
– А что вы делали потом, после того как я ушла?
Голос ее звучал почти грустно, словно она сожалела, что пропустила самое интересное.
Граф задумался в поисках ответа, но тут дверь отворилась, и показался сэр Гилберт. Он уже сменил вечернюю одежду на длинный красный вышитый халат, не скрывавший пышное жабо белой ночной рубашки. При виде графа он остановился на пороге, а Пандора воззрилась на сэра Гилберта с большим удивлением.
Граф, сидевший на самом дальнем от Пандоры месте кровати, встал:
– Боюсь, ты заблудился, Гилберт, – сказал он очень искренно, – хотя это немудрено, в таком-то огромном доме!
– Не ожидал, Норвин, увидеть тебя здесь! – ответил сэр Гилберт.
– А я как раз зашел пожелать кузине спокойной ночи! Она пораньше ушла к себе, легла спать и уснула, не погасив свечку.
Однако сэра Гилберта это объяснение, по-видимому, не заинтересовало: он насупился и, когда граф подошел поближе, выпалил:
– У тебя же есть Китти! Не понимаю, почему я должен оставаться в одиночестве!
– Завтра подумаю, как тебе помочь в этом отношении, но Пандора желает спать, и я тоже.
И проговорил он это в том повелительном тоне, какой Пандора уже слышала.
С минуту сэр Гилберт оставался неподвижен, а затем, пробурчав под нос что-то нечленораздельное, повернулся и ушел.
А граф взглянул на Пандору: ее глаза казались огромными на маленьком лице.
– Я ухожу к себе, но как только уйду, сразу же заприте дверь! Вы меня поняли? Сразу же встаньте с постели и заприте дверь на ключ! И не открывайте, пока утром к вам не постучат!
– А вы считаете, что сэр Гилберт может вернуться? – спросила она еле слышно.
– Да, в этих огромных коридорах очень легко заблудиться, – уклончиво ответил граф и уже у порога повторил: – Заприте дверь, Пандора, и никому не открывайте до самого утра! Вам ясно?
– Да, кузен Норвин, и простите, что я не погасила свечи и уснула!
– На этот раз прощаю. Спите спокойно.
Он вышел, а Пандора послушно откинула простыню и подошла к двери. Повернув ключ в замке, она с дрожью подумала, чем бы все могло закончиться, если бы графа не было в комнате, когда так внезапно появился сэр Гилберт. Он бы, конечно, снова попытался ее поцеловать – наверняка после всего того, что наговорил ей за обедом, и она очень бы испугалась, а ее криков никто бы не услышал!
«Это мама послала ко мне кузена Норвина, – подумала Пандора. – И какой бы это был ужас, если бы нечаянно я подожгла дом. Хотя еще ужаснее, если бы сэр Гилберт застал меня одну».
Пандора снова легла, но на этот раз сон не приходил. Она вспомнила обо всех событиях дня. И подумала, что хорошо бы, если б удалось уговорить дворецкого убрать севрский фарфор, заменив бесценный севр тоже очень привлекательной, но не такой дорогой посудой. А потом она сказала себе, что не имеет ни малейшего права давать подобные советы. Было бы крайне самонадеянно с ее стороны вмешиваться в здешние порядки и ведение домашнего хозяйства. У нее здесь нет прочного, законного положения, и надо быть благодарной судьбе, что троюродный брат оказался так добр по отношению к незнакомой кузине Пандоре! «А вообще-то он, я уверена, не так испорчен, как все говорят или каким сам желает казаться», – решила Пандора. У нее даже возникло странное ощущение, что граф притворяется очень скверным человеком, а это не так. Но вот вопрос: зачем он это делает? Что им движет? И ей на память пришли вдруг мильтоновские строки:
«…Мы знаем, что мудрейшие мужи / Грешили, став добычей падших женщин!»
Размышляя над этой загадкой, девушка наконец уснула.
* * *
Ее разбудил, заставив испуганно подскочить на постели, стук в дверь, однако, взглянув на занавески, которые позолотило солнце, она успокоилась, поняв, что уже наступило утро. Спрыгнув с кровати, Пандора подбежала к двери, отперла ее и увидела служанку Мэри с подносом в руках.
– Я буду завтракать в постели? – воскликнула Пандора. – Чудесно! Не имела этого удовольствия уже несколько лет! – и, не дожидаясь ответа, снова подбежала к своему роскошному ложу, легла, подложив под спину несколько подушек и разгладив складки на простыне, а Мэри поставила перед ней поднос. На нем стояли не только серебряное блюдо под крышкой, но и подставка для тостов, тоже серебряная, здесь были также золотистое масло, мед и – огромная груша! Все это напоминало о тех временах, когда, еще до смерти матери, у Пандоры порой бывал ларингит и доктор назначал постельный режим, и мама готовила разные вкусности, так что Пандора всегда с нетерпением ожидала очередной трапезы. Она уже приготовилась поделиться своими воспоминаниями с Мэри, когда вдруг заметила, что у девушки совсем красные и распухшие от слез глаза.
– В чем дело, Мэри? – спросила она.
– Мне вам рассказывать об этом, мисс, негоже!
– О чем – об этом?
Мэри начала в смущении теребить завязки от фартука, а глаза ее снова наполнились слезами. Ее, несомненно, мучило то, о чем она не смела рассказать, и поэтому она разрыдалась:
