— А где же… хозяин этих неприкосновенных тапочек?
— В парке бегает. Он у меня большой энтузиаст этого дела.
— Кто он?
— А почему тебя это интересует? Ну проходи же на кухню, тебе надо согреться! По-моему, ты в хлам простужен.
Они прошли на кухню, Жанна принялась готовить ему кофе, а он сидел и смотрел на свои ноги в синих «гостевых» домашних туфлях.
— Жанна, а я ведь решил вернуться к тебе…
— Приятно слышать. Впрочем, ты уже это говорил. Но знаешь, бывает так, что человек захотел вернуться на старое место — а место-то и занято! Забавно, правда?
— Жанна, я не верю, что ты так скоро могла меня забыть! Ведь ты же сама совсем недавно выспрашивала у Регины о наших с нею планах — и как это прикажешь связать?
— И очень даже просто, миленький ты мой! Я хотела узнать, какие у тебя намерения насчет нашего брака: самой мне подавать на развод или ждать, пока ты сам подашь. Любовница твоя сказала, что намерена разводиться с мужем, а ты вдруг решил с ней порвать!
— Уже порвал.
— Ну и правильно. У нее кошачья мораль и куриные мозги. А если еще отнять у нее миллионы ее мужа, так и вообще ничего не останется.
— Ничего и не осталось… кроме миллионов. Я понял, что не люблю ее и жить с ней не смогу. Я хочу, чтобы у нас с тобой все опять стало по- прежнему.
— По-прежнему? Да Господь с тобой, Витя! Я, конечно, женщина грешная и даже многогрешная: многих любила. Да и меня любили многие. Что ты хочешь — богема! — Она вздохнула. — Но вот одно могу сказать тебе точно, Виктор: и я никогда никому из любимых не лгала, и мне тоже никто не лгал. Знаешь, так обидно было вляпаться на старости лет в такой пошленький адюльтерчик с враньем и двойной жизнью. Бр-р-р… Поэтому давай на будущее договоримся: я ни одному твоему слову больше не верю, а ты на меня за это не обижаешься. И будет у нас с тобой полное взаимопонимание. Идет?
Виктор растерялся и снова уставился на свои ноги. Они уже согрелись в синих вельветовых тапочках.
— В таком случае… — Тут бы ему надо уйти, но уходить не хотелось. — Жанна! Дай мне что-нибудь перекусить! Я со вчерашнего дня еще ничего не ел.
— А это пожалуйста. Яичницу с беконом будешь?
— Буду.
Жанна тут же принялась за яичницу. Глядя на ее хлопоты, Виктор оживился.
— Я хочу тебе все объяснить, Жанна, я уверен, что ты меня поймешь!
— А я и так все понимаю, Витенька. Эмиграция сама по себе штука вполне себе шизофреническая, ее и так-то не каждый способен выдержать. Живя с энтээсовской идеалисткой Милочкой, ты понимал, что тебе ничего кроме «Посева» не светит, — а какой из тебя сеятель! Ты ведь у нас не сеятель, ты потребитель. Встретил меня, узнал о более интересной и обеспеченной жизни эмигрантов в Западном Берлине и решил перебраться в Берлин. Остался ненадолго один — встретил Регину и решил, что это вот будет и того лучше. Ты как оса: перелетаешь с одного фрукта на другой, все ищешь, который посочнее да послаще. Что, скажешь, не так? Мне стоило только увидеть Регину, как я тут же все про тебя поняла.
— Так ты считаешь, что мы с тобой не можем начать все сначала?
— Я что, похожа на дуру?
Виктор помолчал. Он не знал, что можно сказать в такой вот ситуации, никаких мыслей в голове не было. От растерянности он покатил по старой проверенной дорожке.
— Знаешь, Жанна, а вот я хотел бы забыть тебя, но еще больше я хотел бы не помнить тебя.
— Что-то я тебя не понимаю, Витенька, а это еще что за абракадабра? Или тут какой-то подтекст мудреный подразумевается? Нет уж, ты уж мне нормальным языком разъясни, будь добр, что ты толком сказать хочешь.
А Виктор вдруг в растерянности понял, что он и сам не понимает ни текста, ни подтекста произнесенной фразы: он просто привык произносить ее в похожих ситуациях, когда надо было расстаться с женщиной красиво, и обычно эти слова производили нужное впечатление. Но вот Жанна смотрит на него своими ясными серо-синими глазами, и он чувствует, что под видом многозначительного признания сказал какую-то совершенную бессмыслицу. Беда с этими умными женщинами.
— Я хотел сказать… Жанна, а ты яичницу не пережаришь?
— Вот так-то лучше, — сказала Жанна и тут же подала ему яичницу прямо на сковороде, как он любил. — Ешь давай, сердцеед несчастный!
Он стал есть. Горячая яичница пошла. Стало тепло и даже как-то полегчало на душе.
— У тебя что, совсем нет денег? — спросила Жанна.
Он помотал головой.
— Я могу дать тебе в долг.
— Черт! — сказал Виктор, подымая на нее глаза. — Ну почему, почему мне всегда попадаются женщины, которых я не стою!
— Да нет, Витенька, вот тут ты ошибаешься, и ошибаешься сильно. Женщины у тебя одна другой все хуже и хуже. Ты сползаешь, Виктор. Стареешь, наверное. Я видела портрет твоей первой жены, которую ты бросил с ребенком в России: какая же она была красавица — глазам больно! Куда до нее простушке Милочке или мне.
— Но ты же куда красивее Милы!
— Да, наверное. Но зато по сути, как человек я гораздо хуже Милочки. Она чистый и порядочный человек, идеалистка, патриотка, а я… Я занята одной собой и всегда такой была. У Милочки высокие идеалы и бескорыстная любовь к людям, а у меня одно только самоутверждение. Нет, ей я уступаю без ропота. Но зато твоя Регина в сравнении со мной уже полное падение. Притащи ты ее и вправду в Мюнхен, так на радио, к примеру, ее навряд ли и в канцелярию работать взяли бы. А для работы официанткой она старовата, неумна и нерасторопна.
— Ну и ядовитый же у тебя язычок, Жанна! — не удержался Виктор, доедая яичницу.
— Да, змеиный, — кивнула Жанна. — Потому мои комментарии нравятся слушателям, такой уж у нас слушатель. Ну и начальству. В этом месяце я опять на первом месте по рейтингу.
— Поздравляю.
— Спасибо. Еще кофе?
— Если можно. И знаешь, если тебе не трудно, сделай мне пару бутербродов с собой. Можно?
— Это можно.
Жанна принялась готовить ему бутерброды.
— А что это за мужик у тебя появился?
— Да уж мужик… Это ты угадал.
— Немец?
— Нет.
— Богат?
— Понятия не имею! Но цветы дарит почти каждый день и на рестораны не скупится, так что какие-то деньги у него, видимо, имеются.
— А как его зовут?
— Не скажу, чтобы ты не сглазил.
— Шутишь?
— Ну, считай, просто не хочу марать наши с ним отношения.
— У вас все так серьезно?
— Да, очень серьезно.
— А я-то, дурак, мириться к тебе пришел… Я виноват перед тобой.
Жанна посерьезнела.
— Я это ценю, Витя. Я, правда, не очень верю тебе, но все-таки ценю твое признание. Раньше ты извиняться не умел. Знаешь, когда я узнала про твою интрижку с этой берлинской дамочкой, я убить тебя была готова. И если бы судьба не послала мне в самый нужный момент неожиданную поддержку…
— В лице твоего немца?
— Я же сказала, что он не немец! Но это все равно, это не важно, а важно то, что он спас меня от какой-нибудь большой глупости.
— Вроде венка с надписью «Благодарю за любовь»?
— Может, и хуже, я ведь баба-то злая. Но венок я тебе, Витя, не посылала. Интересно, кто ж это тебя так порадовал?
— Не знаю. Регина уверяет, что не она.
— Да, на нее не похоже.
— Почему?
— Она трусиха.
— При чем тут трусость? Обыкновенная бабья романтическая дурь. Она как раз читает женские романы и смотрит «мыльные оперы».
— Думаешь, все так вот просто? А мне кажется, что тебе стоит снести этот венок в полицию.
— В полицию? Зачем? Почему?
— Да потому, что этот венок скорее всего вовсе не прощальный романтический дар, а угроза. Венок-то похоронный! Для прощального дара хватило бы букета роз да открытки с той же надписью.
— Кто и почему может хотеть меня убить? — усмехнулся Виктор, пожимая плечами. — Ты меня убивать раздумала — тебя отвлекли, а больше вроде и некому.
— А ты все-таки подумай! Ты все о женщинах думаешь, а ты оглянись вокруг. Вот, скажем, муж Регины. Сколько он тебе добра сделал, сколько тебе одних денег от него перепало — а ты пробрался в его дом, пригрелся и нагадил.
— Жанна, ну ты могла бы выбирать выражения!
— Но ты же уже доел свою яичницу. Я выражений не выбираю, а вот Артур, как видишь, выбрал очень даже деликатное предупреждение: «Благодарю за любовь».
— В чем ты тут видишь предупреждение?
— Я вижу прямую угрозу: эти слова можно расшифровать так: ты предал мою дружбу и любовь моей жены — ты будешь за это наказан.
— Ни про какое наказание там не было ни слова.
— Виктор, ну ты точно заболел, раз таких простых вещей не понимаешь: а сам-то венок — это разве не угроза? Это же венок на твои собственные похороны, дурачок! Нет, ты точно должен снести этот подарок в полицию.
— Да нет, Артур не стал бы затевать какое-то дело, которое может заинтересовать полицию.
— А Милочка?
