Один из людей подался чуть вперед и Хадко услышал его слова:
— Это наши угодья. Назови себя, чтобы мы знали, кто ты такой.
Хадко молчал — он хорошо различал лица людей — незнакомые лица. Он знал, что нарушил закон.
— Почему ты молчишь? — спросил человек. — Мы Ивши…
Это были лесные люди из того самого рода, который задолго до рождения Хадко испытал позор от его отца. Они говорили немного иначе, чуть шепелявили, и это считалось их родовым признаком. Встреча почти полностью повторяла ту, давнюю: так же были Ивши, их пятеро, только вместо оленя — медведь, а вместо любимца божьего — его сын.
— Ты можешь молчать и дальше, — продолжал человек. — Без твоего ответа понятно, что ты негодяй и вор. Мы можем убить тебя и твоего пса прямо сейчас, не сходя с этого места.
Мужество, которое Хадко собрал в себе и приготовил для убийства зверя, теперь должно было обратиться на этих людей. Он понимал свое положение — первая стрела была послана только ради того, чтобы отвлечь Хадко от его преступного занятия — охоты в чужих угодьях. Тот человек не лгал: они могли убить его на месте…
— Я Хадко, сын Мэбэта из рода Вэла.
Ответ последовал не сразу, чему наследник любимца божьего не удивился — слава его всесильного отца проникла повсюду. Что же касается Ившей, то эта слава была их давним стыдом.
— Сын Мэбэта? — удивленно и почти радостно крикнул человек. — Какая удача нам! По делам ты похож на своего отца. А лицом вроде не очень… Подожди, мы не станем убивать тебя прямо сейчас, мы хотим рассмотреть тебя поближе.
Все пятеро, заправив луки за спины, начали спускаться с возвышенности. С их первым шагом замолчал Войпель и со всех ног ринулся к хозяину: он знал, где должен находиться в момент наивысшей опасности и встал нескольких шагах от Хадко. Ивши приближались, спокойствием своим показывая, что жизнь человека и его пса только в их руках. Хуже всего было то, что лук Хадко остался в нартах — он оставил его нарочно, чтобы в том единственном движении, которое есть поединок с медведем, ему не могла помешать ни одна вещь. Упряжка же находились в нескольких сотнях шагов от места охоты. Запряженных оленей Хадко крепко привязал к дереву.
Войпель уже не лаял, только перекатывал рык в утробе. Ивши приближались. Человек Пурги видел улыбки на их лицах и начал пятиться.
— Ты собираешься бежать? Не хочешь поговорить с нами? — смеясь, говорил все тот же человек. Смеялись и его товарищи.
Хадко нисколько не задел этот оскорбительный смех. Ему был нужен лук, иначе он и Войпель умрут тут же на месте. Он уже не думал об охоте. Сын Мэбэта отбросил лесину и поднял пальму. Железо в его руках стерло улыбки с лиц Ившей, двое из них потянулись к лукам за спинами, но — видимо, чтобы не терять достоинства, — делали это не спеша.
В том была их ошибка… С силой падающего камня бросился Войпель на шедшего впереди Ивша, сшиб его с ног и одним движением порвал лицо, которое еще мгновение назад улыбалось в предвкушении позора сына Мэбэта.
Следом бросился Хадко, ударил одного из Ившей пальмой по голове и несмотря на то, что удар оказался неудачным — плашмя — оглушенный противник упал. Трое, вооруженные только луками и длинными ножами, отскочили в сторону и приготовились стрелять. Но прежде, чем стрелы коснулись тетивы, к врагам бросился Войпель, а следом его хозяин. Человек с разорванным лицом вопил от боли, Хадко сцепился с одним из стрелков, стремясь выбить оружие их его рук и вздеть его на пальму.
Но все же это была неравная война. Стрела засела в спине Войпеля, он бился истекая кровью и Хадко не заметил, как оказался на снегу лицом вниз, придавленный врагом. Лезвие ножа застыло на его глотке…
Брошенный в снег, сын Мэбета ничего не видел. Человек на его спине дышал громко и зло.
— Пса добей, — крикнул он кому-то.
— Сейчас… Тетиву порвал, выродок…
— Пальму возьми, пальмой добей…
Ответа не было. Где-то совсем рядом, сипло, но все еще грозно, залаял Войпель.
— Моей пальмой добей, — опять раздалось сверху. — Или боишься?
— Замолчи…
Захрустели шаги. Яростным лаем Войпель отогнал свою смерть.
— Тетиву порвал, проклятый пес…
Тот, кто сидел на спине Хадко засмеялся. Человек без лица уже не кричал — он выл негромкого и страшно. Что делали трое других, сын Мэбэта не знал. Он удивлялся, что мысль о скорой гибели не тревожит его, и ждал, когда его перевернут на спину.
Рев, сначала глухой, доносившийся будто из-под земли становился все громче.
— Берлога здесь, — раздался крик.
Только сейчас Ивши увидели, что схватка происходила совсем рядом со спящим зверем. Но это уже ничего не значило для них — рев нарастал, и близился к поверхности… Внезапно исчез нож, и спина Хадко почувствовала легкость. Он перевернулся на спину и увидел, как сугроб ожил, задвигался большими кусками плотного снега и взорвался облаком обледенелой пыли.
Зверь лохматым валуном выкатился из логова, мордой пробуравил снег и, поднявшись на задних лапах, потряс тайгу голосом исполинского гнева…
Человек без лица в последний раз помог своим родичам — медведь набросился на него и пока рвал когтями размякшую плоть, вымещая ярость, четверо Ившей бежали по тому же пути, которым пришли.
И Хадко бежал, не успев понять, как ноги сами подняли и понесли его вниз по склону. Он остановился, когда добежал до нарт: медвежий рев оглашал тайгу и олени рвали упряжь. Хадко схватил рога обеими руками, и держал крепко и долго, пока власть руки хозяина не приглушила страх. Скоро показался Войпель — в спине пса засела черноперая стрела. Хадко вспомнил: на месте побоища он оставил пальму с широким длинным лезвием из светлого железа, ту которую подарил ему отец после великой охоты.
Предательская пустота рук напомнила ему о заветном оружии… Человек Пурги опустился в снег. Медвежий рев доносился до него — зверь пел победную песню вслед убегающим людям.
Через немного времени он пробудился бы сам и целый месяц, а то и больше отощавший от спячки бродил бы по склонам, мучаясь голодом, дожидаясь, когда проснется тайга и даст ему клок молодой травы, или пошлет хоть какую-то добычу — такую же ослабшую, как и он сам… Но судьба повернулась светлой своей стороной к зверю, поднятому раньше срока: люди, которые шли его убивать, сберегли его от мучений весеннего голода и, может быть, спасли его жизнь, оставив запас мяса…
Хадко думал об этом и мысли его были ясны, как ясны мысли у обреченного. Тайга разносила рев, и он становился все громче — ярость и радость распаляли зверя, прогоняли остатки сна. Он уже больше не уснет, он ожил и будет жить. Он не погибнет, как гибнут его собратья, не нашедшие осенью хорошего корма и логова, или поднятые перед наступлением великой стужи. Весну встретят их кости.
Ждать, чтобы вернуться за пальмой не имело смысла. Предчувствие осмеяния и позора, которым подвергнет его отец после возвращения в становище (если это возвращение сбудется), не тревожили душу Хадко — так же как не заботило его то, что скажет Хадне. Он удивлялся своему спокойствию. Сын Мэбэта был молод и не знал: так душа собирает силу перед будущими муками…
Войпель лежал на снегу, он уже не мог стоять. Хадко подошел к псу и, не опасаясь его клыков, одним рывком вытащил стрелу из спины. Пес не подал голоса — лишь вздохнул тяжело. Оба они — Хадко и Войпель — упали в нарты и начали спускаться вниз.
Вчера, глядя на белое пятно в небе, Хадко еще не знал, что научился молиться.
Вечером следующего дня он научился проклинать. Сын Мэбэта проклинал людей всех родов и племен тайги, загнавших зверя на небо, за то, что они насмеялись над ним и над его несчастьем. Проклятие его было таким же неистовым, как молитва. Небо молчало и чем страшнее были слова, тем яснее становилась бездонная чернота над головой, тем ярче блистали звезды и в белом пятне все более отчетливо проступали очертания человеческих рук, ног, оружия и тела огромного, невиданного зверя…
Хадко слал проклятия небу, и небо оживало для него.
И он сам ожил для неба — потому и не закончилась история сына Мэбэта здесь же, в чужих землях Ившей. Тайга послала ему чудо…
На обратном пути Хадко решил проверить петли, расставленные несколько дней назад, хотя и не ждал доброй добычи, не желал продолжения этой бесславной охоты. Он просто хотел есть и надеялся, что ловушки пошлют ему птицу, зайца или какую-нибудь другую глупую зверушку, ибо только очень глупый зверь может попасть в петлю человека, над которым надсмеялось небо.
Ни птиц, ни зайцев не нашел Хадко в своих петлях. Только одна петля, поставленная от подступавшего безнадежья наскоро и небрежно, подарила ему соболя. Одного лишь соболя.
Тот соболь был белым — такого, вот уже много поколений вниз, не видывали люди тайги и говорили он нем, как о чуде.
