В связи со всем этим многие русские рестораны поспешили «офранцузиться» и сменили вывески на менее экзотические. К тому же большая часть артистов кабаре, бывших знаменитостями еще в России, стала уже стареть. Это же происходило и со многими другими деятелями русского искусства. Упадок продолжался в течение всех 30-х годов, а Вторая мировая война еще более ухудшила положение эмигрантских ресторанов и кабаре.
Париж был оккупирован немецкой армией 14 июня 1940 года, и первое время исполнение песен по-русски было вовсе запрещено оккупационными властями. Затем некоторые из уцелевших русских ресторанов продолжают работу, но меняют репертуар согласно новым требованиям. На войне как на войне. В 1945 году в Париже умирает Нюра Массальская. Через год, прямо на сцене, во время выступления, — Ашим Хан-Мануков, в Америке — Настя Полякова, вслед за сестрой и Дмитрий Поляков. Общая картина жизни русских кабаре сильно меняется.
В заключение мне хочется добавить собственные впечатления от моей первой встречи с Людмилой Лопато, сообщившей мне значительную часть сведений, приведенных в этом очерке.
Приехав в Париж 1 июня 1982 года, я совсем не представлял, что такое «русские рестораны». Музыкальные кассеты и советские фильмы вроде «Бега» ясной картины дать не могли. Приятельница посоветовала мне устроиться на работу в русскую блинную на Монпарнасе, которую держал эмигрант из Баку. Эта работа мне пришлась не по душе, и я быстро нашел другую — стал работать декоратором в театре, что было и остается до сих пор моей основной профессией. Однажды, около 1986 года, крупный парижский предприниматель русского происхождения Владимир Рэн, для племянницы которого, юной принцессы Наташи Строцци Твиччардини я делал костюмы во Флоренции, пригласил меня в ресторан Людмилы Лопато возле Елисейских Полей. При этом он предупредил, что это самый лучший из всех русских ресторанов мира. Мы подъехали к большому красному тенту, на котором было написано «У Людмилы», и вошли сквозь густые бархатные занавески.
Сразу после гардеробной нас встретила невысокая дама без возраста, роскошно одетая во что-то длинное и мерцающее, в пестрой цыганской шали с кистями и увешанная эффектными драгоценностями. От нее исходило такое невероятное женское обаяние, перед которым устоять не смог бы никто и никогда. Нежным бархатистым голосом она приветствовала нас словами: «Как давно вы ко мне не заходили!» Официант Федор усадил нас на бархатный пурпурный диван, и я смог разглядеть развешанные на стенах многочисленные пейзажи XIX века. Помню также три или четыре вещи работы Эрте, с которым я в те же годы познакомился. Атмосфера была наполнена ощущением тепла с примесью аромата ностальгии и еще чего-то неуловимо душевного.
Ужин был в разгаре, когда Людмила села за рояль. Ее общение с публикой было великолепным. Перемешивая поочередно «песни грусти и веселья», она неизменно удостаивалась бурных аплодисментов, при этом произнося: «Какая публика, просто замечательно!» Все были так счастливы и так веселы от шампанского, что не грустили даже при получении счета. Это было великолепно!
С тех пор каждый раз визит к Людмиле становился для меня праздником. Помню пасхальный ужин у нее, с хореографом Валерием Пановым и Машей Зониной. Помню ужин с княгиней Ириной Строцци, с ее мамой — певицей Натальей Рэн и Владимиром Деревянко.
Для меня лично 1980-е годы были незабываемой эпохой в Париже, прошедшей под звуки песен Людмилы Лопато. Тогда я впервые купил ее кассету и влюбился в этот голос. Исполненные ею романсы «Я слушаю тебя внимательно и чутко», так же, как и «Твои глаза зеленые», стали для меня настоящим утешением в трудные минуты, когда о возвращении в Россию я и помышлять не мог.
Одно время в те же годы я писал статьи об эмиграции и эмигрантах для парижской газеты «Русская мысль». Задумав написать работу о театре эмиграции, я отправился к Людмиле Лопато в ресторан днем, в неурочный час, с тем чтобы записать ее воспоминания. Увы, она была тогда страшно занята своим делом. Но и по коротким рассказам я понял, что в ее воспоминаниях есть материал на целую книгу. А потом Людмила Ильинична переехала в Канны. Мы не потеряли связи. Первое время я навещал ее с друзьями из Ниццы, а после кончины ее мужа Джонни предложил, дабы развеять грусть, написать вместе со мной книгу воспоминаний.
Долгие дни просиживали мы на террасе с видом на сад с пальмами в ее каннской квартире. С диктофоном в руках мы попивали чай с пирожками из русской кулинарии, перескакивая от одной эпохи к другой, пока наконец много месяцев спустя наша общая работа не выстроилась в цельный рассказ.
Беженки
Их мириады. Они красивы. Они голодны! Русские беженки от ужасов революции бесправны в Европе. К тому же они бедны и застенчивы. Но им требуется работа, срочная и оплачиваемая, чтобы прокормить себя и родителей своих, потерявших все в эти годы.
В период 1910–1920 годов Европа переживала мощный подъем женской эмансипации и связанного с ней роста занятых в общественном труде женщин. После веков полного бесправия наконец-то квалифицированный женский труд стал поневоле востребованным. Связано это было с колоссальными потерями стран-участниц Первой мировой войны.
В России эта проблема усугубилась Гражданской войной и развязанным большевиками после своего воцарения жестоким террором на долгие годы.
Спасая свою жизнь и жизнь детей своих, около десяти миллионов россиян всех сословий покинули нашу страну, дабы выжить. Волна эмиграции шла на север через Финляндию, нежданно получившую независимость провинцию Российской империи. Эмиграция шла и на восток — через Харбин, Маньчжурию и Шанхай. Эмиграция шла на юг, через Констанцу, Варну и Константинополь. Бежали от большевиков и через западную границу — в Польшу, Берлин, Прагу.
В 1923 году в Турции к власти пришел Мустафа Кемаль, и условия для жизни большинства русских беженцев в этой стране стали невыносимыми. Многие старались добиться въездных виз в другие страны. Особенно притягивала людей Франция. Царская Россия была союзницей Франции в Первой мировой войне. Отношения между странами были самыми радушными. Десятки тысяч французов работали в старой России, многие француженки добивались места бонны или гувернантки в русской семье. Русские платили щедро и были гостеприимны. Французский язык был обязательным в среде аристократической элиты России. Все выпускники гимназий владели французским, поэтому французы охотно принимали на заводы и фабрики у себя в стране дешевую рабочую силу из России. И вот с этим огромным потоком беженцев появились во Франции и русские женщины. Жены, дочери и сестры тех, кому удалось получить вожделенную визу в начале 1920-х годов.
В годы по окончании Первой мировой войны модный бизнес Парижа постепенно расправлял свои крылья. Американские клиенты вновь потянулись в многочисленные дома от-кутюр за свежими моделями одежды. Инфляция обесценила французский франк, и доллары имели очень высокий курс на валютной бирже. Все новые и новые Дома моды появлялись как грибы после дождя. Все искали нового, оригинального, свежего, экзотичного. Такой послевоенной экзотикой стали русские дома моды, которые внезапно открылись в Париже 1920-х годов. Их хозяйками стали предприимчивые и одаренные дамы из первой волны эмиграции, часто знавшие секреты высокой моды, поскольку были в прошлом клиентками богатых парижских домов. Чаще всего основательницами этих домов были аристократки, представительницы древнейших родов России, обладательницы прирожденного вкуса. К тому же они имели навыки рукоделия, ведь в начале века выпускницы институтов благородных девиц учились шить и вышивать — домашние работы поощрялись обществом.
Главными русскими домами моды в Париже были дом вышивки «Китмир», основанный кузиной императора Николая II великой княгиней Марией Павловной; дом моды «Ирфе» княжеской четы самых богатых людей России — Ирины и Феликса Юсуповых; дом моды «Тао» княжен Трубецкой и Оболенской совместно с госпожой Анненковой; дом моды «Поль Карс», основанный княжной Лобановой-Ростовской; дом моды «Арданс» баронессы Кассандры Аккурти и несколько других. С ними конкурировали и небольшие домашние ателье, дома белья, дома шляп и т. п. Все эти заведения, большинство из которых продержалось всего несколько сезонов из-за отсутствия коммерческих навыков в дворянской среде, нуждались в манекенщицах для показов своих моделей. Правда, в то время русские дамы, занимавшиеся этим ремеслом, называли себя «манекенами»; а слово «манекенщица» было придумано и прижилось в Советском Союзе. Бывало часто так: мама шила для какого-то русского, а часто и французского дома, а дочь показывала модели.
Русские девушки в 1920-е годы ценились белизной кожи, голубизной глаз, высокими скулами. А вот мода на блондинок пришла лишь после 1929 года; вот почему вовсе не удивительно обилие грузинок-манекенщиц в те годы на парижском рынке — княжна Дадиани, княжна Шервашидзе, княжна Челокаева… Требовались брюнетки, и закавказские красавицы оказались очень кстати в это время. Средний рост манекенщиц в те годы был 160 см; мода на очень высоких пришла лишь в конце XX века.
