записаться добровольцем, оставить школу и дом. Но такой шаг означает перелом в судьбе человека: он прерывает установившиеся связи, требует концентрации всех душевных сил, а этого-то, главного, и не заметно со стороны.
Женька Крылов прошел тот же путь, что и его товарищи. А где-то так же, как он, ехали в Раменское из других мест другие ребята, еще не знакомые, но близкие Женьке. Он — один из них. Может быть, не хуже, но и не лучше их. Ведь, признаться, он боялся чего-то, все у него — в противоречиях. Устойчива лишь дружба и то главное, что заставило его принять решение и ехать в темном вагоне в темную ночь.
Хватило бы только сил.
Книга первая. ДОБРОВОЛЬЦЫ
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа, неразделим и вечен…
А. С. Пушкин. «19 октября».
1
НОВОБРАНЦЫ
В село за лесом стекались парни из Подмосковья. В одиночку и группами шли они из родимых мест, молчаливые и откровенные, вихрастые и остриженные, в телогрейках и модных пальто, в валенках и ботинках, — сосредоточенные, незнакомые, разные. Добровольцы, сверстники, товарищи. Все они перешагнули через порог материнского дома, тревожное время позвало их в путь, и они пошли, лучшие из лучших, простые, обыкновенные. Им не устраивали торжественных встреч, не говорили пышных слов, они шли не ради митингов и юбилеев…
— Ожидайте! — сержант привел покровцев к деревенскому дому. Тут же пританцовывали на ветру другие добровольцы.
Минут через пятнадцать на крыльцо вышел младший лейтенант.
— Слушай сюда! Кого зачитаю — третий взвод!
Женька Крылов с любопытством разглядывал его. Роста среднего, лицо простенькое, нос слегка вздернут, шапка надета очень уж правильно, поношенная шинель перетянута тоже слишком аккуратно, сапоги явно велики, мыски развернуты в стороны. Женька был разочарован: десантника он представлял себе иначе.
Когда младший лейтенант кончил выкликать фамилии, Женька взглянул на Сашу, но тот молча смотрел перед собой. И Володя с Юркой вели себя так, будто ничего не случилось. Зато Писецкий улыбнулся:
— Вместе будем!
Женька напряженно ждал, что еще скажет младший лейтенант.
Тот шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу:
— Третий взвод, приготовиться к построению!
На крыльце его сменил высокий худощавый лейтенант.
— Объявляю состав первого взвода!
— Не скисай, дипломат, — тихо сказал Саша.
— В одной роте ведь… — ответил Женька, глотая горькую обиду.
Покровцев разбросали по разным взводам. Саша попал к лейтенанту Королеву, Юру Парамонова зачислили во второй взвод, Женьку и Геннадия Писецкого — к младшему лейтенанту Курочкину, а Володя Плотников оказался в четвертом взводе. Минует несколько недель, и Женькина обида растает, он поймет мудрость командиров, которые учли связи между добровольцами и подумали, как быстрее сплотить между собой взводы. Но в первый свой армейский день он этого не понимал.
Курочкин увел подчиненных на край деревни и принялся за работу. Он перестроил взвод по ранжиру, разделил на четыре отделения по девять человек в каждом. При этом он покрикивал, шмыгал простуженным носом, переносился с фланга на фланг и усердно расправлял у себя под ремнем шинель.
По росту Женька оказался в отделении вторым, после Писецкого, который временно был назначен командиром отделения. Женька невольно рассмеялся: отделенными стали самые высокие. Ему не хватило одного-двух сантиметров, чтобы стать командиром. Та же участь постигла Грачева, угрюмого на вид парня одинакового с ним роста.
Закончив работу, Курочкин распределил новобранцев по домам, предупредил:
— Никуда не уходить!
Первый армейский день был совсем будничен: стояния на ветру, суетливые команды взводного, а потом — деревенская изба.
* * *
— Сюда, — показала женщина на комнатку, отгороженную дощатой переборкой от остального помещения. — Не знаю уж, как вы тут…
— Нормально, мамаш! — заверил Бурлак. Этого парня уже знал весь взвод. При первом построении он привлек к себе общее внимание: его бараний полушубок упорно выпячивался из линии пальто, пиджаков и телогреек.
Курочкин отчаянно шмыгал носом, требовал равнения, но Бурлак держался невозмутимо, а в самый напряженный момент, когда взводный уже закипал от гнева, Бурлак не спеша снял овчинную рукавицу, сунул руку под полушубок и смачно почесался.
Этот эпизод надолго разрядил деловую атмосферу в третьем взводе. Сам Курочкин утратил официальность и, подхваченный волной голосов, захохотал.
— И откуда ты такой на мою…
— Владимирский я, — вежливо ответил Бурлак.
— Повар, что ль?
— Не, из леса. А ты?
Курочкина опять всколыхнуло на общей волне.
— А я саратовский.
Одной своей внешностью Бурлак вызывал улыбки у окружающих. Женька был доволен, что оказался вместе с ним.
— Нормально, мамаш, — повторил Бурлак, стоя посредине комнаты, отчего она уменьшилась наполовину.
— Подвинься, пень! — потребовал Грачев. Его напористый тон, лицо с угрюмо-насмешливым взглядом производили неприятное впечатление. Учтя возможность местного конфликта, Женька мысленно принял сторону Бурлака. Тот аккуратно опустил на скамью пузатый вещмешок, расстегнул полушубок.
— Ты, солдатик, кто? — осведомился он почесавшись.
— Вши, что ли, заели? — вместо ответа спросил Грачев, вешая на гвоздь промасленную телогрейку и шапку. Ежик жестких волос подчеркивал настырную колючесть его взгляда.
— А ты не чешешься? — Бурлак повесил полушубок рядом с телогрейкой и, потирая ладони, взялся за вещмешок.
— Теперь зачешешься! — проговорил Ноздрин, угреватый парень с землисто-серым лицом и челкой, закрывавшей низкий лоб.
— К моей не пристанут: клопов можно морить! — в глазах у Грачева заблестели веселые искорки, отчего лицо у него стало вдруг приятным и добрым.
— Тебя как зовут? — Бурлак выкладывал на стол хлеб, яйца, сало и какие-то мешочки.
— Гошка.
— А тебя? — Бурлак очистил сваренное вкрутую яичко, покатал в соли, откусил хлеба и разом отправил яйцо в рот.
— Малинин, Коля.
Малинин был противоположностью Грачеву: открытое, нежное, как у девушки, лицо с большими глазами, пушок над губой — все мягкое, даже чересчур.
— С вечера в рот ничего не брал, живот подвело, — пояснил Бурлак. Он явно скромничал, оценивая свою комплекцию, не обнаруживающую никаких признаков истощения. Весь он был несокрушим, как дуб, в его мощи было что-то комическое. Он проглотил пяток яиц, съел краюху хлеба, потом достал из мешочка несколько пирожков с капустой и без особого труда разделался с ними.
— Ну вот, подкрепился, — проговорил, убирая со стола. — Интересно, будет ли обед? А ты как сюда попал?
— Как и ты, — взгляд Ноздрина вильнул в сторону.
— В темноте рос или болит что?
— Курочкин подлечит! — ухмыльнулся Грачев.
Будто подтверждая его слова, раздался стук в окно:
— Третий взвод, выходи строиться!
* * *
Спали на полу, тесной кучкой, в шесть утра неизменный стук и голос Курочкина:
— Выходи на физзарядку!
