В состояниях, пограничных между психическим здоровьем и душевной болезнью, кроме быстро сменяющихся одна другой псевдогаллюцинаций зрения, бывают и псевдогаллюцинации, так сказать, стабильные: какой-нибудь один живо чувственный образ постоянно появляется во внутреннем зрении и задерживается подолгу, причем явление может иметь место не только при закрытых, но и при открытых глазах; иногда из многих псевдогаллюцинаций какая-нибудь одна приобретает характер навязчивости и становится явлением, весьма мучительным для восприемлющего сознания. Здесь мы находимся уже в области психопатологии, так как болезненные псевдогаллюцинации отличаются именно своей навязчивостью.
Вот несколько примеров псевдогаллюцинаций зрения у субъектов психически здоровых.
М. Долинин, о котором неоднократно шла речь раньше, весьма наклонен к псевдогаллюцинированию зрения. Почти каждый вечер, когда он, улегшись в постель, приходит в состояние полного умственного успокоения, однако еще задолго до наступления дремоты или просонков, в его внутреннем видении появляется, одна за другой, ряд живо чувственных картин, проецирующихся наружу и потому являющихся как бы перед глазами; эти картины обыкновенно не находятся между собой в логической связи, их содержание совершенно независимо от содержания сознания Долинина, и воля последнего не имеет ни малейшего влияния ни на их появление, ни на их исчезновение. Количество этих образов за известный промежуток времени, их сложность, содержание, размеры, яркость красок бывают весьма различны и только отсутствие того специфического характера объективности, который присущ настоящим галлюцинациям, отличает их от последних. При этом иногда отдельные псевдогаллюцинации трансформируются (при известных условиях) в настоящие галлюцинации[48], приобретают характер объективности, получают, так сказать, плоть и кровь, «материализуются», если можно так выразиться. Надо заметить, что сознание относится к галлюцинациям (которые являются или в объективном поле зрения закрытых глаз, или при открытых глазах, во внешнем пространстве, причем эти образы приводятся в то или другое отношение к реальным предметам) совсем иначе, чем к псевдогаллюцинациям; последние остаются невинными продуктами автоматической деятельности воображения, тогда как первые суть действительные призраки, видимые уже не умственным, а телесным зрением, вследствие чего их появление всегда сопровождается особенным неприятным чувством, хорошо характеризующимся выражением «становится жутко». Если простые зрительные псевдогаллюцинации при умеренной интенсивности явления обыкновенно бывают у Долинина первыми предвестниками имеющего наступить сна, то трансформация их в галлюцинации есть уже признак появления особого ирритативного состояния головного мозга, в результате чего получается у Долинина бессонница с особенной чувствительностью зрительного аппарата к световым впечатлениям.
Для ближайшей характеристики зрительных псевдогаллюцинаций Долинина достаточно следующего примера. 15 января 1883 г. Долинин, вернувшись со службы, пообедал и прилег на диван; совсем не чувствуя еще приближения сна, он заметил у себя особенно значительное расположение к псевдогаллюцинированию зрением. Сначала появилось (на расстоянии приблизительно в 3 м) лицо одного мужчины, виденного им в тот день; этот образ держался перед глазами, не составляя, однако, части темного зрительного поля, необыкновенно долго и, исчезая на несколько секунд, 3—4 раза появлялся снова. Затем начался ряд фигур, довольно быстро сменявшихся одна другой (частью знакомые, частью никогда не виданные личности). Они были большего размера, чем первые, и являлись в расстоянии гораздо ближайшем; кроме лица фигуры, видимого всеми естественными очертаниями и красками, обрисовывалась также верхняя часть груди с соответствующим платьем. При дальнейшем продолжении явления эти, так сказать, «портретные псевдогаллюцинации», стали заменяться галлюцинациями панорамическими, которые, при наступлении дремотного состояния, вполне получили характер сновидений. Так, в конце ряда логически не связанных между собой панорамических зрительных псевдогаллюцинаций у Долинина является псевдогаллюцинация, подобная сновидению не только своей сложностью, но и следующими характерными чертами: а) в произведении ее участвовали два чувства: зрение и мышечное ощущение, а не одно зрение, так что получилась псевдогаллюцинация комплексная, и б) сознание относилось к этому псевдогаллюцинаторному явлению, по крайней мере в первые моменты по его возникновении, как к реально переживаемому факту. Долинину представлялось, что он едет в санях по снежной улице ночью, при свете стоящих по сторонам фонарей; мимо мелькают высокие белые кучи снятого с улицы лишнего снега; некоторые из этих белых куч с одной стороны освещены светом ближайшего фонаря. Вдруг, выходя из состояния полудремы, Долинин сознательно напрягает свое воображение, желая искусственно заменить красноватое освещение снежных куч от газовых фонарей бело-фиолетовым и вместе с тем более интенсивным светом от воображаемого электрического освещения. Но вмешательство сознательной воли портит все дело. Снежная улица, свет фонарей, чувство движения вперед при езде (в произведении этого чувства принимали участие не только зрительные, но и двигательные представления) – все это мгновенно смешивается в какой-то неопределенный трепещущий хаос, из которого после того, как сознание снова вернулось к роли пассивного созерцателя, выделился ряд серых куч (начиная с большой, они постепенно становятся все меньше и меньше), формой похожих на жилища термитов. Вдруг сцена проясняется и неожиданно видится нечто совершенно новое; Долинин сознает себя стоящим в зале железнодорожного вокзала, против стеклянной двери на платформу. Дверь растворяется и через нее, с большой отчетливостью, открывается вид железнодорожной платформы: на первом плане – деревянная открытая галерея со столбиками, в которой находятся одетые по-зимнему разного рода люди, за платформой – поезд, передний конец которого с дымящимся локомотивом во главе виден в дверь значительно слева; за поездом – зимний пейзаж. Это не было сновидением, так как Долинин не переставал сознавать, что он лежит на диване и не спит. Впрочем, эта зрительная псевдогаллюцинация уже была весьма близкой к сновидениям, так как был момент, когда в ней Долинин невольно представил себя участником развернувшейся перед ним сцены, именно смотрел из залы вокзала. Потом снова пошли сравнительно простые портретные псевдогаллюцинации, за которыми опять последовал ряд псевдогаллюцинаторных картин, на этот раз подобных сновидениям тем, что эти картины до известной степени логически вязались между собой. В заключение – незаметный для сознания Долинина переход в область настоящий сновидений: наступил обыкновенный послеобеденный сон.
«Раз мне пришлось просмотреть в течение дня множество английских книг, напечатанных на сатинированной бумаге; когда я, улегшись в постель, закрыл глаза и почувствовал близость наступающего сна, я вдруг увидал блестящую бумагу с напечатанными на ней тремя английскими словами. Другой раз я неоднократно в течение дня смотрелся в зеркало, приводя в порядок свою бороду, так что смотрение несколько утомило мои слабые глаза. Лежа вечером в постели, я вдруг отчетливо увидал на блестящем фоне свое лицо совершенно так, как видел его в течение дня в зеркале» (Мори).
«13 ноября 1847 г. я читал вслух «Путешествие по южной России» Гоммера де Гелля. Когда я, окончив абзац, невольно закрыл глаза, то в это мгновение короткой дремоты я гипнагогически увидал с быстротой молнии промелькнувший передо мной образ человека, одетого на манер монахов из картин Зурбарана в темную рясу с капюшоном. Появление этого образа напомнило мне, что я закрыл глаза и перестал читать. Я снова начал чтение вслух, причем упомянутый перерыв в чтении был настолько короток, что особа, которая меня слушала, его не заметила» (Мори).
«Пейзажи, рисовавшиеся перед моими закрытыми глазами, были то чисто продуктами моей фантазии, то воспроизведением местностей, виденных мною или в действительности, или изображенными на картинах. В первую ночь, проведенную мною в Константине, живописный вид которой привел меня в восторг, я, лежа в постели с закрытыми глазами, вновь увидал эту местность, действительным видом которой я восхищался в тот день после полудня. Подобное же я испытал и в Константинополе, три дня спустя после моего прибытия туда. Когда я был в Барцелоне, то раз, лежа в постели, я отчетливо увидал один дом из части города, называемой Барцелонепой, дом, на который в действительности я очень мало обратил внимания» (Мори).
«У меня, – рассказывает Гёте, – была следующая особенность. Если я, склонив голову и закрыв глаза, представлял в центре моего поля зрения цветок, то последний ни минуты не оставался без изменения, но непрерывно развертывался, развивая из себя все новые и новые цветы то с разноцветными, то с зелеными лепестками; это были не натуральные цветы, но фантастические; тем не менее они были правильны, подобно розеткам скульпторов». Обыкновенно этот рассказ приводится как пример галлюцинации при закрытых глазах; однако из слов Гёте вовсе не видно, чтобы тут речь шла о настоящей галлюцинации, а не о псевдогаллюцинации. Вообще мне кажется, что совершенно напрасно считают Гёте за галлюцинанта. Так, гётевский известный «серый двойник» был или зрительной псевдогаллюцинацией, или же простым сновидением. Гёте рассказывает, что после того, как он с большим волнением простился с Фредерикой, он ехал верхом по дороге в Друзенгейм и вдруг увидал, но увидал не телесными, а духовными очами, себя самого едущим по той же дороге навстречу, одетым в необычный костюм, серый с золотом. Видение было очень кратковременным, так как Гёте быстро стряхнул с себя сон. В этом рассказе странно только следующее: восемь лет спустя Гёте пришлось той же дорогой ехать к Фредерике, случайно будучи в том самом костюме, в котором ему показался вышеупомянутый двойник[49].
