– Товарищ курсант, вы свободны. Своих внуков я воспитаю без вашей помощи.
Хотел я ему сказать, мол, какие тут внуки, но постеснялся, ушел из генеральской квартиры молча. Как мне жилось потом, лучше не вспоминать. Целый месяц отчисления ждал, но генерал молодцом оказался: из-за дочки с курсантом связываться не стал, – она, кстати, потом достаточно быстро замуж выскочила за паренька с моего же курса. Он, в отличие от меня, уже два года майором ходит. А у меня потом долго еще с бабами не очень хорошо все складывалось. Я как на кого-нибудь залезу, все время страх, что на задницу опять ключи упадут. Еле-еле от этого комплекса избавился. Врачи потом говорили (есть у меня пара знакомых), что от такого шока вполне могла развиться неизлечимая импотенция...
* * *Таких вот историй Рыжий знал множество, и непонятно было, где он врал, а где действительно рассказывал случаи из своей жизни. Получив майора, он через месяц свалил обратно в Москву, и больше мы с ним никогда не виделись. Но для меня он остался фигурой знаковой, потому что именно его рассказы помогли мне, недоучившемуся студенту, стать настоящим военным переводчиком...
МИЛИЦЕЙСКИЕ БАЙКИ ОТ ЖЕНИ КОНДРАШОВА
В романе «Журналист» действовал такой персонаж – опер специальной службы уголовного розыска Евгений Кондрашов, который погиб во второй книге. У этого персонажа есть реальный прототип, судьба которого сложилась несколько иначе, чем у литературного героя, хотя в его настоящей жизни хватало с избытком страшных и черных страниц... Может быть, поэтому он, рассказывая истории из своей оперской практики, и не захотел, чтобы его называли настоящим именем...
Но байки от этого менее интересными и поучительными не стали. А мы решили по старой памяти называть рассказчика по-прежнему – Евгением Кондрашовым. Очень многие в Петербурге знают, кого мы имеем в виду, употребляя этот псевдоним.
Грузинская рапсодия
Эта история началась октябрьской ночью недалеко от гостиницы «Ленинград», в тоннеле под Литейным мостом, а закончилась в гостеприимной солнечной Грузии. У меня от этого гостеприимства до сих пор мороз по коже...
Ну, в общем, дело было так. Ночью под Литейным мостом бомбанули американцев. Они ехали в такси, их подрезали, зажали двумя машинами, обобрали. Баксы, кредитные карты, часы золотые... Один, кстати, права качать начал, так ему рукояткой нагана по белозубой американской улыбке без лишних разговоров – бац! Очень неприятная история – разбой, да еще и вооруженный, да еще и иностранцы. Тогда, в конце восьмидесятых, оружие еще редкостью было. Нож, кастет, дубинка...– это пожалуйста, а «ствол» – редко. Это теперь все подряд крутые, с одного боку «беретта», с другого «смит-вессон».
Поднялся шум. Американское консульство протест пишет, наши тоже забегали. У нас же тогда со штатниками любовь была бескрайняя. Мы им в рот заглядывали, обмирая от восторга... но и они могли при случае по плечу нас похлопать: «Перестройка – ка-карашо!» И – снисходительная улыбочка на тупой морде оклахомской, веснушчатой... Те студенты, кстати, и были из Оклахомы. Один из них чуть не звездой стал – во всех американских журналах его мурло со шрамом замелькало. Но впечатление на них тот налет произвел неизгладимое: ночь, темень, дождь с мокрым снегом, тоннель этот, скрип тормозов, оружие... Такое вот было начало. Веселенькое. Под аккомпанемент стенаний консульства и обкома партии.
Но мы тут сработали хорошо. Четко сработали – и уже через два дня всю команду повязали. С оружием, с награбленным, с признательными показаниями. И это было очень важно, потому что сами-то пострадавшие никого опознать не могли: темнота, внезапность, стресс... При таком раскладе доказывать что-либо без вещдоков, мягко говоря, затруднительно. Дело может даже и до суда не дойти. Но у нас все есть: два «ствола», кредитные карты и золотые часы с гравировочкой: «Дорогому Джорджу от любящей тети Моники». Богатая, видать, эта тетка Моника, они же там все жлобы, подарки дарят за три доллара. Да и здесь с таксистами могут торговаться из-за двадцати центов.
Да, ну ладно... был у нас там еще один неприятный момент. Скрылся один из наших разбойничков – Рома Амирян. Армянин, судимый ранее. Пятеро красавцев сидят, а Рома сорвался. Где – неизвестно. Розыск результата не дает. И только спустя где-то полгода приходит агентурная информация: Амирян в Грузии. В городе Болниси. Надо лететь в командировку, брать орелика... Вот здесь-то и начинаются настоящие приключения. Оклахома – это что? Это семечки. Оклахома, она и есть Оклахома! А вот Джорджия, то есть Грузия... О, это нечто! Это память на всю жизнь. Кергуду скумбамбрия... Куда там Гайдаю!
Поехали мы втроем: я, Гена Поляничко и Саня Карцев. Саня сейчас полковник, преподает в школе милиции. В дороге мои напарники ничего – держались. Кроме пива – ничего. Но потом... потом мы приехали в Тбилиси. И – началось. Сначала мы пили в кафе каком-то. Потом в кабинете уголовного розыска, потом в гостинице. Я с ходу отобрал у своих орлов пистолеты и удостоверения. Так оно спокойней, хоть не потеряют.
Мы пили весь день, вечер и часть ночи. О, великое грузинское гостеприимство... о, моя наивность! Мы пили день, вечер и часть ночи. Я думал, что на этом все и закончится. Но все только начиналось! Дорогая тетя Моника, забери меня в Оклахому. Дорогой Джордж, я больше никогда не буду иронизировать над американской манерой угощать гостей глоточком виски и горсточкой орехов. У-у, гостеприимная Джорджия! Мы пили весь следующий день и третий тоже. Моих невменяемых напарников перетаскивали из кабинета в кабинет, из ресторана в ресторан. У меня в карманах лежали три пистолета Макарова, три удостоверения и документы на задержание Амиряна. До Ромы было рукой подать – всего-то сорок километров, но он продолжал оставаться столь же недостижимым, как если бы мы находились в Питере.
Мы пили, мы произносили тосты за славный ленинградский уголовный розыск. И за грузинский, лучший в мире, розыск. И за каждого опера в отдельности – и за Гиви, и за Резо, и за Эдика. За три дня мы переловили всех воров в законе, всех бандитов, мошенников, щипачей и майданщиков. Мы все вообще были такие дерзкие ребята, что они цепенели под нашими твердыми взглядами и сами протягивали руки для наручников. Мы разгромили Коза Ностра, Каморру, гонконгские триады и японскую Якудзу. Они все несли нам взятки: тысячи долларов, десятки тысяч долларов. Миллионы. Чемоданы. Но нас не купишь! Хрен!
Хвастовство и ложь безумная, по-детски наивная, неудержимая. Все это было очень стыдно, противно, но никто, кажется, этого не замечал. На третий день я сказал: все! Едем брать Рому.
– А как же, – ответил Гиви. (Или Резо? Или Эдик?) – Завтра, клянусь честью, мы едем брать этого бандита, убийцу, рецидивиста, этого плохого Рому. Мы его задержим. Мы его арестуем, повяжем, закуем в наручники и расстреляем на краю пропасти, да? Мы исполним свой долг мужественно и до конца. До последней капли крови мы будем биться, я клянусь честью, да?
Я чувствовал, что потихоньку схожу с ума.
На следующий день мы все-таки поехали в Болниси. Ехать всего-то сорок километров. Нас повезли на такси. За чей счет – непонятно. По дороге мы сделали пять остановок. Пили за горы, потом за каких-то рыцарей, сражавшихся здесь еще в шестнадцатом веке, потом еще за что-то. За что – не помню, но все равно – за что-то очень значительное, за что не выпить никак было нельзя. Мы останавливались посреди дороги, на капоте «Волги» раскладывали закуски, всякие там хмели-сунели, выставляли вино. Потом произносился долгий, минут на десять, тост. Водитель такси пил вместе с нами. Потом к нам присоединились двое гаишников. Они включили свои красивые «мигалки» и пили вместе с нами. Потом к нам присоединился какой-то поэт.
– О, это очень великий поэт! – сказал толстый гаишник.
Поэт стал читать свои сгихи по-грузински. Нос, похожий на банан, вздрагивал.
Тут на заднем сиденье «Волги» проснулся Гена.
– А чего он орет? – спросил Гена про поэта.
– Он не орет, – ответили Гене. – Он великий поэт и читает свои великие стихи. Ты что – в стихах не понимаешь?
– Как это я в стихах не понимаю? – сказал Гена и снова уснул.
* * *
Удивительно, но до Болниси мы все же доехали. С «мигалкой», гаишниками и поэтом. Поэт вообще нам сильно обрадовался: наконец-то появились люди, которым можно подарить томик своих стихов с автографом. У остального двадцатитысячного населения Болниси его томики с автографом уже были. Эта книжечка у меня до сих пор на полке стоит. Очень хорошие стихи. На грузинском языке. Иногда я их читаю.
Короче, мы приехали в Болниси. Там уже столы накрыты, нас ждут, а на меня какая-то апатия наваливается, отупение. Пытаюсь сопротивляться, говорю:
– Послушайте, может, сначала Амиряна задержим? Сил нет никаких. Зачем мы сюда ехали?
