Чуть не вся команда спала — или пыталась уснуть, — подложив под голову надувные спасательные пояса. Согнутые пополам; и связанные тесьмой, пояса эти вполне заменяли подушки. Спасательные средства применялись лишь для такой цели, хотя, согласно приказу, надувные жилеты необходимо было надавать во время боевых тревог и при плавании в заведомо вражеских водах. Приказ этот игнорировался, в том числе и командирами боевых частей, которым вменялось в обязанность следить за его исполнением. В складках громоздкой одежды, носимой в здешних широтах, воздуха достаточно, чтобы человек мог удержаться на плаву по крайней мере минуты три. Если же его не успевали подобрать за это время, ему все равно наступал конец. Его убивал шок: человеческое тело, имеющее температуру 96 градусов по Фаренгейту, внезапно погружалось в воду, температура которой была на 70 градусов ниже, ибо в арктических морях температура воды зачастую опускается ниже точки замерзания. Более того, морозный ветер тысячей кинжалов рассекал промокшую одежду моряка, очутившегося в воде, и сердце, не выдержав резкого перепада температуры величиной почти в сто градусов, просто останавливалось. Но, говорили моряки, то была легкая смерть.
За десять минут до полуночной вахты старший офицер и Маршалл отправились на мостик. Несмотря на поздний час и бурную погоду, старпом, как всегда, был невозмутим и весел. Худощавый, смахивающий на пирата, он, казалось, чудом явился из елизаветинских времен. Его жизнерадостность не омрачалась ничем. Капюшон канадки откинут назад, фуражка с золотым галуном заломлена набекрень. Нащупав ручку, он отодвинул дверь и постоял с минуту, чтобы глаза привыкли к темноте. Заметив Кэррингтона, он звучно похлопал его по спине.
— Как ночка, вахтенный? — прогудел он жизнерадостно. — Вот именно, бодрит. Обстановочка хуже некуда. Куда–то разбежались наши цыплятки в этот чудный вечерок?
Он стал вглядываться в снежную пелену; окинул взором горизонт, потом отвернулся.
— Провалились в тартарары, а может, и дальше…
— Да нет, все не так уж и плохо, — усмехнулся Кэррингтон. Пришедший на флот из запаса, бывший капитан торгового флота (Вэллери всецело ему доверял), капитан–лейтенант Кэррингтон был человеком, неразговорчивым и почти никогда не улыбался. Но между ним и Тэрнером — этими превосходными моряками — давно возникла симпатия и взаимное уважение. — Иногда можно разглядеть авианосцы. Но Боудену и его присным их координаты известны с точностью до дюйма. По крайней мере, они так утверждают.
— Не дай Бог, чтобы старина Боуден услышал вас, — заметил Маршалл. — По его мнению, радар — это единственный шаг вперед, который род людской сделал с той поры, как слез с деревьев на землю. — Ежась от холода, он повернулся спиной к пронизывающему ветру. — Во всяком случае, я бы поменялся с ним местами, — прибавил он мечтательно. — Стужа тут почище, чем у нас зимой в Альберте!
— Вздор, мой мальчик, сущий вздор! — загрохотал старпом. — Ну и хлипкая же пошла нынче молодежь. Именно такой и должна быть жизнь всякого уважающего себя мужчины. — Тэрнер с жадностью вдохнул ледяной воздух и повернулся к Кэррингтону. — Кто с вами на вахте, первый?
От нактоуза отделилась темная фигура и направилась к нему.
— Ах, вот вы где. Ну–ну. Могу поклясться, это не кто иной, как штурманский офицер господин Карпентер. Как всегда, при деле и с шиком одетый. Знаете, штурманец, в этом одеянии вы смахиваете на помесь водолаза и человека с реклам, призывающих покупать шины «Мишлен»!
— Три ха–ха, — грустно ответил Капковый мальчик. — Смейтесь и издевайтесь, сэр, пока ваш черед. — Он любовно погладил свой капковый комбинезон. — Что–то вы запоете, когда мы все окажемся в одном бульоне. Вы все, пойдете ко дну или замерзнете, а я буду в тепле и уюте докуривать которую по счету сигарету…
— Разговорчики! Ступайте. Какой курс, первый?
— Двадцать три градуса. Скорость пятнадцать узлов.
— Где командир?
— В укрытии. — Кэррингтон кивнул головой в сторону бронированного помещения в задней части мостика. Оно служило основанием дня поста управления огнем. В кожухе, проходившем через укрытие, находились кабели, во которым передавались данные ддя управления огнем. В помещении стояла жесткая койка для командира корабля.
— Спит, надеюсь, — прибавил он. — Хотя очень сомневаюсь. Командир приказал вызвать его в полночь.
— Зачем? — поинтересовался Тэрнер.
— Не знаю. Наверное, для порядка. Хочет посмотреть, как идут дела.
— Приказ отменяется, — проронил Тэрнер. — Командир обязан сам подчиняться распоряжениям, особенно когда они исходят от доктора. Беру на себя полную ответственность. Доброй ночи, первый.
Дверца захлопнулась, и Маршалл нерешительно повернулся к старпому.
— Я относительно командира, сэр. Понимаю, это не мое дело… — продолжал он, поколебавшись. — Он что, не совсем здоров?
Тэрнер мгновенно обернулся. Голос его был удивительно спокоен.
— Если бы Бруксу удалось настоять на своем, Старик давно лежал бы в госпитале. — Помолчав с минуту, он добавил:
— Но, боюсь, даже в этом случае было бы поздно.
Маршалл ничего не ответил. Не находя себе места, он стал расхаживать по мостику, потом отправился на ют к щиту управления прожекторами левого борта.
Минут пять до старпома доносился приглушенный говор. Когда Маршалл вернулся, он с любопытством поднял на него глаза.
— Пытался потолковать с Ральстоном, сэр, — объяснил минный офицер. — Я решил, что если он и станет с кем разговаривать, то это со мной.
— Ну и как?
— Он действительно говорит, но только о том, о чем сам захочет. Об остальном — ни звука. Мне так и мерещится табличка у него на груди: «Частная собственность. Вход воспрещен». Очень учтив, очень вежлив и совершенно нелюдим. Будь я проклят, если знаю, как с ним быть.
— Оставьте его в покое, — посоветовал Тэрнер. — Тут ничего не поделаешь. — Он покачал головой. — Ну и подло же обошлась с ним жизнь!
Снова воцарилась тишина. Снег валил не так густо, но ветер по–прежнему крепчал. Диковато завывал в мачтах и такелаже, сливаясь с жутким звенящим щелканьем гидролокатора. Эти тревожные звуки точно скребли по сердцу, пробуждая первобытные страхи, давно приглушенные в человеке под влиянием цивилизации. Гнусную эту симфонию экипаж корабля возненавидел лютой ненавистью.
Пробили одну склянку — половина первого; две склянки — час; три — половина второго. Тэрнеру вспомнилось о существовании таких приятных вещей, как кофе и какао. Что выбрать — кофе или какао? Он остановился на какао — напиток этот бодрящ и питателен. Он повернулся к посыльному. Это был Крайслер, брат старшего акустика.
— На мостике! Докладывает радиорубка. Докладывает радиорубка! — послышалось из динамика над акустической рубкой. Голос звучал торопливо, настойчиво. Тэрнер бросился к переносному микрофону, отрывистым голосом подтвердил донесение.
— Радиограмма с «Сирруса»: «Получены эхо–сигналы слева по носу, пеленг, триста, сигналы отчетливы, дистанция сокращается».
— Эхо–сигналы? Оператор, вы сказали: «эхо–сигналы»?
— Эхо–сигналы, сэр. Повторяю, эхо–сигналы.
Едва оператор умолк, рука Тэрнера опустилась на светящийся выключатель сигнала боевой тревоги.
Из всех звуков, какие только существуют на земле, всякий, кто услышал сигнал боевой тревоги, наверняка запомнит его до конца дней своих. Звука, хотя бы отдаленно похожего на него, на свете не существует. В нем нет ничего возвышенного, воинственного, кровь не стынет в жилах при этом звуке. Это свист, частота которого где–то у верхней границы слышимого диапазона.
Завывающий, пронзительный, атональный, настойчивый, тревожный, он ножом врезается в опьяненный сном рассудок, и человек, каким бы измученным, ослабевшим и заспанным он ни был, через секунду уже на ногах. Пульс его учащен, он готов встретить любую неожиданность, и в кровь мощной струей хлынул адреналин.
Через две минуты весь экипаж «Улисса» находился на боевых постах.
Старший офицер перешел на ют в запасной командный пункт. На мостике остались Вэл–лери и Тиндалл.
Находившийся с левого борта, в двух милях от «Улисса», «Сиррус» в течение получаса принимал отраженные эхо–сигналы. На подмогу ему отрядили «Викинг», и вскоре в нижних помещениях крейсера через неравные промежутки времени послышались характерные звуки разрывов глубинных бомб. Наконец с «Сирруса» доложили: «Действия оказались безуспешными. Контакт потерян. Надеемся, что не причинили вам беспокойства». Тиндалл отдал распоряжение обоим эсминцам прекратить преследование, и горн протрубил отбой.
Вернувшись наконец–то на мостик, старший офицер послал за своим какао.
Крайслер отправился прямо на матросский камбуз (пойло, которым обычно потчевали офицеров, старпому было не по нутру) и вернулся с дымящимся кувшином и гирляндой тяжелых кружек, нанизанных на проволочное кольцо.
