Ворон перебрался с плеча бывшего Харда (или будущего? — Малютке было проще по-прежнему называть Хардом человека, чтобы не запутаться) ему же на голову и, ударив клювом, содрал полоску кожи со лба. Потекла кровь. На переносице струйка разделилась надвое и продолжила путь по носогубным складкам, а затем по обе стороны подбородка. Громила даже не поморщился. Но сбежавшие зрачки внезапно появились снова — две черные точки, словно кто-то проткнул глазные яблоки изнутри заостренным карандашным грифелем. Он сделался похожим на…
«Слишком много комиксов, детка…»
И тут Эдди обнаружил, что его собственный палец с небольшим, но уже заметным ногтем сгибается и разгибается прямо перед правым глазом. Он точно знал, что не подносил руку к лицу. Это был сюрприз от дяди. Предупреждение. И пока дядя ограничился лишь пальцем.
Малютку охватил страх совсем другого рода, нежели прежде. Он догадался, что, если так пойдет и дальше, он может сделаться только свидетелем происходящего, но никак не участником событий. Оказаться запертым в украденном у него теле? Пассивным «я», лишенным какой-либо возможности действовать? Это было хуже, чем стать паралитиком или инвалидом, — их тела, по крайней мере, никому не доставались еще при жизни…
Уже не пахло ни гарью, ни мертвецами, предоставленными самим себе. Пахло грозовым электричеством — Эдди сразу вспомнился один летний день на даче: внезапно стало темно, и он с родителями спрятался в доме от надвигавшегося ненастья. Как же ему было уютно, хотя и немного тревожно, особенно когда загремело! Мгновенное воспоминание вызвало очередной острый приступ тоски по всему, чего он лишился. А дачный дом показался на редкость приятным местом по сравнению с той помойкой восприятия, что терзала его, словно дурной сон, воплотившийся наяву. Не иначе, продолжалось утонченное издевательство, для разнообразия исходившее не от дяди. Но после того как Эдди слышал мамин голос из темноты и даже ощутил ее запах, его нельзя было задеть больнее.
«Это и есть выход?» — наконец выдавил он.
«Можешь предложить что-нибудь получше? — спросил Эдгар, и Малютка понял, что дяде все это тоже не очень нравится. — Придется рискнуть».
«А ты когда-нибудь там был?» — Даже показывать в сторону «выхода» не было желания.
«Хочешь знать, ходил ли я когда-нибудь через Дыру? Было дело. Дважды. Я же говорил, чем дерьмовее город, тем труднее из него выбраться».
Эдди не помнил, чтобы дядя такое говорил, но это уже не имело значения. Он понемногу учился отделять важные вещи от пустяков. Малютка снова посмотрел на громилу. Выведенный из ступора ударом вороньего клюва, тот напоминал жутковатым образом ожившую восковую фигуру. Его губы шевелились, но нельзя было разобрать ни слова.
— Ну и долго будем стоять? — произнес вслух Эдгар.
Громила не ответил. По его лицу катился пот, смешиваясь с кровью. Дядя захихикал: «Черт, а ведь ему и впрямь хреново! Похоже, здоровяк ни разу не покидал Хармэ. Смотри, щенок: вот что значит быть привязанным к родине. Синдром единственного мира. Неизлечимо. Иногда привычка становится удавкой. То же касается и любви».
Воспользовавшись растерянностью Малютки, который тщетно пытался переварить новые для него слова и сведения, дядя презрительно цыкнул через щель между передними зубами. «Кажется, мы только что потеряли телохранителя. Ну и дьявол с ним. Он свое дело сделал. Может, оно и к лучшему. Не уверен, что на той стороне здоровяк не превратился бы в обузу… — Потом дядя напомнил: — Хочешь обратно к дерьмоедам?»
Эдди не хотел. В Дыру он не хотел тоже, но больше не колебался — во всяком случае, относительно направления. Его взгляд переместился с головы громилы ниже и остановился на оружейных рукоятях.
«Отлично, Малютка, — чуть ли не впервые похвалил дядя. — Это нам не помешало бы. Только осторожно, умоляю. Ты мне дорог, как… как непрожитая жизнь».
Эдди обошел громилу и приблизился к нему сзади. Ворон следил за ним — взгляд одного обращенного к мальчику глаза был страшен в своей нераспознаваемости. Но все же громилы Эдди боялся больше. Он уже пожалел о своем намерении, однако что-то — присутствие дяди, должно быть, — помешало ему передумать сразу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Малютка протянул руку к оружию. Хоть громила и жестоко страдал, его инстинкты еще не притупились окончательно. Он что-то почуял и начал разворачиваться. Огромная лапа едва не снесла Эдди голову — лишь каким-то чудом он успел увернуться и отскочить.
«Уходим!» — рявкнул дядя, трезво оценив обстановку.
И Эдди ушел.
22. Анна/Фамке
Это была ванная комната — по ее представлениям, роскошная. Мозг отказывался думать о том, как и почему она оказалась здесь. Хватало того, что пар немного рассеялся и прямо перед собой Анна увидела застреленную женщину. Вода смыла кровь; пулевые отверстия выглядели следами чудовищных пиявок. Это была женщина возраста Анны, ее телосложения, с ее волосами и с ее лицом. Глаза были открыты — Анна хорошо знала этот кофейный цвет, хоть и подернутый сейчас смертельной пеленой. В общем, она увидела себя мертвой.
От этого зрелища у нее задрожали ноги, но еще сильнее дрогнул рассудок. «Привыкай, милая, — ядовито прокомментировала Фамке. — Эти Джокеры такие шутники». Потом добавила: «Но не позволяй им шутить с тобой слишком долго. Пойдем-ка дальше, дорогуша. Разве ты не хочешь узнать, кто тебя застрелил?»
Меньше всего она хотела это узнать. А больше всего — броситься назад в кабину и биться о стену, пока… Пока что? Пока стена не растворится в ее безумии?
«Брось дурить, сучка, — рассердилась Фамке. — Посмотри на это иначе. Согласись, было бы гораздо хуже, если бы ты сдохла до разделения».
Разделение… Что-то новое. И не сказать, чтобы утешительное. Просто слово, за которым очередной обрыв в пустоту без смысла.
«Карты разделяются. Такое случается… если повезет. Чем дальше от игровой комнаты, тем меньше шансов. Как всегда, желательно оказаться в нужное время в нужном месте. Не забывай, кто привел тебя в нужное место. Так что ты должна благодарить меня по гроб жизни. Не слышу?»
«Пошла ты, тварь…»
«Скажи это еще раз, деточка».
Тихий вкрадчивый голос. Вроде бы ничего страшного или болезненного. Никакой прямой угрозы… Потом в сознании Анны появилось еще кое-что. Всплыло из чужой темноты и сделалось отдаленно похожим на общее воспоминание. Старуха привела ее к одной из своих выгребных ям. Приоткрыла. Анна почуяла запах. А потом на мгновение включился свет.
«Спасибо, Фамке», — прошептала она.
«Не за что. В конце концов, это и в моих интересах. Не хочешь взглянуть на другие комнаты?»
Анна не сразу поняла, о каких комнатах речь. Слишком много комнат… снаружи и внутри. И не все были тем, чем казались.
Она все еще не могла оторвать взгляда от мертвой женщины. Поймала себе на том, что ищет отличия, — ей во чтобы то ни стало требовалось найти хотя бы одно. Возможно, тогда наваждение рассеется, как этот проклятый пар, напоминающий туман над трясиной.
И она нашла. Ей сразу же стало легче, но Фамке знать об этом было необязательно. Анна отвела взгляд, нашла дверь и поспешила прочь из ванной комнаты.
23. Малютка/Эдгар
Земля становилась вязкой, как тесто. Воздух то и дело пронизывали внезапные сквозняки, похожие на леденящие тени. Вдобавок что-то мелькало по сторонам, ускользая от прямого взгляда — будто захлопывались невидимые двери. Малютка не удержался и оглянулся, хотя дядя советовал не оглядываться.
Громила торчал на прежнем месте. Ворон злобно долбил клювом его голову, превращая ее в окровавленную болванку. Не иначе, это было проявлением еще одной привязанности, достаточно прочной для боли, а может, и для смерти. Но в отличие от громилы ворон ее разорвал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
С хриплым яростным криком он снялся с живого пьедестала и ринулся вслед за Малюткой. Тот отвернулся и едва не побежал. Если это была жалкая попытка избавиться от плохой компании, то она провалилась.
