— «Платон Петрович! Вы не забыли, что сегодня сдаёте анализ из пальчика?!».
Платон в этот момент чуть было инстинктивно не схватился за брюки, слегка их оттопыривая, но тут же вовремя спохватился.
Вернувшись в палату, развеселил рассказом об этом соседей, а больше всех Семёныча, их «камерного» пахана. Станислав Семёнович, с годами так и не отошедший от начальственных привычек пупа Земли, вёл себя несколько бесцеремонно с соседями по палате, как будто он в ней жил один.
Он громко разговаривал сам с собой, даже когда все ещё спали, или вечером увлечённо смотрели телевизор, вещая всем, что он сейчас хочет или будет делать, вплоть до гигиенических мелочей.
Между завтраком и обедом Платон теперь проходил семь кабинетов: массаж, два физиотерапии и четыре лечебной физкультуры.
Особенно серьёзные занятия были у Валентины Николаевны — серьёзной, обаятельной, и даже красивой, разведённой и бездетной, брюнетки лет пятидесяти, из которых она выглядела лишь на сорок.
После её занятий, некоторые упражнения которых были сложны и тяжелы, у занимающегося с голым торсом Платона, которому было даже жарко, болели некоторые выступающие части тела. Во время первого занятия, он чуть было сам себе не нанёс паховую травму, из «положения лёжа» усердно махнув сомкнутыми кистями на команду «рубка дров» из-за головы.
Да! Женщина, она и есть женщина! Откуда ей априори предположить последствия активного выполнения такого упражнения! — решил, чуть было не пострадавший.
В конце занятий он решил тактично намекнуть о наличии в зале и мужчин, но сделал это слишком заумно. Когда Валентина Николаевна дала команду больным из ортопедии, стоящим на коленях на кушетках, делать упражнения «кошка злая», Платон предложил потом сделать и упражнение «кошка добрая», подразумевая её позицию спаривания, под кота.
Но его довольно заумный или сексуально озабоченный юмор, слишком серьёзной хозяйкой зала не был оценён.
Со следующего дня Платону для более эффективного лечения назначили капельницу с раствором кровезаменителя и лекарств для сосудов. Через несколько дней повторный анализ крови показал улучшение.
А вечером, после ужина, сидя в холле у неработающего телевизора, Платон работал сам.
Рядом примостился читающий, как он поначалу подумал, инок, а дальше к проходу женщина. Проходящая мимо неё сокамерница не удержалась от комментария:
— «Что? Знакомые буковки разыскиваешь?!»
Ну и женщина?!
Не успел Платон проинформировать об этом, неведомом ранее, новом перле соседей по палате, как поддатый Павел задал ему вопрос:
— «А как зовут мужа мухи?!».
И не дожидаясь ответа, объявил сам:
— «Муходрал!».
— «А стрекозы?» — спросил «профессор» Николай.
— «Стрекозёл!» — уверенно ответил Платон, как ни в чём не бывало.
Довольный «правильным» ответом, Николай улыбнулся и вновь уткнулся в кроссворд, которые ему не очень-то и давались. Зато в этом преуспел Павел. Его природный, пытливый, крестьянский ум, и хорошая память, в том числе зрительная, плюс опыт, часто позволяли ему доразгадывать кроссворды после «профессора».
— «Если бы Павлу можно было бы ещё подтянуть и свою речь, особенно красноречие и чёткость выражения мысли, — быть бы ему писателем!» — утверждал бывалый Семёныч.
Очередным утром Платон ощутил необыкновенную лёгкость при выполнении всех упражнений утренней зарядки. Он выполнял их теперь с полной амплитудой и без ощущения болей. И теперь утренняя зарядка доставляла ему огромное удовольствие.
— «Что? Зарядкой занимаешься?!» — спросил его проходящий мимо по коридору одинокий больной.
— «Конечно! Каждое утро, каждый день, как пришёл из армии!» — гордо ответил Платон.
«Высокая культура, или культура вообще, подразумевает не только культуру души, но и тела!» — добавил он позже тому же больному, возвращавшемуся обратно и тем вызвав интерес того к своей персоне, в последствии приведший к их знакомству.
После завтрака на физиотерапии Платон услышал давно уже где-то слышанное.
— «Девушка, а на лазаря можно?» — спросила пожилая женщина медсестру физиотерапевтического кабинета.
— «А он ещё не пришёл!» — под смешки окружающих вмешался Платон.
Он теперь с нетерпением ждал прихода лечащего врача, очаровательной Людмилы Викторовны, с результатами его повторного анализа крови и её вердикт по поводу выписки из больницы.
Людмила Викторовна отловила резвого Платона Петровича, возвращавшегося после всех процедур и занятий, завела в ординаторскую, и усадила на стул. Взяв его папку, ознакомилась с анализами:
— «Ну, что? Гемоглобин в норме, железо тоже. Так что можно отменить Мальтофер. СОЭ (РОЭ) у Вас понизилось в два раза, с 45 до 23. Как говориться, процесс пошёл! А вот некоторые другие показатели упали, и мне не нравится формула вашей крови. Правда, наша японская аппаратура иногда барахлит. Поэтому нужен ещё один анализ крови. Да и пальцы мне Ваши не нравятся. Ну, что это такое?!» — коснулась она почти на 45 градусов согнутых вторых фаланг пальцев, пытаясь их слегка выпрямить.
— «Я Вас так отпустить не могу! Такой красивый мужчина! Ещё молодой! И такие пальцы! Давайте ещё раз сделаем подкол!».
— «Давайте!» — упавшим голосом согласился смущённый Платон.
Ибо он знал, что это бесполезно. Бог троицу любит! Уже сам себя успокоил он. Так что выписка до выходных пока что мне обломилась! Придётся ещё почти неделю лечиться. Ну, ничего не поделаешь!
Здоровье прежде всего! Хорошо, что хоть лечат интенсивно и целенаправленно, а не формально, и … под жопу коленом! — несколько успокоил он себя.
А завтра наступала пятница, 1 августа, последний день лечебной недели и первый день последнего месяца непогожего лета с так неудачно сложившимся отпуском.
Раннее утро пятницы, по-обыкновению, протяжно будящим стоном-зевотой открыл Семёныч. Вскоре на его призыв откликнулся давно храпящий Николай, протяжно испустивший ночной дух, и завершивший это действо, перебивающим храп, вздохом облегчения.
И почти тут же, вздохом возмущения откликнулся Павел.
И только лежащие у противоположной стены Юрий и Платон пока молчали, не прореагировав на это, забывшись соответственно сладким утренним посапыванием, и молчаливо-проснувшимся возмущением.
Вскоре, как по заведённому кем-то порядку, стали подниматься с постелей. Сначала Семёныч, за ним Юрий, потом Платон.
Последними обычно с переменным первенством вставали Николай и Павел.
Меняя ночной «прикид» на коридорный, Семёныч попросил Николая:
— «Дай побрызгаться!».
— «Чтоб от меня ароматом воняло!» — помог ему до конца выразить свою мысль Платон.
В следующий вторник палатный пахан Станислав Семёнович Родин собирался выходить на волю.
— «Паш, не переживай, мы теперь тебя коронуем на пахана!» — успокоил Платон его верного собутыльника и бытылконосца.
— «Не та весовая категория!» — возразил ещё не снявший короны.
— «А мы из уважения!» — польстил будущему смотрящему Платон.
— «Давай лучше тебя, по старшинству и уважению!» — возразил Семёныч.
— «Нет! Я привык быть замполитом, или начштаба, чтобы быть в тени, не выделяться, но быть мозгом команды!» — объяснил свою позицию Платон.
— «Я Ваша мысль! А мысль короновать нельзя!» — добавил он смеясь.
Тут же, словно в подтверждение этого, дважды подряд чихнул Николай.
— «Будь здоров!» — одновременно пожелали ему Платон с Семёнычем.
— «Но не кашляй!» — уточнил последний, пытаясь оставить за собой и последнее слово.
— «А только чихай!» — не дал ему этого сделать Платон.
— «А это к деньгам!» — попытался вернуть себе первенство Родин.
— «К чужим!» — восстановил статус-кво Кочет.
Вскоре чихнул и Станислав Семёнович.
Привыкший комментировать вслух все свои чихи, он не удержался и на этот раз:
— «Надо принять пилюли!».
После того, как пахан запил лекарство, Платон саркастически изрёк под смех Юрия и ухмылку самого Семёныча:
— «А теперь можно и пиздюлей!».
Платон решил, наконец, ввести своих друзей по несчастью второстепенными персонажами своего романа. Трое согласились быстро, а Николай поначалу проявил ложную скромность.
Так и появились в палате № 502 Павел Александрович Бурьянов 1951 года рождения, младший его на год Николай Владимирович Матюшин, Станислав Семёнович Родин 1946 года рождения, и Юрий Владимирович Кравцов — ровесник Николая.
