Я это к тому, что по дороге на Ближний Восток меня провели чередой бетонных бункеров, построенных невероятно извилистой линией и на таком расстоянии, что границу невозможно было пересечь со скоростью свыше шестнадцати километров в час. Чтобы довести информацию до сознания последнего тупицы-туриста, на крышах бункеров размещались солдаты, поигрывая автоматами неопределимого производства. Одним нажатием спускового крючка они могли превратить мою машину в швейцарский сыр, поэтому я ехал медленно и осторожно, как хрупкая старушка из Пасадены.
Примерно так я чувствовал себя сегодня утром, зажатый между перилами высотой по пояс; наемники, бдившие за безопасностью союза, расхаживали туда-сюда, погавкивая, чтобы мы приготовили бумаги и не устраивали чего не надо в вестибюле. Я кое-как просачивался мимо разношерстных страждущих, пританцовывая а-ля Легкое, подражая движениям, которые в прошлом сто раз видел у настоящего Ларри. Если бы не мысль о тазерах и пистолетах у окружавших нас людей, я чувствовал бы себя полным идиотом, но в сложившейся ситуации был только рад анонимности, пусть и столь жалкой.
Если я когда-нибудь увижу пацана, носившего этот костюм, то буду к нему добрее. Периферическое зрение в этой штуке практически отсутствовало, и я мог лишь догадываться, что по ходу пьесы свалил с ног несколько больных людей. В какой-то момент я наткнулся на барьер и отлетел, по ощущениям, к стене. Правда, у стены оказались толстые от каменных мышц руки.
— А ну, с…лся с дороги, — послышалось рычание, и, еще не повернув затянутые тюлем отверстия для глаз к источнику звука, я уже понял, что совершил большую ошибку.
Маленькие глазки Тони Парка и его гигантский нависающий лоб уткнулись в ткань и мех костюма, словно он решил в него втиснуться.
— Извините, сэр, — промямлил я, подделываясь под ломающийся подростковый голос.
Тони и не подумал отодвинуться и пропустить. Наоборот, уперся еще сильнее, пахнув несвежим запахом тела вроде гниющих водорослей.
— Пяль гляделки на дорогу, когда прешь, не то я выбью их из твоей сраной башки!
Я самым дружелюбным образом оттопырил пальцы в больших меховых варежках и торопливо пошаркал прочь, чувствуя, как Тони сверлит мне взглядом затылок — в смысле затылок Легкого, но не остановился и не обернулся. Не стоило давать новый повод для наезда. Не то чтобы я не хотел врезать Тони Парку — его давно следовало поставить на место. Я просто не мог расходовать пули — кто знает, когда они мне пригодятся.
В середине очереди ограждение шло ближе к стене, и я сумел изучить разнообразную информацию, вывешенную на гладком мраморе. В основном это были рекламные листовки, призывающие клиентов отказаться от природных органов в пользу более совершенных искусственных с длительным сроком службы. «А слабо вам пить, как в старших классах? — вопрошала темно-желтая, словно пиво, бумажка. — Попробуйте новую печень „Таихицу“!»
После рекламных листков и завуалированных угроз шла основная фреска этой мраморной стены — мрачные морды ста самых разыскиваемых клиентов. Каждый постер был примерно шестнадцать на одиннадцать дюймов, и, кроме цветной фотографии и основных данных дебитора, там значился последний известный адрес, номера телефонов, кредитных карт, записи из истории болезни, гигиенические привычки и размер ноги разыскиваемого плюс аналогичные данные на близких друзей и родственников. Когда в дело вмешивается союз, приватности можете сделать ручкой; бумаги, которые вас заставляют подписать в трех экземплярах, самым недвусмысленным образом дают это понять.
Неудачники висели рядышком. Десять десятков, коллаж из фотографий на документы. Лица юристов, плотников, стоматологов. Отцы, братья — не важно. Я немного удивился, увидев, что список возглавляет женщина — какая-то блондинка умудрилась чрезвычайно насолить союзу, однако вскоре мое внимание привлекла другая гримаса.
Двумя постерами ниже, во втором ряду слева я увидел знакомое лицо с широкой ухмылкой, в которой сквозила усталость, и выражение глаз типа «так-перетак этот мир и его мамашу»; все это принадлежало мне, и только мне, много лет назад. Снимок был из личного дела, и отчего-то меня обожгла мысль, что эти ублюдки использовали часть моей прежней личности против меня.
Я двенадцатый из самых разыскиваемых союзом беглецов. Черт, этим можно гордиться.
Я значился в списках союза и раньше — правда, по другую сторону красной линии. Во время моего брака с Мелиндой меня дважды называли национальным работником месяца за выполнение двух заказов в очень продуктивные для союза периоды, когда прибыли утраивались, а расходы сокращались вдвое.
Обычно за неделю я изымал два-три искоргана, а в те сочившиеся баксами дни — минимум вдвое больше, рыская по городу каждую ночь и вылавливая нашу дичь. Расход эфира у меня вырос настолько, что дилер решил, будто я на него подсел и дышу парами. Лафа длилась пару месяцев; я профессионально обрабатывал поступающие заказы, принося до четырех искорганов за ночь. В качестве поощрения мне выделили место на служебной парковке.
Мелинда не пришла ни на одну из церемоний моего награждения. Она даже не ждала меня дома с праздничным обедом. Иногда зависть принимает на редкость уродливые формы.
При виде собственного лица с крупной надписью, даже не прочитав набранного внизу мелким шрифтом, я сразу понял — просто по расположению ориентировки, — что мне собираются присвоить пятый уровень сложности. Не так давно я и сам охотно взял бы такой заказ. Союз не жалел средств, чтобы меня найти; в тот момент я понял, что мне чертовски повезло так долго бегать и если я хочу продолжать дыхательный процесс и дальше, не стоит рисковать по-глупому, как, например, сегодня.
Но сейчас я был в стенах Кредитного союза; я был в стане врага. Здесь не принято гнать волну, если не хочешь нарваться на неприятности. Лезть без очереди — все равно что прыгать с «Титаника»: разобьешься ты или утонешь, по-любому кранты, но в последнем случае хоть побарахтаешься. Большинство бедолаг, которым требуется небольшое обновление организма, коней на переправе не меняют и чаще всего стоят до последнего, и, даже в обличье человеческого легкого, я решил не отставать от остальных. Покручусь по залу, помашу охране, продавцам и всем биокредитчикам, которых встречу, а затем в темпе свалю через служебный выход и забьюсь в свою гранд-дыру.
Я был уже в десяти жлобах от начала очереди, когда завыла сирена и в вестибюль вбежали крупные парни с автоматами. Десятка полтора — я не особо считал.
Из-за специфики профессии я постоянно имел дело со смертью, и хотя не совсем на ты с Потрошителем, мы много раз обменивались визитками и дружески кивали друг другу, приступая к работе. Поэтому кровь тяжелыми толчками пошла по венам не из-за шестнадцати карабинов, направленных в мою сторону, и не от вида вспотевших верзил, перепрыгивавших ограждение, как чемпионы мира в беге с препятствиями. Причиной тому стала реакция толпы — вроде бы собратьев по несчастью — на десант небольшой армии против беспомощных, безответных людей, набившихся в зал.
Они ничего не сделали. Никто не дернулся прикрыть голову и не тряс в ужасе растопыренными пальцами перед лицом, никто не съежился и не взмолился о пощаде.
Я ожидал, что матери прикроют детей своим телом — в общем, типичной реакции добропорядочных обывателей, но тишину нарушали лишь приглушенные крики и плач, доносившиеся из кабинета выдачи кредитов, под аккомпанемент которых я лез без очереди. Если не считать отдаленных стенаний, стояла полная тишина, от людей веяло покорностью и печалью, и это меня ужаснуло. Даже овцы бегут спасаться, когда волки перепрыгивают через изгородь.
«Маузер» был у меня за поясом штанов, между давным-давно пустым животом и старым-престарым ремнем, который я стырил на домашней распродаже в каком-то гараже неподалеку. Едва охранники с хрюканьем и хаканьем начали сигать через барьер, целясь при этом в меня и держа пальцы на спусковых крючках, правая рука сама выскользнула из латексного рукава и плотно обхватила рукоятку «маузера», действуя быстро, точно и уверенно. Не отпуская пистолет, я сунул ствол в один из пальцев мохнатой перчатки — со стороны могло показаться, что Ларри-Легкое указывает на кого-то обвиняющим перстом. К тому времени, когда второй наемник Кредитного союза перемахнул через ограждение, мой палец уже чесался, лежа на спусковом крючке.
Подсчет шансов занял одну микросекунду. Шестнадцать бойцов, одиннадцать уже перескочили через перила, пятеро штурмуют барьер; новый отряд вбегает в зал из коридора, и каждый с оружием примерно в три раза мощнее моего «маузера». Считая народ вокруг себя группами по двадцать пять человек, я набрал одну, две, три с половиной — примерно девяносто гражданских на пути, девяносто потенциальных щитов. Естественных особенностей рельефа, пригодных для укрытия, в офисе не было, а металлические части слишком малы, чтобы за ними прятаться. Может, я и отощал на своем помойном рационе, но за шваброй меня все еще видно, и за барьерами я бы задницу не спас.
