После Парижа я вернулась к размеренной жизни Копенгагена скорее, чем мне бы того хотелось, хотя все естественным образом обернулось к лучшему, ведь я вышла замуж. Меня срочно вызвали назад домой в июле тысяча девятисотого года, когда фру Эльна Моерх уехала к себе в деревню ухаживать за умирающими родителями. После отъезда давнишней экономки дядя Мелькиор решил, что пришло время мне проявить навыки ведения домашнего хозяйства.
Мы со Свеном никогда не знали своих родителей. По рассказам, наша мать, сестра Мелькиора, оставила нас на дядино попечение, прежде чем последовала за нашим отцом в загробный мир; там они посмертно нашли способ благословить свой союз, как не смогли сделать это при жизни. По крайней мере, так я любила представлять себе, когда была маленькой, мысленно споря с домоправительницей нашего дяди. Фру Моерх, сама вдова, получала необъяснимое удовольствие, напоминая нам с братом о том, что мы, незаконнорожденные сироты, обязаны всем в своей жизни щедрости и доброте нашего дяди.
— Живете как в сказке, имеете в своем распоряжении любые жизненные блага, а многим другим повезло гораздо меньше, — нараспев произносила она голосом, который был странно успокаивающим и одновременно мрачным.
Позже, когда я гуляла по улицам Парижа, где смехотворные молодые люди носили плащи с капюшонами, бархатные костюмы и длинные волосы, выставляя напоказ свою богемную неординарность, перед моим мысленным взором всегда представал образ Эльны Моерх. В своих одеждах из черной шерсти, со связкой ключей на талии, являя собой авторитетный источник всех на свете важных знаний и ответов, экономка рассудительно качала головой. Пока мы росли, она не ставила на нас крест. Скорее, пыталась вложить чувство собственного достоинства в подростков, находившихся под ее диктаторской ответственностью. Однако малейшее отклонение от эталона в нашем поведении побуждало фру Моерх напомнить о том, что ребенок, появившийся от союза, который никогда не был по-настоящему освящен в браке, вероятнее всего, не кончит ничем хорошим (если только не будет абсолютно чист в помыслах и деяниях). В результате мы со Свеном научились играть роли благонравных молодых людей, усвоив, что такой показательный спектакль приносит желанное вознаграждение.
Моему брату понадобились многие годы, прежде чем он смог избавиться от этой нелегкой роли добродетельного племянника. Еще долгое время после того, как Свен отправился в Париж, где нужно было готовить уроки на французском языке и требовались рекомендательные письма, он оставался все тем же образцовым учеником и любимцем преподавателей, придерживавшихся весьма традиционных воззрений. Поскольку брат был старше, к тому же мальчик, ему разрешили уехать намного раньше и пробыть в Париже намного дольше, чем мне. Помню, как долго и с какими ухищрениями мне пришлось умасливать дядю Мелькиора и сгибать волю его грозной экономки, убежденной, что я должна развивать свои неудовлетворительные навыки ведения домашнего хозяйства вместо этой поездки в Париж, которую она крайне не одобряла. Но я мечтала о побеге из-под ее контроля, а также об избавлении от жутких обязанностей, падавших на мои плечи всякий раз, когда фру Моерх валил с ног (что с ней случалось часто в те годы) внезапный приступ необъяснимой лихорадки, которая проходила так же внезапно, как и нападала на нее.
Но мои надежды на обретение в Париже свободы не оправдались, поскольку опека старшего брата не оставляла у меня ощущения таковой. Все те семь месяцев (так быстро пролетевших), что я провела в этом городе вместе со своими спутницами, Сусси Гутенберг и Дорте Браннер, с которыми делила жилище, Свен исполнял роль педантичного и покровительственного провожатого, когда бы мы ни попросили его вывести нас в общество. Разумеется, мы не могли пойти куда-либо без сопровождения. Даже в конце, когда я плакала по поводу своего отъезда из Парижа, Свена нисколько не тронуло мое горе. Он надменно рассуждал о моем долге, прямо как фру Моерх.
Простившись с великолепием и эксцентричностью Парижа, я писала брату из болезненно скучного Копенгагена письма о том, как изо всех сил стараюсь научиться управлять домом нашего дяди, как пытаюсь добиться хоть какого-то уважения от кухарки, по-прежнему считающей меня взбалмошной девчонкой и неохотно выполняющей мои распоряжения, как принимаю гостей дяди Мелькиора, этих древних и почтенных ученых, которые всегда сидят за столом с таким видом, будто никогда уже больше не поднимутся и не отправятся домой. Но Свен ни разу не откликнулся на мои письма с сочувствием. Думаю, он воспринимал их как обычные женские жалобы.
Вероятно, каждая невзгода действительно таит в себе невидимое до поры благо. В те месяцы я прониклась осознанием обязанностей и обрела навыки ведения домашнего хозяйства, которые необходимы девушке, если она хочет стать для кого-то хорошей женой, особенно в доме без слуг. Я выполняю всю урочную работу в кратчайшие сроки, и у меня остается достаточно времени для того, чтобы позировать Виктору и заниматься тем, что имеет для меня первостепенное значение.
Пятница, 10 ноября.
Если желание поселилось в твоем сердце, очень трудно от него отказаться. Нетерпеливые и импульсивные черты своего характера я смиренно воспринимаю как наследство, доставшееся мне от матери, в которой эти качества были слишком сильны; в конечном итоге они привели ее к грехопадению и лишению Божьей благодати. Обретет ли когда-нибудь покой душа моей мамы? То, что от пропащей матери все эти черты перешли ко мне, неоднократно подчеркивалось и дядей, и его экономкой, растившей нас. Разными способами оба выражали веру в то, что при надлежащем образе жизни я смогу избежать подобной судьбы. Обнадеженная их уверенностью и воспитанная под их опекой, я продолжаю бороться с этими страстями всякий раз, когда распознаю их в себе. Стремление стать хорошей женой — часть моей работы над собой. Я надеюсь, размышления на этой странице помогут моим стараниям.
Поддерживать мою решимость мне помогают воспоминания о знакомстве, романтических отношениях и свадьбе с мужчиной, который в моем сердце на первом месте. В Париже мы с Виктором знали друг друга только в лицо. Скандинавские художники создали свободное сообщество, члены которого имели обыкновение собираться в конце недели, чтобы совершить вылазку в сельскую местность или устроить вечеринку в чьих-нибудь арендованных комнатах, где мы наслаждались мягким светом бумажных фонариков и дешевым красным вином. Виктор не всегда посещал эти мероприятия, а когда появлялся, сила эмоций вкупе с застенчивостью заставляли его держаться на заднем плане. Там он либо сидел в одиночестве, либо пускался в длительные дискуссии с каким-нибудь терпеливым другом, чей взгляд, привлеченный притягательной силой шумных гуляк, периодически устремлялся за неплотно задернутую занавеску или в широкий дверной проем.
