Очнулся от сильного шума наверху. В первый момент никак не мог понять, в чем дело, но, услышав дробь пулемета, выбежал из землянки. Роща наполнилась суматохой, среди деревьев метались бойцы, командиры.
Баркан остановил сержанта, пробегавшего мимо с гранатой в руке:
— В чем дело, сержант?
— Немцы, товарищ батальонный комиссар! Прорвались!
Озираясь по сторонам, Баркан выхватил из кобуры пистолет. В эту минуту он услышал:
— Занять места! Вызвать всех из второго эшелона!
Это был голос Лукомцева, голос повышенного тона, но достаточно твердый для такой обстановки, отрезвляющий. Заметив Баркана, полковник ему улыбнулся:
— Вот при каких обстоятельствах вам приходится вступать в новую должность, комиссар. На наш командный пункт прорвалась диверсионная немецкая группа.
Баркан видел, как около полусотни бойцов и командиров заняли стрелковые ячейки, заблаговременно возведенные вокруг КП дивизии. Появились два-три пулемета; номерами к ним встали штабные командиры. Пулеметы заработали. В ответ еще гуще засвистели немецкие пули.
— Нагнитесь! — крикнул Лукомцев, схватив Баркана за плечо, и сам спрыгнул в окопчик.
За ближними деревьями тотчас появились немецкие солдаты. Подбадривая друг друга, они, по обыкновению, кричали: «Рус, сдавайс!».
На командном пункте установилась тишина, как будто бы никого здесь и не было. Лукомцев приподнялся, выглянул из окопчика. Баркан тоже поднялся рядом с командиром дивизии. В соседнем окопчике, прикрываясь большой еловой веткой, стоял Черпаченко. Рука его была отведена назад.
Не ожидая вопроса, Лукомцев объяснил:
— Оборону командного пункта возглавляет начштаба. Все остальные в этой операции — бойцы.
Когда фашисты несколькими группами выскочили из-за берез, рука Черпаченко сделала резкий взмах, и находившийся с ним в окопчике командир разведки крикнул: «Огонь!» Под новым ливнем пуль немцы остановились, попятились за деревья. Их бесприцельная стрельба не приносила ущерба. Но вскоре из лесу начали бить два миномета.
— Вот это хуже. — Лукомцев нахмурился. — Окопчик — плохое укрытие от мин.
Но Черпаченко, выскочив на бруствер, уже скомандовал: «В атаку!» К удивлению Баркана, со всеми бросился вперед и командир дивизии. Баркан обогнал полковника, стараясь заслонить его собой. Среди старых узловатых берез началась рукопашная схватка. Защитники командного пункта настигали гитлеровцев одного за другим. Шофер Ермаков придавил к стволу березы рослого рыжего солдата в зеленой маскировочной одежде и остервенело бил промасленным кулаком по его лицу.
Лукомцев остановился. В это время из-под куста выскочил немецкий офицер с поднятым парабеллумом. Баркан не целясь выпустил в немца почти всю обойму своего пистолета. Лукомцев только удивленно повел бровями.
Тем временем подошло подкрепление из второго эшелона дивизии и охватило рощу полукольцом. Окруженные немцы сдавались, поднимая руки.
— Умело действовали, майор! — заметил Лукомцев подошедшему Черпаченко. — Адольф Гитлер потерял не менее роты. А вам, комиссар, советую, когда идете в атаку, берите винтовку со штыком. Но вообще в атаку вам ходить не полагается.
— А вам?
— Мне? — Лукомцев снял фуражку и потер ладонью голову. — Мне тоже.
В это время подбежал адъютант:
— Товарищ полковник, у аппарата генерал Астанин.
Лукомцев поспешил в землянку, взял трубку у связиста. Астанин говорил:
— Слушай, сейчас к вам отправлен приказ фронта, но я тебя прошу не дожидаться пакета, повторяю устно: сделай все возможное, чтобы не дать противнику оседлать шоссе. Считаю, что для этого необходимо занять рубеж Чернево — Корчаны.
— Значит, отойти?
— Да, отойти, но не выпустить немцев на шоссе!
В первую минуту Лукомцев хотел было запротестовать. Оставить Вейно, где положено столько сил, где фронт уже начал стабилизоваться… Но шоссе, но немцы, выходящие в обход дивизии на Ленинград…
— Что ж, — сказал он, — приказ есть приказ!
Он обернулся к безмолвно ожидавшему Черпаченко; насупленный, злой, с минуту разглаживал ладонью бритую голову, наконец сказал:
— Задача: не дать выйти на шоссе. Оставить артиллерийский заслон против танков. Отходить скрытно. К утру занять рубеж Чернево — Корчаны. Подготовьте приказ, майор.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Лесными дорогами, лесными тропами, с руганью, с проклятиями шло сумрачное войско. Пробираясь по рытвинам в «студебеккере», Лукомцев был удручен душевным состоянием бойцов. Русский человек даже в самый трудный, в самый тяжкий час не теряет оптимизма. Что же тут случилось? Ну отходим, отступаем… Не конец же это всему. Закрепимся, поднаберемся силенок — и вновь ударим, да еще как ударим. Нет, не годится падать духом, не годится. Он вылез из машины, чтобы побеседовать с людьми. Пройдя несколько шагов на затекших, непослушных ногах, комдив услышал впереди звон гитары и очень обрадовался. Человек пел, но, что пел, разобрать было невозможно, слова тонули в дружном хохоте, гулко отдававшемся в лесу. Лукомцев ускорил шаг и за поворотом дороги увидел большую группу бодро шагавших бойцов. В центре, на рыжей лошадке, ехал морской лейтенант Палкин. Он подыгрывал на гитаре и чистым, сильным голосом на мотив, схожий с детской елочной песенкой «Трусишка зайка серенький», повествовал слушателям о необычайных и до крайности легкомысленных похождениях новгородского купца Садко на дне моря.
Завидев командира дивизии, бойцы расступились. Лукомцев подошел к стремени всадника:
— Лейтенант! А вы говорили — голоса нет. Да за вами, что ни день, все новые и новые таланты открываются.
Палкин спрыгнул с коня и вытянулся перед Лукомцевым:
— Товарищ полковник…
Лукомцев взял его за локоть и сказал вполголоса:
— Но что это, слушайте, за песня такая? Это же энциклопедия похабщины!
— Морская песенка, товарищ полковник. Баллада, — не сморгнув глазом, ответил Палкин. — В подлинных архивов известного деятеля средневековой торговли.
Посмеявшись, Лукомцев уехал, а Палкин продолжал бренчать вое. Бойцы хохотали. Качаясь и скрипя, его лошадку обогнал грузовик. Палкин услышал девичий голос:
— Товарищ лейтенант! Константин Васильевич!
На грузовике, среди ящиков с бумагами, сидела Галя. Да, та самая Галя, чудесная парикмахерша. Грузовик еле тащился. Палкин пустил своего рыжего рядом с грузовиком.
— Куда вы пропали? Я все ждала — вот, думаю, придете добриться, а вас и след простыл. — Девушка радостно смеялась. — И пистолета обещанного нет.
Палкин смутился:
— Даю слово…
Но слово это было заглушено разрывом мины, ударившей совсем близко. Разрыв всех ошеломил: стреляли навстречу движению колонны, оттуда, куда они шли. Что же такое? Неужели окружение? Или десант в тылу?
Пришпорив коня, Палкин поскакал туда, где лес редел и уже открывались поля с желтыми, перезревшими овсами. Среди овсов темнела соломенными крышами небольшая деревенька. Миномет бил именно оттуда, из-за этих старых крыш.
На опушке, перед овсами, за пестролистым осенним кустом калины стоял Баркан и посматривал, то в бинокль на деревню, то на раскрытый планшет с картой. Немцы из района Вейно прорваться сюда еще не могли. Кто же это — парашютисты? Или диверсионная группа, просочившаяся лесами со стороны Маслогостиц?
Увидев рядом с Барканом Юру Семечкина, Палкин отвел его подальше от комиссара и стал что-то доказывать. Семечкин понимающе кивал головой в каске, поминутно поправлял сумки с гранатами, подтягивал многочисленные ремни и брался за кобуру с пистолетом. Потом оба исчезли в лесу.
Когда подъехал Лукомцев, в деревню уже был отправлен отряд пехотинцев, а в объезд, проселочной дорогой, двинулись два броневичка. Лукомцев и Баркан с лесной опушки наблюдали в бинокли за действиями бойцов. Их каски еще мелькали на полпути к деревне, а там, среди тихих изб, раздались вдруг взрывы гранат, посыпались автоматные очереди; вскоре зазвучало далекое, нешумное, но достаточно выразительное «ура», и все вновь умолкло. Лукомцев вопросительно посмотрел на Баркана.
— Вы уверены, что там немцы, комиссар?
— Собственными глазами видел в бинокль, товарищ полковник.
В деревню отправились два штабных командира, и вскоре над избами взвилась зеленая ракета — условный сигнал: все в порядке, путь свободен.
Лукомцев сел в машину и пригласил с собой Баркана.
Доехать до деревни было делом минутным: «студебеккер» с ревом влетел в улицу. Там на бревнах сидели Палкин, оба штабных командира и еще какие-то два оборванца, и все курили.
Товарищ полковник, это же мой политрук! — крикнул Ермаков и, выскочив из машины, бросился на шею одному из оборванцев.
