Раньше Пушкин вместе с Михаилом Луниным ездил в Царское Село провожать в Италию Батюшкова, а теперь он провожает Лунина. В нежном порыве поэт отрезает у Лунина на память прядь волос. Он хотел бы вслед за друзьями отправиться в Европу, он задыхается здесь. Около 21 апреля 1820 года в письме к Вяземскому Пушкин сетует: "Жалеть, кажется, нечего - а все-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее - скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо.- И то хорошо.". А дальше в этом самом письме он говорит, что ему плохо, что он жаждет покинуть душный Петербург,- те слова, которые мы вынесли в эпиграф. С января по май 1820 года он написал едва ли больше пяти стихотворений, хотя начал еще несколько. Он чувствует, что теряет даром время. "Я глупею и старею не неделями, а часами",- жалуется он Вяземскому в том же письме.
И дней моих печальное начало
Наскучило, давно постыло мне!
К чему мне жизнь?
Лунин любил повторять, что язык до Киева доведет, перо - до Шлиссельбурга. От безвыходности две мысли приходят Пушкину: покончить с собой или - убить царя. Его остановили и отговорили Чаадаев и Николай Раевский. Поэт вспомнит потом в "Руслане и Людмиле":
Ум улетал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сбиралась туча надо мной!..
Я погибал...
Что касается намерения стать террористом, о котором Пушкин сам признается через пять лет в неотправленном письме к императору Александру, то экстремизм его, как и многое в желаниях, был весь в словах, в браваде, а не в деле. Пушкин принес в театр и показывал знакомым портрет Лувеля, заколовшего наследника французского престола, со своей надписью "Урок царям", что вряд ли стал бы делать серьезный цареубийца.
Скорей всего, ничего этого не было бы: ни драк, ни злобы, ни антиправительственных стихов, ни мальчишеских глупостей в общественных местах, ни мыслей о терроре, если бы Пушкина просто-напросто отпустили за границу. Возможно, там он решил бы, что дома все же лучше, и тихо вернулся полным впечатлений, а то и стал бы горячим защитником всего чисто русского - от царя до лаптей. Но так устроена русская система в течение столетий: борясь с недовольными, она их плодила, чтобы затем с новой силой подавлять. Энергия нации уходила в борьбу со своими согражданами, в слежку друг за другом. За Пушкиным слежка уже шла, и последующие события происходили быстро, как в кинематографе.
Добровольный осведомитель В.Н.Каразин записывает в своем дневнике мысли о "поганой армии вольнодумцев", приводит эпиграмму Пушкина и сообщает о ней управляющему Министерством внутренних дел В.П.Кочубею. Кочубей докладывает о полученном письме царю. Петербургский военный генерал-губернатор граф Михаил Милорадович приказывает полиции достать копию пушкинской оды "Вольность" и эпиграммы Пушкина, что, согласно докладу полиции, удается "не без труда и издержек". Становится известно и о подписи к портрету, который поэт демонстрировал в театре.
Политический сыщик Фогель в отсутствие Пушкина является к нему домой, прося его слугу Козлова за 50 рублей дать почитать рукописи хозяина. Козлов ему отказывает. Пушкин, вернувшись домой, поспешно сжигает часть рукописей. На следующее утро он ждет обыска, но его приглашают на прием к Милорадовичу. За Пушкина заступился Федор Глинка, чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе. Предполагалось, что, пока будет идти беседа, полицмейстер заберет все рукописи, которые найдет у Пушкина в доме. Поэт, однако, с готовностью предложил прямо в кабинете написать все крамольные стихи, ему известные, пометив при этом, какие из них сочинены им самим. Эта открытость обезоружила генерала, и он, услышав слова раскаяния, от имени Александра Павловича объявил поэту прощение. Пушкин мог только вздохнуть, решив, что он легко отделался.
Император, однако, был не доволен чересчур быстрым раскаянием Пушкина, заподозрив, и, вероятно, не без оснований, отсутствие чистосердечия. Наказания злоумышленника требовал также военный министр Аракчеев, сообщивший царю о двух эпиграммах Пушкина. Речь пошла о ссылке в Сибирь или в Соловецкий монастырь.
Возможно, у Пушкина была слабая надежда, что с ним поступят, как с Грибоедовым, которого отправили служить за границу. Но у Грибоедова был чиновничий стаж. Боратынский в тот же год попадает в солдаты, и это считалось ссылкой, но - в Финляндию. (Пора, наконец, нам кажется, вернуться к правильному написанию фамилии русского классика. Аргумент, что слишком много издано с ошибкой, представляется ошибочным. Между тем, пра-пра-правнучка Евгения Боратынского Katherina Boratynski, работающая вместе с нами в Калифорнийском университете, ни слова не знает по-русски, но свою фамилию пишет правильно.) Может быть, надеясь, что с ним поступят, как с Боратынским, Пушкин эпатировал публику и был откровенен с Милорадовичем.
Мысль об отправке Пушкина в виде наказания за границу, как ни странно, у властей возникала. Обер-прокурор Священного Синода и министр народного просвещения Александр Голицын знал Пушкина по лицею и даже представлял его среди других выпускников царю Александру. В 1818 году Голицын издал инструкцию для цензоров, в которой предлагалось не допускать мысли, противные принятым твердым правилам, обнаруживать и пресекать вольнодумство, безбожие, своевольство, мечтательное философствование и пр. Теперь Голицын предложил выслать Пушкина в Испанию.
Любопытно, что это - важнейшая деталь биографии поэта, а о ней нет никаких разработок. Кому Голицын предложил эту идею? Вряд ли кому-нибудь, кроме императора. И почему предложил? Загадочный факт остается белым пятном пушкинистики. Александр Тургенев, директор департамента духовных дел и иностранных вероисповеданий, был прямым подчиненным министра Голицына. Отношения между ними были хорошими, не случайно Голицын предоставил Тургеневу квартиру в своем доме. Тургенев вполне мог обосновать такую ссылку для Пушкина, а Голицын - подать эту мысль царю. Вариант мог бы и осуществиться, если бы не революция, вспыхнувшая в Испании. Не знаем, стала ли идея такой ссылки известна поэту и какова была его реакция. Предложение не нашло одобрения, да это и понятно: отправка в Испанию вовсе не стала бы наказанием.
Между тем причины для принятия мер против вольнодумцев и смутьянов были, с позиций властей, серьезными. В Испании революция. Во Франции убит наследник престола. В Петербурге полиции известно о заседаниях нелегальных организаций, вроде Союза Благоденствия. Пушкин общается с заговорщиками, сочиняя стихи противоправительственного содержания. Как и всегда в России, крамолу тогда писали многие (например, вполне лояльный Федор Тютчев). О стремлении Пушкина вырваться за Запад было известно; потакать ему в этом так, как предложил Голицын, царь не намеревался.
Филипп Вигель, член общества "Арзамас" и приятель Пушкина, сформулировал суть дела: "Когда Петербург был полон людей, велегласно проповедующих правила, которые прямо вели к истреблению монархической власти, когда ни один из них не был потревожен, надобно же было, чтобы пострадал юноша, чуждый их затеям, как последствия показали... Пушкин был первым, можно сказать, единственным тогда мучеником за веру, которой даже не исповедовал".
Друзья Пушкина, которые понимали цену его дарования, переполошились. Чаадаев помчался к Карамзину, прося заступиться за друга перед вдовствующей императрицей Марией Федоровной и начальником Пушкина графом Каподистриа. Карамзин готов был содействовать, но потребовал от Пушкина обещания не писать против правительства в течение двух лет. Почему именно двух лет? Видимо, просто условный отрезок времени, чтобы успокоить страсти. Пушкин дает Карамзину такое обещание. Участь молодого поэта действительно облегчила Мария Федоровна, которая помнила, что наградила юного Пушкина за стихи золотыми часами, которые он в лихом порыве раздавил каблуком. Теперь, по просьбе Карамзина, она заступилась за молодого человека, что и смягчило гнев ее сына, царя Александра.
Заступиться за Пушкина Чаадаев просил также своего начальника князя Васильчикова. Чаадаев, по его собственному выражению, спас Пушкина от гибели. В хлопоты втянуты Александр Тургенев, просящий своих влиятельных знакомых, Жуковский, обратившийся к императрице, Гнедич, ходатайствующий перед членом Государственного Совета и статс-секретарем Олениным, директор лицея Энгельгардт. Такого натиска ходатаев Александр I, по всей видимости, не ожидал.
Граф Каподистриа, будущий президент Греческой республики, управлявший пока что русским Министерством иностранных дел, имел большое влияние на Александра и был его доверенным лицом во многих щекотливых международных делах. Хорошо образованный, либерально мыслящий, сторонник отмены крепостного права и организации Совещательного дворянского собрания (то есть адвокат идеи конституционной монархии) Каподистриа был среди почетных членов общества "Арзамас", к этому времени уже распавшегося.
