— Я намедни слышал сие. И вот что отвечу! Видимо, у Господа работа такая – подслушивать и подглядывать, — отпарировал послушник. – Но какое, блин, отношение к его работе имеете вы? Я хочу сказать братцу Серёге глубоко личную вещь, которая касается тока меня!
— Да ладно, остынь, — бородач горько пожал плечами, но постарался развернуться с равнодушным видом, понёс дрова в чулан. Иные иноки тоже принялись за работу.
Из келейного барака показался настоятель, и попрыгал к дровосекам.
— Спасите наши души, мать их ети… — хмуро проворчал Саня. — Позже поговорим, лады? — риторически спросил у Сергия, и вновь взялся за топор.
* * *
Был томный вечер. Монахи собрались в трапезной. Сквозь окна столовой-кухни подглядывал красный апрельский закат. Два десятка иноков заворожено наблюдали, как настоятель хлебает гороховый суп с лапшой. Саня сидел напротив Трифона, время от времени с задумчивым видом кидая в рот маленькие кусочки хлеба. Тело всё ещё терзало похмелье, а сердечко волнение, поэтому питать плоть абсолютно не хотелось.
— Мяу! – по столовой пробежал маленький чёрный котик.
Игумен отложил ложку и допил остатки бульона. Затем чинно, не спеша, выпил чай. Как по команде, с тяжким вздохом, монахи поднялись.
— Спасибо Господу, который нас поит и кормит! – нараспев возгласил Феофил. – Да святится имя его ныне и присно и во веки веков! Благослови братию, Иисус!
— Аллилуйя! – грянуло двадцать глоток.
— Детки мои! – возвышенно молвил игумен. – Я имею к вам важный вопрос. Нужно отнести брату Сергию его порцию ужина на пост к воротам! Кто желает это сделать?
— Яяяяя! – одновременно крикнуло двадцать голосов.
Настоятель обвёл глазами стол и увидел полную тарелку, стоящую перед послушником:
— Ты, почему не ешь, брат Александр? Нет аппетита?
— Типа того, — усмехнулся Сидоркин. – Очищаю душу, и всё такое.
— Послушник Александр отнесёт брату Сергию суп и чай! — объявил игумен. – Все свободны, можете катиться в туалет, а после по своим кельям.
Сидоркин собрал нехитрые яства и вышел из трапезной. В правой руке он нёс небольшой тазик, накрытый листом бумаги. Другой рукой держал литровую кружку чая, сверху неё покоилась тарелка с хлебом.
— Как в лучших ресторанах Москвы, — бормотал карманник.
Он вышел к кирпичному флигельку возле ворот. Отворил ногой фанерную дверь. Внутри беленые чистые стены, без обоев и картинок. В углу, на тумбочке, икона. Также в наличии большой стол под клеенкой, ободранный диван и два стула. На диване лежало толстое тело Сергия. При появлении официанта тело сразу же встало, и на всех парах попрыгало к столу.
— Вот твоя жратва! — Сидоркин сгрузил ужин. – И моя порция, как и обещал.
— Спасибо, братец Александр! — инок присел на стул, достал из ящика алюминиевую ложку, и — придирчиво ощупав глазами тазик — принялся, жадно чавкая, поглощать похлёбку.
Саня опустился на диван и недолго понаблюдал за иноком. Потом вальяжно сказал:
— Слышь, Серёга, я хочу тебе помочь…
Монах на миг оторвался от жрачки, и усердно кивнул, показывая, что слушает. И дальше погрузился в чавканье.
— Я вижу, что ты здесь постоянно голодаешь, — небрежным тоном продолжал карманник. – Мало того, кормят всякой дрянью… Я смогу тебя выручить. Как думаешь, почему я ничего не трескаю?
— У-у-у?.. – недоумённо промычал инок с набитым ртом:
— У меня был с собой запас хавки, — пояснил ворюга. – Я пронёс её в карманах штанов и за поясом. Как понимаешь, много я пронести не мог, и еда уже закончилась. Но сегодня мне привезут из Малосибирска уже много. Я желаю поделиться с тобой.
— А что тебе привезут? – Сергий всё-таки оторвался от супчика.
— Чем порадуют, блин? Гм… Ну, колбаской, всякими там паштетами… о, точняк, вспомнил, будет шашлык!
— До воскресенья Великий пост, мясного нельзя! — возразил монах, жуя слова. Рот был забит супом.
— Ты, главное, не грузись постом, — осадил Сидоркин. – Господь не обидится, если мы немного потешим плоть.
— Ты уве-ерен? – закатил круглые глаза инок. Он губами вытянул из тазика остатки жижи. И основательно взял кружку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да, чёрт возьми, уверен! Ты ведь хочешь шашлык?
— Хочу! — потупился Сергий. Громко булькая, в несколько глотков, он выпил чай.
Сидоркин чувствовал себя Миклухо-Маклаем, меняющим у дикарей мыло на золото. Такого тупого развода он, честно, не ожидал. Воришка встал, собираясь уходить. Молвил нежно:
— Ну и классно! Сегодня ночью я стукну в окно, отопрёшь ворота. Возьму продукты и сразу назад. Поделим их по-братски! Жди!
Сергий и сам поднялся. Спросил, краснея:
— Почему ты заботишься обо мне, братец Александр?
— Нравишься ты мне, Серёга! — лучезарно подмигнул ворик. – В тебе есть что-то такое… э-э-э… — он щёлкнул пальцами, огляделся, упёрся взглядом в икону и неожиданно выпалил. – От Бога!
Монах открыл свой маленький рот. И так и стоял, не закрывая.
— Точняк, блин! – развивал мысль карманник. Он подошёл к лику Спасителя, взял иконку в руки, с прищуром глянул на толстяка. – Ты и этот Парень сильно похожи!
Сергий заворожено провёл пальцами по своим жирным щекам, ощупал двойной подбородок и мелкий (как у мопса) нос.
— Посмотри в зеркало, увидишь!
— В обители нет зеркал, — грустно констатировал монах. – Это дьявольское изобретение…
— Ну, я тебе говорю, — не отставал карманник, ставя икону назад. – Те же глаза и губы… — Он по-свойски хлопнул инока по плечу. – Ты стопудов божий потомок!
— У меня в Израиле дядя жил! — зарделся Сергий, отходя от шока.
— Ну, вот видишь, чёрт подери! Бог, кажется, был евреем?
— Иудеем! — поправил монах. – Что, в принципе, одно и то же.
— До ночи, Серёга, — усмехнулся Сидоркин. – Я пойду… мешок для жратвы приготовлю побольше.
14. Чистый четверг
— Эх, — тяжко вздохнул Сидоркин. Совместная молитва с настоятелем его совсем не прельщала, но ослушаться было невозможно. Через пару часов предстоял визит в храм, и малейшее подозрение могло всё испортить. Воришка потянул дверь игуменского кабинета и очутился внутри. Феофил сидел за столиком, глубоко погружённый в чтение. Он был так увлечён процессом, что не слышал, как его покой нарушили.
— Кхм, — робко покашлял Сидоркин.
Эмоций ноль. Полный ноль.
— Аббат! – позвал негромко Саня.
Никакого ответа. Вообще никакого ответа.
— Ээй! – заорал Сидоркин. – Фефил, мать твою!..
Испуганно (в который раз) прикрыл несдержанный рот. Но, видимо, игумен услышал общий фон, и отдельно взятого богохульства не разобрал.
— Ой, вечер добрый!.. – встрепенулся настоятель. Радушно улыбнулся гостю, сделал приветственный жест: – Присаживайся, дорогой сынок.
Возле единственного окна стоял табурет, а перед ним таз с водой.
Намедни уже карманника приглашали сесть на табуретку… но сегодня, как и вчера – выхода ему не оставили.
Сидоркин переставил стульчик на полметра от таза, и сел, привычно закинув ножку на ножку. Феофил встал и скомандовал:
— Разувайся!
— Оп-ля, что-то новенькое, – удивился послушник. – Зачем, блин?
— Буду мыть тебе ноги, — игумен основательно закатал рукава рясы.
— Чтоо, чёрт возьми? – охренел Саня, наплевав на монастырскую этику.
— Сегодня Чистый четверг! – со значением пропел настоятель.
— Я знаю, что четверг… — непонимающе протянул Сидоркин. – Слышь, тока не обижайся, ну по чесноку… ты случайно не педик?..
Игумен стал подходить, расставив поднятые руки, как хирург, готовый к операции.
— Сто-ой! – вор вскочил, поднял табуретку, защищаясь. Проорал истерично:
— Не надо! Не подходи, мать твою! У меня три ходки, но я никогда не имел мужиков, не говоря уж о том, что мужики не имели меня! Так что ты ошибся адресом, чувак!
— Сынок, ты не понял меня, — мягко воркующе сказал Феофил. – В четверг перед Пасхой у нас все моют друг другу ноги.
