– Все это так, – растерянно развел руками Руфин. – Я только не пойму, что именно я должен сделать?
– Семя Германареха должно быть вброшено в лоно Синилады, иначе союз двух племен не может быть заключен. Вождь, не способный овладеть женщиной, не вправе претендовать на власть в любой земле, в том числе и в своей.
Руфина наконец осенило. Германарех был стар, и дроты решили использовать это обстоятельство, чтобы подорвать авторитет верховного вождя. Земля русколанов, за которую готы воевали многие десятилетия, сама плыла к ним в руки в образе Прекрасной Лады, и требовалось всего ничего – овладеть девушкой на брачном ложе. Но, похоже, Герман Амал уже не в силах был совершить этот подвиг, едва ли не самый важный в своей жизни. Аслабость вождя – это слабость племени. Как могут готы претендовать на первенство среди окрестных племен, если их верховный вождь не способен идти путем бога Одина. Надо полагать, дротты решились на этот шаг не от хорошей жизни. Епископ Вульфила оказался очень опасным соперником в борьбе за души вождей. Но падение Германареха стало бы падением как Вульфилы, так и христианской веры вообще. Скорее всего, дротты заранее заручились поддержкой русколанских волхвов, для которых устранение Германа Амала тоже выгодно. Еще бы! Русколаны добровольно готовы были встать под руку верховного вождя готов, и не их вина, что эта рука оказалась бессильной. Возможно, Германарех чувствовал опасность, но, видимо, дело было обставлено так, что он просто не мог отказаться от этого брака, не уронив себя в глазах вождей и простых готов.
– Вы хотите, чтобы я стал третейским судьей? – спросил Руфин.
– Готы далеко не во всем доверяют русколанам, а русколаны – готам. А твое слово – это слово гостя, которому нет нужды лгать.
– А если Германарех не захочет подпустить меня к брачному ложу? – нахмурился Руфин. – Или того проще – просто убьет еще до начала обряда?
– Ты не единственный гость на земле готов и аланов, патрикий, – возразил дротт. – И твое имя будет названо мною и кудесником Велегастом в тот самый момент, когда новобрачных поведут в опочивальню. Германареху просто не хватит времени, чтобы убить тебя или подкупить.
– Я не продаюсь, – холодно заметил Руфин.
– Я знаю, – кивнул дротт, – иначе не обратился бы к тебе с этим предложением. Но в твоей неподкупности должны быть уверены наши и русколанские вожди.
– Неужели слово одного человека способно решить судьбу двух племен? – с сомнением покачал головой Руфин.
– Ты будешь не один, патрикий, – пояснил дротт. – Мы с кудесником Велегастом тоже пойдем с тобой. Не будем мы возражать и против присутствия епископа Вульфилы. Хотя в зоркости его глаз у нас имеются большие сомнения.
Последние слова, видимо, были шуткой, хотя на лице старого жреца не появилось даже тени улыбки. Он строго и серьезно смотрел на римского патрикия, впавшего в задумчивость.
– Я прибыл в Готию с важной миссией, почтенные старцы, – сказал со вздохом Руфин. – Ссора с верховным вождем может погубить дело, которому я служу.
– Мы наслышаны о твоих заботах, патрикий, – подтвердил дротт. – Но пока Германарех находится у власти, ни один из готских вождей не окажет тебе помощи.
– А если Герман Амал будет отстранен?
– Ты получишь ровно столько людей, сколько пожелаешь, – твердо пообещал дротт. – Я уже говорил с Оттоном Балтом и с Придияром Гастом. Вестготы и древинги готовы тебе помочь. Кроме того, ты можешь рассчитывать на поддержку русколанского кудесника, который пользуется большим авторитетом среди дунайских ругов и венедов.
– Хорошо, – кивнул Руфин. – Я согласен.
– Да поможет нам бог Один, – воздел руки к потолку дротт. – И да возродится Великая Свитьод на земле наших доблестных предков.
Возрождение Великой Свитьод в данную минуту Руфина волновало менее всего, но он не мог не отдавать себя отчета в том, что миссия, порученная ему императором Прокопием, без поддержки дроттов провалится с треском. А вернуться в Константинополь с пустыми руками он не мог. Его неудача оборачивалась неудачей Прокопия и гибелью или в лучшем случае изгнанием их обоих. Тут уж ничего не поделаешь. Если для возвышения Прокопия и Руфина необходимо падение верховного готского вождя, то тем хуже для Германа Амала.
– Береги перстень, – посоветовал патрикию Алатей. – В каком бы уголке Готии или Венедии ты ни оказался, он откроет тебе дорогу к сердцам высокородных мужей, верных своим богам и дедовским обычаям.
Герман Амал сдержал слово. Его бракосочетание с Синиладой прошло в точном соответствии сначала с языческим обрядом, а потом с христианским. Причем если в языческом обряде участвовали практически все вожди, собравшиеся близ Таны, независимо от племенной принадлежности, то в христианский храм отправились лишь избранные. И дело было не только в том, что языческий обряд вершился в священной роще, а христианский – в храме, где все вожди не поместились бы. Просто успехи Вульфилы в продвижении новой веры не были столь велики, как ему наверняка хотелось. И если бы не опека Германареха, то вряд ли христиане продержались бы в Готии хотя бы месяц, особенно при наличии таких врагов, как дротты. Впрочем, дротты, как успел заметить Руфин, пользовались любовью далеко не всех вождей и старейшин. Даже из тех, что придерживались отеческой веры. Удивляться этому не приходилось, поскольку почти все дротты были выходцами из одного рода, а представители других родов, даже самых знатных и прославленных среди готов, не могли занять высокого места в жреческой иерархии и должны были довольствоваться рангом посвященных. Собственно, почти так же дело обстояло в Риме, где к высшим жреческим должностям допускались лишь патрикии, что, возможно, и подвигло честолюбцев из плебеев поискать себе новую веру.
Столы для пира накрыли не только в Кремнике, но и на вымощенных камнем улочках Таны. Руфин, благодаря знакомству с готскими вождями, пировал в кругу избранных. Здесь, в огромном зале, среди грубо размалеванных колонн и стен, собрался весь цвет Великой Готии. Вожди всех без исключения окрестных племен сочли своим долгом приветствовать верховного рекса Германа Амала в час его торжества. Десятки лет этот человек вел кровопролитные войны, чтобы объединить под своей рукой земли от моря Варяжского на севере до моря Черного на юге, от реки Дунай на западе до реки Дон на востоке, и вот сейчас, на склоне лет, он достиг того, к чему так стремилась его душа. Оставалось всего ничего – провозгласить себя императором и пожинать лавры великих побед. Так думали большинство из вождей, сидящих за пиршественными столами. Но были и такие, у которых на этот счет сложилось другое мнение. И этому мнению еще предстояло прозвучать под сводами покрытого копотью зала. Сам Германарех расположился за отдельным столом, находящимся на возвышении посредине зала. Все прочие столы были расставлены вокруг помоста, а пирующие сидели вдоль стен, лицом к верховному вождю и его прекрасной супруге. Синилада была единственной женщиной, допущенной на пир. Пить ей не полагалось, есть тоже. Зато супруге Германареха не возбранялось рассматривать гостей и улыбаться им, если ей придет в голову такая блажь. Улыбки Синилады удостоился даже Руфин, успевший сменить плащ римского патрикия на наряд готского вождя. Почему-то в его сторону взгляд новобрачной обращался особенно часто. Руфина такое внимание Синилады слегка смутило, однако он очень скоро сообразил, что смотрит русколанка не на него, а на антского княжича Белорева, который букой сидел рядом и пил вино в таких количествах, что патрикий всерьез стал опасаться за его здоровье.
