В статье «Театр и зритель» Товстоногов писал: «… В театр ходят не только для пользы. В театре ищут и развлечение, и отдых. И этого совсем не надо бояться. В настоящем театре, развлекаясь, учатся жить, а отдыхая, обогащают себя.
Театр сравнивают с кафедрой, со школой. Как всякое сравнение, его нельзя понимать буквально. Театр — школа, в которой не учат в обычном смысле слова. В этой школе не задают уроков и не требуют запоминаний. В этой школе нет учеников и учителей. С высокой кафедры — сцены, вопреки школьному этикету, подсказывают зрителям ответы. И чем незаметнее эта подсказка, тем лучше „ученики“-зрители воспринимают „урок“-спектакль.
Театр — школа, в которой учатся с удовольствием, учатся, не замечая того, что учатся. Как только зрители замечают, что их учат, поучают, повторяют одно и то же и давно пройденное, такую школу перестают посещать. В театре-школе ничего не вдалбливают, ничего не рассказывают, ничего не читают. В этой школе только показывают — показывают жизнь.
Театр — зрелище. Театр — праздник. Театр — развлечение. Все это тоже верно, но тоже в очень своеобразном смысле. На этом празднике не только смеются, но и плачут, волнуются и страдают, решают философские проблемы. Праздничность, зрелищность, развлекательность театра не всегда выражаются в ярких красках, звонких песнях и пестроте событий.
Театр обязан быть праздником и зрелищем только в том смысле, что каждое представление должно быть увлекательным и интересным. Театр умный, но скучный — не театр. Театр, в котором только весело, — балаган.
Фейерверк красив. Фонтаны Большого каскада в Петродворце прекрасны. Разноцветные воздушные шары, танцевальная музыка и иллюминированные корабли на Неве в дни праздников веселят души. Они нужны для полноты нашего счастья. Хотя полезного и поучительного ни в салютах, ни в фонтанах как будто нет.
Современный Театр обязан соединить, сплавить воедино школу с праздником, мудрость с развлечением, урок со зрелищем».
Как правило, свои статьи Георгий Александрович писал на материале бесед с артистами (не только во время репетиций), лекций, публичных выступлений. Можно только представить себе, что с подобным анализом театра как урока и как развлечения режиссер выступил на одной или нескольких репетициях — вот потрясающий, совершенно фантастический урок для актеров! Вот разговор о том театре, который он мечтает построить!
И можно лишь вообразить себе, как эти слова должны были подействовать на Кирилла Лаврова, хотя и забравшего заявление об уходе, но еще не окончательно решившего для себя: что же делать дальше? Наверное, слушая Товстоногова, он не мог не загораться желанием быть рядом с этим режиссером, не мог не ощущать, что он находится в школе высочайшего профессионализма, которым просто обязан овладеть.
В своей книге «Игра в жизнь» Сергей Юрский пишет о Георгии Александровиче Товстоногове: «Среди его учеников немало заметных и выдающихся режиссеров. Вспоминая мэтра, все они говорят, что он учил, не подавляя, давая простор развитию индивидуальности. Поэтому ученики часто не похожи на учителя… Если позволить себе риск жестких формулировок, то я выделил бы три основных принципа во всех его работах:
1. Уважение к автору. Режиссура есть ВОПЛОЩЕНИЕ пьесы, а не первоначальный акт творения.
2. Любовь к актеру. Актер — тоже художник. Только через него может быть выражена идея и музыка речи спектакля.
3. Логика. Интуиция должна прояснять мысль, а не затуманивать ее. Театр способен выражать сложное. Но особенно ценно, когда сложное выражается через простое».
Сергей Юрьевич Юрский, проработавший с Товстоноговым два десятилетия, очень четко и верно формулирует основы его творческого метода, особенности почерка. И эти основы стали для молодых артистов (в том числе и для Кирилла Лаврова) незыблемыми на всю жизнь.
Итак, 21 сентября 1956 года состоялась премьера «Шестого этажа» — первого спектакля Георгия Александровича Товстоногова на сцене Большого драматического театра, первого спектакля Кирилла Лаврова, в котором он работал с Товстоноговым.
Известный исследователь творчества Г. А. Товстоногова Р. Беньяш писала в своей книге о режиссере: «Выбирая пьесу, Товстоногов всегда хочет сказать ею самое главное. Ради этого главного, человеческого он пробирается по узкому коридору шестого этажа густо населенного парижского дома, подбирая ключи к скрытому миру его смешных и будничных обитателей… Чем больше смешного, мелкого подметил режиссер в образах пьесы, тем отчетливее вставала мысль о несправедливостях жизни, засыпавшей в общем достойных и чистых людей мусором мелких обид… Режиссер показывает обитателей шестого этажа в самом невыгодном свете, как бы подкарауливая их в минуты, не предназначенные для посторонних… чтобы показать, как трудно иной раз разглядеть истинную сущность человека, недоступную поверхностному взгляду обывателя. Но во имя этого поэтического зернышка, обнаруженного в захламленном, трудном, порой недостаточно чистом быте, и раскрывал Товстоногов на сцене Большого драматического театра печальную и смешную жизнь обитателей „Шестого этажа“».
В самом выборе пьесы не было только лишь желания вернуть в зрительный зал публику, посмешив ее и заставив немного погрустить. Товстоногов очень хорошо знал, как важно для зрителя ощутить дыхание времени — а оно было, прочитывалось здесь для обитателей послевоенных коммуналок с неустроенным бытом, с множеством проблем, слишком ненадолго вдохнувших воздух «оттепели». И Товстоногов говорил им со сцены о том, что они прекрасны, несмотря на жалкие условия своего существования. Это было необходимо — без указующего перста, без назидания, с легкой грустью и столь же легким юмором. И режиссер добился необходимого ему эффекта — спектакль «Шестой этаж» привлек публику, о нем заговорили, его непривычности удивлялись и радовались…
Кирилл Лавров играл роль молодого человека по имени Шарль, безнадежно влюбленного в Соланж, дочь господина Дарсело. А девушка любит другого и воспринимает Шарля лишь как доброго друга, всегда искренне радуясь его посещениям. Господин Дарсело не собирается отдавать свою дочь за бедного простого рабочего. И Шарль, кажется, ни на что уже не претендуя, все-таки приходит и приходит сюда, хотя бы ради того, чтобы видеть ту, без которой не может жить. «Второй любовник», как определяется амплуа артиста, играющего роль Шарля, на языке дореволюционного театра, никак не может быть натурой сложной, загадочной, полной противоречий.
Благородный юноша, которому суждено было только в финале спектакля выйти на первый план — когда Соланж, обманутая коварным Жонвалем, попытается отравиться, а Шарль спасет ее и заслужит руку и сердце той, кому он был бесконечно предан и верен…
Товстоногов и Лавров сознательно отказались от темы маленького человека, в пьесе А. Жари, несомненно, не просто заложенной, но достаточно явно артикулированной — Шарль представал в спектакле лишенным какого бы то ни было сентиментализма и жалости к своему герою. Он был не маленьким человеком, а просто человеком, личностью, которая ждет своего часа, чтобы встать в полный рост и дать понять окружающим свой истинный масштаб. «Он не играл профессию Шарля, — пишет Э. Яснец, — но она присутствовала в ощущении внутренней прочности и надежности этого юноши, в подкупающей прямоте признаний, энергии его действий, когда надо спасти Соланж… Шарль все время был настороже по отношению к повседневности, словно ощущал ее глухую враждебность к чистоте и целомудрию Соланж. Он пытался заранее защитить свою возлюбленную от возможных посягательств. Именно эта „отцовская“ страсть, столь странная в юном существе, освещала его изнутри светом романтической приподнятости. И к финалу спектакля, когда, одетый в черную пару, Шарль выносил на руках свою невесту, этот свет, как луч прожектора, казалось, заливал его с головы до ног».
Свидетельства очевидцев особенно важны и существенны, когда говоришь о спектакле: ведь в своих эмоциональных откликах они запечатлевают самое главное — воздействие на зрителя, чувственное восприятие персонажа. И в словах исследователя мы находим то, что помогает понять: как именно сыграл Кирилл Лавров свою первую «настоящую» роль в Большом драматическом под руководством и учительством Товстоногова. Мы словно видим мизансцены, выражение лица артиста, слышим его интонацию. Конечно (надо оговориться сразу!), если исследователь-очевидец обладает яркой и нечастой способностью запечатлевать не просто содержание пьесы, но и сменяющиеся, словно в калейдоскопе, «картинки» происходящего на сцене… И, доверяя ему, мы вправе думать о том, что спектакль «Шестой этаж» обозначил некую важную ступень в творчестве молодого и недостаточно опытного артиста — во всяком случае, в процессе работы с Георгием Александровичем Товстоноговым Кирилл Лавров должен был понять: вот они, его университеты…
