Все семейство обалдело, когда Прасковья с детьми повалились в ноги, заплакали. Только Дмитрий нет-нет да поднимал голову – посмотреть на Николая. Любопытный.
Дворецкий с лакеями бросились поднимать девочек, потом поставили на ноги супругу. Митька встал сам. Перед этим потрогал рукой блестящий паркет.
– Григорий, что за спектакль? – Николай отвел меня в сторону.
– Черные тучи сгустились над Россией, – мрачно начал я. – Готовит, готовит диавол свой последний поход против святого народа нашего. «И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, – я перешел уже совсем на замогильный голос, стал лупить цитатами из Откровений Иоанна Богослова, – и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри…»
Аликс побледнела, перекрестилась. За ней начали креститься все присутствующие. Апокалиптические картины из Библии как всегда сработали на все сто процентов.
– Пробрался диавол и в нашу церковь, – продолжил я, подходя к девочкам, гладя их по голове. – Соблазняет святых праведников и даже предстоятелей православных.
Дальше пошло по моему сценарию. Царица первой захотела узнать, кто из иерархов поддался дьявольским соблазнам. Я назвал Феофана, рассказал о деле с хлыстовством. Дескать, вот, смотрите, даже детишек малых не пожалели инквизиторы, таскали на допросы. Дети благоразумно промолчали – допрашивали только жену. Но это подействовало. Аликс в этом месте чуть не всплакнула, рассерженный Николай приказал дернуть во дворе обер-прокурора Синода Извольского.
Петр Петрович оказался мягким, интеллигентным человеком, который попал на свою должность благодаря брату – министру иностранных дел в правительстве Столыпина. Разумеется, он был, что называется, «ни сном, ни духом» про дела тобольской епархии.
Тут же от всего открестился, мигом пообещал разобраться, наказать виновных. А меня – видимо от испуга – предложил наградить золотым наперсным крестом, который установил в 1797 году Павел I для протоиереев. За славные дела защиты православной веры в «это безбожное время». Так и сказал. То, что такой крест полагается только священникам – обер-прокурор тактично умолчал.
Николай пожал плечами, Аликс согласно кивнула. Дело завертелось. Извольский убежал к телеграфному аппарату – связываться с епархией, я же поймал своего персонального лакея Прошку – велел вымыть всю семью, обрядить в лучшие одежды.
Разглядев умытую семью, царица тут же предложила оставить жену с детьми во дворце:
– И про тебя, отче, будет меньше дурных слухов ходит, и нашим царевнам будет с кем играть.
Это была даже большая победа, чем я ожидал. Кланялся, припадал к ручке, долго благодарил. А в коридоре поймал Митьку за ухо, прошептал:
– Мотай на ус, постреленок! У царя сынок есть, Алексей. Покуда он еще маленький, болел долго. Но растет быстро. Задружишься с ним, ясно? Будешь играть, гулять, делать все, что скажут. Смотри у меня!
– Все исполню, батюшка, – пропищал Митька, пытаясь вывернуться из захвата. – Стану ему лучшим дружком!
Из «хлыстовского» скандала можно было получить еще кое-что, чем просто золотой крест.
Я вернулся в гостиную, дождался, пока царица окажется одна, начал нашептывать:
– Защитники вам нужны. Крепкие в вере, без этой столичной фанфаберии, нигилизма.
– Где ж таких найти, Гриша… – вздохнула Аликс.
– Знаю одного такого. Служил верой и правдой царской семье, был оклеветан врагами. Нынче большой молитвенник, во Владимире живет. Лично с ним знаком.
– Кто же это? – царица наморщила лобик.
– Зубатов. Сергей Васильич. Большой ваш заступник. Надо бы его вернуть на службу…
Перед выездом в Царское Село я успел быстро просмотреть почту. В пачке писем было послание от Зубатова. Тот соглашался с моим предложением. Правда делал это я в завуалированной форме, но тем не менее…
– Что-то припоминаю… – Аликс заработала веером. – Кажется, была опала от Плеве…
– Кончился Плеве. А Зубатова верни! Вот хотя бы в Петербургское охранное отделение. Товарищем Герасимова.
Последний сейчас непотопляем, крутит шашни с Азефом. Но это скоро кончится. Азефа в следующем году эсеры разоблачат, полезность Герасимова снизится, его отправят «на повышение» – в почетную отставку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Охранное отделение – это хороший старт для Зубатова. Он там начинал, возглавлял московский филиал, все знает. Реанимирует и перетащит свою команду, обоснуется. А там мы Герасимова сковырнем, а Охранку так и вовсе выделим в отдельную спецслужбу из МВД. Пора, пора уже реформировать этого неповоротливого монстра.
Убедить царицу удалось легко – достаточно было помолиться у постели Алексея о здравии.
Парень упал на лестнице – на ноге образовалась большая гематома. Синяки – это вообще бич больных гемофилией, но я особо не волновался.
Рано или поздно рассосется. Так царицу и заверил. Аликс бросилась целовать руки, а заодно пообещала решить все с Зубатовым.
* * *
Закончив дела в Царском Селе, я метнулся обратно в Питер. До отъезда в Европу надо было переделать кучу дел. И первое из них – выборы в Третью Думу.
– Господа хорошие, начинаем нашу борьбу, – немного пафосно начал я совещание с лидерами будущей фракции. Удалось собрать всех значимых фигур – от СМИ был Перцов, от «небесников» – капитан и Булгаков с Вернадским. Женская фракция сидела отдельно и перешептывалась – Лохтина и Елена Андреевна тихо обсуждали приезд моей жены.
«Выборгских» представляли Муромцев, Шаховский, плюс Винавир и Кокошкин от кадетов. С последними мы все больше и больше дружили, в Третьей Думе вполне можно было бы подписать коалиционное соглашение. Благо все связи уже были налажены.
– Программа партии у нас есть, газета для освещения тако ж в наличии, но вот выделиться нам надо. На фоне прочих. Чтобы простой народ, даже безграмотные – запомнили и отличили.
Посыпались предложения. Среди них были дельные: встречи с избирателями в регионах, съезды партии по крупным городам. Кто-то даже додумался привлекать на них народ концертами местной самодеятельности.
Единственное, что я отмел – это дебаты.
– Ты, Владимир Иванович, – попенял я Вернадскому, – человек ученый, к красивым спорам привычный. Но сколько таковых по губерниям у небесников? Раз, два и обчелся. Социал-демократы, трудовики – народ языкастый, наученный. Побьют наших и в газетах распишут. Нет, дебаты вести не будем. Будем устраивать эксы.
Народ прибалдел.
– Я не ослышался?! – Булгаков поправил очки, глазки Елены подернулись поволокой.
– Не ослышался. В каждой губернии надо прогреметь. Не бомбами конечно же, а какойнибудь громкой акцией. Пишите… – я кивнул Лохтиной, которая исполняла роль стенографистки. – Слыхал я, что в Питере появились клубы декадентов. Танцуют голыми на сцене канкану под дурную музыку, нюхают марафет. Надо найти самый крупный и устроить ему неделю «похорон». Блокировать вход, ходить демонстрацией рядом. Можете побить окна камнями.
– И обвалять в перьях посетителей, – буркнул Вернадский, усмехаясь.
– Вот вы, господа, иронизируете, – покачал головой я, – а дело-то худое. Куда молодежь катится? Да и все наше обчество. Я тут прошелся по Невскому, послушал, почитал – это же ужас и ад кромешный. «Да здравствуют радости жизни, единова живем!» «Союз пива и воли», «Лига свободной любви…» – ничего не стесняются!
– А газеты, почитайте газеты… – я выбрал из стопки последний номер «Ведомостей». – «Молодая барышня ищет добропорядочного господина с капиталом для позирования в парижском стиле». Или вот: «Чуждая предрассудков красивая женщина готова составить компанию промышленнику в деловых визитах». А вот еще, господа: «Гимназистка, 15 лет, Елена К. разрешилась от бремени здоровым мальчиком». Что это такое?! – Я потряс газетой. – Вырождение, безумие, опустошение души!
Народ согласно покивал. Тут у нас было полное единодушие.
– Продолжаем… – Я отпил воды. – В Москве много борделей. В некоторых, я слыхал, до полсотни проституток работает. Найти самый крупный и с фотографом ворваться внутрь, устроить перепись клиентов. Разрешаю взять на дело всю московскую общину, дабы не вытолкали.
