— Ага, — сказал Спан. — Я все слышал. Нам Шили рассказывал. — Он улыбнулся Кэссиди. — Мне тоже такие нравятся. Худые. По-настоящему тощие. Как тростинки. Как вон та. — Он ткнул пальцем назад, указывая на Полин. — Не знал, что тебе они по душе. Ну и как она?
Кэссиди не ответил. Смотрел на бутылку, стоявшую на столе. По его оценке, там оставалось три порции. Он испытывал желание выпить все три одним долгим глотком.
— По-настоящему худенькие, — продолжал Спан, — похожи на змей. Вроде как бы сворачиваются в кольцо, правда? Тоненькие, как змейки, и изгибаются. Вот что мне нравится. Когда они изгибаются. Сворачиваются в кольцо. — Он немножко придвинулся к Кэссиди. — Дорис так делает?
Кэссиди все смотрел на бутылку.
— Я тебе расскажу, как Полин это делает, — предложил Спан. — Выгибает спину, хватается за спинку кровати, а потом...
— Ох, заткнись. Я тебя спрашиваю, где живет Хейни.
— А, да, — спохватился Спан, рисуя в мыслях свернувшуюся змею с лицом Полин. — Ну конечно. — Он быстро назвал адрес Хейни Кенрика и стал рассказывать дальше: — А потом она делает вот что. Она...
Кэссиди уже встал, отошел от стола, прошагал через зал и вышел на улицу.
* * *
Меблированные комнаты, где жил Хейни, располагались в четырехэтажном доме на Черри-стрит, в одном из тех домов, которые в случае пожара превращаются в ловушки. Хозяйка тупо смотрела на стоявшего в дверях Кэссиди. Женщина была очень старой, курила опиум, и Кэссиди представал в ее глазах лишь бессмысленным туманным пятном.
— Да, — сказала она, — мистер Кенрик платит за квартиру.
— Я вас не об этом спрашиваю. В какой комнате он живет?
— Он платит за квартиру, никого не беспокоит. Я знаю, что он платит, потому что я домовладелица. Он платит, и лучше пусть платит, или сразу же вылетит. Это всех касается. Я их всех вышвырну.
Кэссиди прошел мимо хозяйки, миновал узкий коридор, ведущий в холл. В холле сидели двое пожилых мужчин. Один читал греческую газету, другой спал. Кэссиди обратился к старику с газетой:
— В какой комнате живет мистер Кенрик?
Старик ответил по-гречески. Но тут вниз по лестнице сошла девушка лет двадцати, улыбнулась Кэссиди и спросила:
— Вы кого-то ищете?
— Хейни Кенрика.
Девушка замерла, в глазах ее появилась враждебность.
— Вы его приятель?
— Не совсем.
— Что ж, — сказала девушка, — мне подходит, лишь бы вы не были ему приятелем. Я его ненавижу. Ненавижу этого типа. Сигарета найдется?
Кэссиди протянул пачку, дал прикурить, и она сообщила, что комната Кенрика на третьем этаже, последняя.
Он взобрался по лестнице на третий этаж, пошел по коридору. В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем-нибудь вооружиться.
Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.
И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.
Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.
— Порядок, — проговорил Хейни. — Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.
Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.
— Мне плевать, — рыдал Хейни. — Плевать, будь что будет.
Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:
— Ты прямо как баба.
— Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.
— Почему, Хейни?
— Будь я бабой, меня это не мучило бы.
— Не мучило бы? Что тебя мучит?
— О Боже, — всхлипнул Хейни. — Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.
Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое-то время тихо заметил:
— Как бы там ни было, дело, по-моему, плохо.
— Невыносимо, — прохрипел Хейни.
— Ну, — заключил Кэссиди, — как бы там ни было, не хочу, чтобы ты вымещал злобу на мне.
— Знаю, знаю...
— Я хочу наверняка убедиться, что знаешь. Затем и пришел. Сегодня утром мне в голову швырнули кирпич. Сегодня вечером на меня напали на Док-стрит. Ты заплатил им за это.
Хейни сел на кровати. Вытащил из кармана носовой платок, вытер глаза, высморкался.
— Поверь мне, — вымолвил он, — клянусь, я на тебя зла не держу. Просто прошедшая пара дней была сущим адом, вот и все. — Он слез с кровати, попытался поправить галстук, но пальцы дрожали и ничего не вышло. Он безжизненно уронил руки, вздохнул и повесил голову.
— Приятель, — сказал Кэссиди, — случай безусловно прискорбный.
— Я скажу тебе кое-что, — начал Хейни бесцветным от эмоционального напряжения тоном. — Последние сорок восемь часов я ни крошки не ел. Пробую, и каждый раз еда в горло не лезет.
— Попробуй закурить, — посоветовал Кэссиди и дал Хейни сигарету. Она лихорадочно затряслась у того в губах, и пришлось трижды зажигать спички, прежде чем он сумел прикурить.
— Так мне и надо, — объявил Хейни, конвульсивно затягиваясь сигаретой. — Что хотел, то и получил. Получил сполна. И еще получаю. — Он попытался улыбнуться, но физиономия вместо этого перекосилась в гримасу готового заплакать ребенка. Ему удалось взять себя в руки, и он спросил: — Можно с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?
Кэссиди кивнул.
— А с другой стороны, — рассуждал Хейни, — может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.
— Нет, — сказал Кэссиди. — Вполне можешь со мной говорить.
— Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права...
— Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.
— Так ты с ней правда порвал?
— Да, — громко провозгласил Кэссиди. — Да, да. Порвал. Развязался.
— А она знает?
— Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.
Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.
— Не знаю, — сказал он. — Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой — никогда. Ничего похожего.
Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.
— Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?
— Получил? — вскричал Хейни. — Что получил? — Он широко взмахнул руками. — Получил дикую боль в желудке. Получил раны. Я тебе говорю, Джим, она меня дразнит. Доводит меня.
— Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?
— Вот что я получил, — объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко-красные царапины от ногтей.
— Лучше смажь чем-нибудь, — пробормотал Кэссиди. — Глубокие царапины.
— Это не больно, — отмахнулся Хейни. — Вот где больно. Вот здесь. — Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого-то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. — Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.
Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.
— Джим, скажи, что мне делать?
Кэссиди снова пожал плечами:
— Держись от нее подальше.
— Не могу. Просто не могу.
— Ну, дело твое. — Кэссиди встал со стула и пошел к двери. — Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.
— Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.
— Ладно, забудем.
Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким-то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая-то бесформенная, злобная сила.
Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис.
* * *
Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев. Ее открыла Дорис. Он вошел в комнату, заключил Дорис в объятия. Наклонился поцеловать и в тот же миг учуял в ее дыхании запах спиртного. А в следующий момент увидел на полу большой пакет, завернутый в бумагу. Прищурился, тяжело задышал. Оттолкнул Дорис. И уставился на пакет.
Она проследила за его взглядом:
— В чем дело, Джим? Что случилось?
