По воле начальства Василий Ощепков покинул Токио настолько спешно, что страдавшая от чахотки жена была оставлена в Японии и добиралась на родину сама. Спустя всего полтора года новый, сменивший Заколодкина, начальник разведки округа докладывал в Москву: «Я хочу выразить глубокое возмущение по поводу снятия с работы Ощепкова, этот факт не лезет ни в какие ворота… Я глубоко убежден, что если бы в свое время было дано надлежащее руководство, он во сто крат окупил бы затраты на него… Это тип, которого нам едва ли придется иметь когда-либо… Я полагаю, что если бы вы дали нам Ощепкова сейчас, мы сделали бы из него работника такого, о котором может быть не позволяем себе и думать».
Ощепкова в разведку больше не «дали», да это было бы и бессмысленно — объяснить в Токио столь долгое присутствие в Советском Союзе и последовавшее за этим «чудесное возвращение» в Японии все равно не удалось бы. В 1927 году Василий Сергеевич переехал в Новосибирск, где тогда был расквартирован штаб округа, и продолжил службу переводчиком. Как всегда, он немедленно приступил к пропаганде своего любимого дзюдо, но не среди любителей-спортсменов, как делал это в дореволюционном Владивостоке, а среди военных. В этом решении видны и опыт жизни в столь же милитаризованной Японии, и профессиональная принадлежность. В окружной газете появляется большая статья «“Джиу-Джицу” в Новосибирске»: «На собрании ячейки ОСО при штабе СибВО состоялся интересный доклад тов. Ощепкова о японской самозащите — “Джиу-Джицу” и был показан ряд ее приемов…» О докладе Ощепкова пишут и другие газеты, его цитируют и ждут новых выступлений. Но в женскую группу не записывается его жена — чахотка доконала ее в сибирском климате, и, похоронив супругу, Ощепков в отчаянии обращается к своим московским друзьям помочь ему выбраться из Сибири.
В октябре 1929 года мечта Василия Сергеевича сбылась — он в Москве. Более того, он востребован Инспекцией физической подготовки РККА для участия в разработке нового наставления по рукопашному бою как обязательной части физической подготовки красноармейцев, и сразу назначается на должность инструктора дзюдо в Центральный дом Красной Армии (1ЩРА) и преподавателя дзюдо в Государственный центральный институт физической культуры имени Сталина (ГЦИФК). Наконец, вскоре после переезда в Москву он знакомится с молодой вдовой, вернувшейся после смерти мужа из Казани, — Анной Казем-бек, и через некоторое время Василий и Анна начинают жить вместе.
Ограниченный возможностями в изучении дзюдо, вынужденный вариться в собственном «советском» соку, лишенный возможности общения с иностранными инструкторами и спортсменами, Ощепков вносит в родное ему Кодокан дзюдо одно изменение за другим. В СССР нет татами, и Ощепков заменяет его борцовским ковром. От этого сразу же меняется стойка борцов, становится ниже, больше напоминая позицию цирковых борцов, и увеличивается количество приемов в партере. Об ковер ломаются пальцы ног, и Ощепков вводит специальную обувь — борцовки, тем более что многих студентов — недавних крестьян, правильнее было обуть, чем разуть, — из чисто эстетических соображений. Не прижилась и японская форма — кэйкоги. Белые штаны слишком напоминали кальсоны, и Ощепков начинает бороться в спортивных трусах и в белой куртке. Со временем куртка становится приталенной, а пояс вшивается в специальные проймы — складывается внешний вид того, что после войны назовут словом «самбо». Пока же новое единоборство называют в учебном плане на 1934/35 год «борьбой вольного стиля (дзюу-до)». Кстати, тогда же — в 1934 году — Ощепков открывает первую спортивную секцию по дзюдо в Москве — в обществе «Крылья Советов», и через несколько месяцев ее аналоги появляются в Ленинграде, Харькове, Владивостоке. В марте 1935-го прошел первый чемпионат СССР по борьбе вольного стиля (дзюдо), а в 193 7 году Василий Сергеевич еще успел создать и Всесоюзную федерацию этого вида единоборств, начал писать книгу, подготовил большую статью о необходимости преподавания дзюдо в армии, но упоминания о Японии в его статьях и выступлениях звучали все реже по мере того, как меняется общая тональность политического имиджа этой страны в СССР.
20 сентября того же 1937 года народным комиссаром внутренних дел СССР Н. Ежовым был подписан приказ № 00593 — так называемый «приказ о харбинцах»: «Органами НКВД учтено до 25 000 человек, так называемых “харбинцев” (бывшие служащие Китайско-Восточной железной дороги и реэмигранты из Маньчжоу-Го), осевших на железнодорожном транспорте и в промышленности Союза. Учетные агентурно-оперативные материалы показывают, что выехавшие в СССР харбинцы, в подавляющем большинстве, состоят из бывших белых офицеров, полицейских, жандармов, участников различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций и т.п. В подавляющем большинстве они являются агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в Советский Союз для террористической, диверсионной и шпионской деятельности».
Ощепков был «харбинцем» — он прожил в этом городе около двух лет, не раз бывал там, и харбинский след в его биографии прослеживался вполне очевидно. Более того, Ощепков был сотрудников царской контрразведки, в терминологии того времени — «жандармом», он служил в японской армии, служил у Колчака и, наконец, долго жил в Японии. Ордер об аресте Ощепкова был подписан 29 сентября, а в ночь с 1 на 2 октября 1937 года Василий Сергеевич был доставлен в Бутырскую тюрьму. Одновременно с Василием Сергеевичем были схвачены такие корифеи отечественного японоведения, как профессора Д.М. Позднеев и Н. А. Невский, много других, менее известных японистов, но, судя по степени организованности «изъятий», давно находившихся в поле зрения НКВД как подлежащие аресту в соответствии с п. За приказа № 00593. Ощепков попал под молох, уничтоживший почти до основания отечественную школу японоведения, но в его следственном деле нет ни одного протокола допроса. Выдающийся спортсмен и тренер давно страдал от стенокардии и не расставался с нитроглицерином. В 46-й камере 7-го коридора Бутырской тюрьмы, куда его доставили после ареста, никаких таблеток, конечно, держать не разрешалось, и в 18 часов 50 минут 10 октября 1937 года Василий Сергеевич Ощепков скончался от приступа, как тогда говорили, «грудной жабы».
Несмотря на то что в 1957 году B.C. Ощепков был полностью реабилитирован, его фамилия не попала в списки репрессированных в годы сталинского террора. Ощепков не значится среди японистов — ни как один из первых практиков и преподавателей японского языка, окончивших Токийскую семинарию, ни как жертва «чисток среди японоведов» (трое его соучеников — Г.Н. Журавлев, В.Д. Плешаков, Т.С. Юркевич в эти списки попали). Японист и разведчик Василий Ощепков как будто исчез. Его помнят только спортсмены, хотя здесь речь может идти скорее о легендарном образе, чем о реальном человеке, — проводятся соревнования по дзюдо и самбо памяти Василия Ощепкова, в Подмосковье есть школа самбо его имени. Для остальных же он пока так и остается человеком из ниоткуда, шагнувшим в никуда. Наша короткая прогулка по «ощепковским местам в Токио» — скромная попытка почтить память этого незаурядного человека.
Глава 2.
ПО СЛЕДАМ ГРУППЫ «РАМЗАЯ»
Во время моей работы в Китае я посетил Японию, будучи в отпуске, и провел три дня в «Империал-отеле». Япония произвела на меня столь благоприятное впечатление, что, когда я вернулся в Москву из Китая, и мне предложили вновь заняться шпионажем, я шутливо предложил Токио в качестве возможного места назначения.
Из протокола допроса Рихарда ЗоргеКогда я начал собирать материал к главе о токийской жизни знаменитого советского разведчика, меня поразило следующее обстоятельство. О Зорге у нас написана примерно дюжина книг — удивительно мало, и несколько десятков статей. Значительная часть последних так или иначе спускается своими изыскательскими корнями к двум материалам, подготовленным в начале 1960-х годов советскими журналистами Всеволодом Овчинниковым и Виктором Маевским. Прославить разведчика было велено к двадцатой годовщине его гибели 7 ноября 1944 года, что и было исполнено усилиями агитпропа. Вслед за этим и появились те несколько книг, о которых я говорил, а к ним позже добавились исследования, основанные на открытии части архивов в девяностых годах прошлого века. Тем временем за рубежами отечества Зорге о нем писали и пишут непрерывно, не дожидаясь каких-либо дат. Одна только его японская возлюбленная — Исии Ханако — написала о нем три книги, первая из которых вышла в 1949 году, когда в нашей стране даже не планировалось рассекречивать его имя. Следующая глава не содержит каких-либо глубоких изысканий по делу Зорге, и я не претендую на научную новизну изложенных далее материалов, но то, что я узнал и почувствовал, собирая материалы для нее, глубоко потрясло меня эмоционально. Моя личная история Зорге началась осенью 2002 года, но, прежде чем рассказать, как это было, стоит напомнить о том, кто такой Рихард Зорге, имея в виду, что, в отличие от Василия Ощепкова, он все-таки «прославлен», и основные эпизоды его биографии, хотя и покрыты сусальным золотом пропаганды, все же хорошо известны.
