этого слова. Дарья Сергеевна саркастически хмыкнула и повернулась к Гороховой, заву хроники.
– Отчаянная молодёжь пошла.
Кивнула Олечке: «Давай без глупостей. Но материал чтобы был».
Я не сдержал одинокий смешок.
– А ты что ржёшь, Новиков?
И не ржал я вовсе. Просто ей хотелось придраться. За Олеську, наверное. Сидит сейчас эта бестия в приёмной, в молчанку с угрюмой Лидкой играют. Я её теперь точно за задницу ущипну. А Олеську за косичку дёрну. Может быть, и мороженое не куплю.
Игнорируя мои оправдательные намерения, Дарья Сергеевна, похоже, всерьёз собралась преподать весельчаку урок подобающего поведения.
Я отчаянно замотал головой, пытаясь уладить недоразумение. Но она даже не заметила мои потуги и медленно, как локомотив для сцепки, двинулась в мою сторону. Раздражало то, что в этом неумолимом движении чувствовалось больше равнодушия, чем желания утолить гордыню. Встала напротив, приподняла подбородок и бросила в пустоту:
– Когда деньги будут, Новиков?
«Какие деньги? Про что деньги? Под новогоднюю ёлку, что ли, не доложил? Так кто ж их там считал? Или бухгалтерия умышленно что-то напутала?»
– За «Сломанные сердца», дорогой.
Твою мать! Миловидная немолодая родственница главного редактора. Помню, сидели у неё на кухне, пили домашнюю настойку, болтали на безобидные темы. То ли настойка оказалась на «виагре», то ли грудь под блузкой свела с ума. И так уж случилось, что между прочими радостями молодую писательницу ласкало обещание отредактировать её творение.
– У нее сейчас денег нет, – попытался вывернуться я.
– Так ты ей займи.
– Так она не отдаст.
– Найдёшь, как отобрать. Квартиру отсудишь.
– Да жалко же…
– Ты, шизофреник19! Снова добродетеля включил. Верни обратно негодяя и подлеца. Пил, ел, пользовался. Страдалец! Теперь деньги забери.
Я, как нашкодивший щенок, поднял на хозяйку умоляющий взгляд и, не найдя прощения, уныло кивнул мордой.
***
Как мы такими стали?
Юношеский максимализм, незашоренный взгляд, жажда журналистских расследований – багаж, с которым врываются в редакции выпускники журфака. Сделать имя родители не помогут, а пробиться на первую полосу или опубликовать свой претензионный манифест сравнимо разве что с восхождением на Эверест.
Они карабкаются на вершину, пытаясь поразить читателя симбиозом реальности и воображения. Обрушивают громоздкую аналитику, сносят унылую логику, превозносят Желания, освобождая комплексы из-под опеки морали.
К черту старпёров, время стартаперов!
Но мудрость не сдаётся. Навороченные программы, типа Big data, приводят их к общему знаменателю, составляют каталоги психотипов, и вот уже к твоим потаённым Желаниям обращаются изготовители этих самых желаний.
И, кажется, это всё: душа обретает материальную форму, массу, стоимость, точку кипения и продается в интернет-магазине за такую же обезличенную валюту. Но снова находится какой-нибудь душевнобольной Данте и картинами оживающего ада перетряхивает очерствевшие души.
Ну а здоровый филолог тем временем, проехав по первым полосам, заслужив некоторое признание, располагается поудобней в протёртом кресле издательского кабинета, наклеивает имя на входной двери и держится за ничтожную зарплату.
***
Дальше всё как в тумане. Кого-то таскали за уши, кого-то колотили сокамерники, а по окончании этого драмкружка меня смыло в коридор потоком выносимой мебели. Я прошёл в кабинет, плюхнулся в кресло, разбудил монитор, попытался высадить головой окно Windows. Хрен там. Швырнул пачку бумаг в окно кабинета. Она зашелестела, подхваченная живым ветром, и, трепеща, унеслась в его жадных объятиях.
Потёр виски, подошёл к окну, выглянул – ни ветра, ни бумаг. Ничего не понимаю. Закурил, наблюдая за спокойствием протекающего под окном асфальта.
– Третий этаж, – раздался за спиной Дарьин голос.
Я не обернулся, позволяя равнодушию спины продемонстрировать моё самообладание.
– А ты знаешь, что муж бабы Ани был генералом?
– Шутишь? – спиной переспросил я.
– Ага. Обхохочешься.
Я обернулся. Дарья стояла в проёме двери, облокотившись на косяк, со сложенными на груди руками. Такая вся снисходительная, претензионная – типа генеральская внучка.
– Баба Аня, уборщица-генеральша?!
– Вдова, – Дарья задумалась на несколько секунд. – Дед умер, когда я была совсем маленькой, и жили мы вдвоём с бабушкой. Генеральская пенсия позволяла нам не бедствовать. Уроки музыки, репетиторы, театры, выставки. Но после «чёрного вторника» прежняя жизнь рухнула. Помню, после очередной моей истерики о гетрах в цветную полосочку бабка посадила меня на колени, а я уже та кобыла была, вытерла мне слёзы и сказала: всё, деточка, как прежде уже не будет. Теперь будем жить по-новому. И от старой жизни остались только зарядка да овсяная каша по утрам. Какое-то время бабка продавала вещи, только деньги теряли свою стоимость быстрей, чем она успевала дойти до магазина. А потом мы просто скатились в нищету. Баба Аня, растоптав свою гордость, пошла работать уборщицей, а я дала себе слово вырваться из этой убогости и никогда туда не возвращаться. Чего бы мне это ни стоило. А ты, дурень, никак не хочешь оставить свои скелеты в прошлом и начать жить по-новому.
Дарья прошла в комнату, уселась на подоконник, через плечо глянула за окно.
– С такой высоты только плевок разобьётся, – резюмировала свои наблюдения.
Я расслабился, тоже подошёл к окну, плюнул. Дарья высунулась из окна. Я непроизвольно вцепился в талию и потянул на себя. Она обернулась, и озорное недоумение мелькнуло в прищуренных глазах.
– Третий этаж, – буркнул я. – Конечная. Выход, прощанье, поцелуи, объятья.
Боже, что за пургу я несу.
– А почему прощанье? – с деланой обидой спросила Дашка.
И тут же прыснула заразительным хохотом, увлекая и меня в круговорот её непредсказуемых эмоций. Мы хохотали, сгибаясь, судорожно глотая воздух, лупили по подоконнику, старались остановиться, но только сильней заходились в припадке истерического веселья. По лицу Дарьи катились слёзы, слетали на пол, и я, подхватив одну, спрятал во внутренний карман.
– Теперь у меня есть твои хромосомы.
Бестолковая кража развеселила нас ещё больше, и мы уже всхлипывали, тужась собрать простейшие фразы, рассыпающиеся в новом приступе хохота. Наконец Дарья Сергеевна обрела себя. Спрыгнула с подоконника, стянула со стола салфетки, высморкалась, удалила следы буйных красок, размазанных по лицу, и прошла к выходу. Открыв дверь, обернулась.
– А насчет «Сломанных» не переживай. Мокин за неё письменное поручительство дал. А у него и квартира, и машина, и дача. Так что заплатят.
Глянула на часы и уже шагнула в коридор, но мой оклик остановил её.
– Дарья… Сергеевна. Я хотел сегодня пораньше уйти.
– Что-то случилось?
– Да нет. Ничего серьёзного.
Она быстро подошла ко мне, слегка коснулась плеча и насмешливо протянула:
– Да ты никак влюбился?
От неожиданности я вздрогнул и принялся невнятно жестикулировать.
– В эту, что ли?..
– Да ты что! Нет, конечно!
Дарья облегчённо качнула головой.
– А то я испугалась, не поехала ли у тебя крыша.
