— Не моя забота облегчать тебе жизнь.
Он принялся вышагивать по камере. Его голос зазвучал спокойно, слова произносились в такт с каждым шагом:
— Ты как всегда стремишься все у меня отобрать, правда? Даже объяснение. Я знал, что собирался сказать. Репетировал. Но ты ведь у нас вечная всезнайка.
— Это я у тебя все отбираю? — откликнулась я. — Ты получил все. Ты остался, у тебя есть мама. — Голос дрогнул при ее упоминании.
— Это произошло слишком поздно. — Зак остановился. — Алиса уже убила отца. А ты отравила все вокруг. Все годы, что мы оставались неразделенными, ты непрестанно подпитывала меня ядом. Меня все равно не приняли как равного. Я мечтал о другой жизни. — Он поднял пустые руки с растопыренными пальцами. — Ты все испортила. Забрала всё.
— У меня ничего не было, — произнесла я. — В селении мне случалось голодать, но ты посадил меня под замок, лишив даже такой жизни. И ты все еще думаешь, что судьба жестока с тобой?
— У меня нет выбора, Касс.
— Зачем ты пытаешься меня убедить? Хочешь, чтобы я тебя простила? Сказала, что понимаю?
— Ты говорила, что понимаешь.
— Говорила, что знаю, почему ты это сделал. Знаю, чем руководствовался. Ты превратился в крупного игрока Синедриона, нажил врагов и решил, что через меня они смогут добраться до тебя. Но это не повод держать меня взаперти.
— А как бы ты поступила?
— С каких пор тебя интересуют мои мысли, мои желания?
Теперь он разозлился:
— Все всегда зависело от тебя. У меня не было жизни, она началась лишь после твоего ухода.
— Мы жили вместе. У нас была жизнь. — Я как обычно подумала о тех годах, что мы провели вместе, вдвоем на задворках деревни. — Тебе просто хотелось другую.
— Не другую, а свою. Собственную. А ты сделала ее невозможной. Теперь я на пути к достижению чего-то большего и не могу позволить тебе опять все испортить.
— Так ты разрушил мою жизнь, чтобы защитить свою?
— Да как ты не понимаешь: из нас двоих жизнь положена лишь мне! Ты всегда поступала так, словно мы оба можем получить то, что хотим. Так не бывает, мир устроен по-другому.
— Так измени его. Ты утверждаешь, что стал могущественным и влиятельным, можешь принимать решения. Ты не задумывался, что мы меняли этот мир каждый день, пока были вместе?
Он затих, затем подошел и устроился рядом со мной. Коротко вздохнул, откинувшись на спину, и подтянул к груди колени, гораздо выше моих. Волоски у него на руках, раньше выгоравшие на солнце, выглядели намного гуще и темнее, чем я помнила.
Мы оба очень изменились за прошедшие годы, но наши тела все еще двигались, зеркально копируя друг друга: мы по привычке сидели бок о бок на моей кровати, прислонившись к стене, как и много лет назад в деревне, когда родители спорили внизу на кухне. Как и тогда, я ему шепнула:
— Ты не должен быть таким, Зак.
Он встал и вынул ключи из кармана.
— Я бы и не был, если бы не ты. Если бы ты не усложнила все с самого начала.
За месяцы в камере я тщательно продумала свою речь и дала себе слово, что останусь невозмутимой. Но позабыла о намерениях, когда Зак направился к двери.
Кровь вскипела в венах при мысли о том, что я вновь останусь в камере одна. Я вскочила и рванула к нему, уцепилась за связку ключей. Зак был выше меня на полголовы и намного сильнее — куда мне до него после шести лет на голодном пайке в селении и месяцев заключения. Он не напрягаясь удержал меня за горло на расстоянии вытянутой руки. Я царапалась и брыкалась, отлично понимая, что это бессмысленно. Если даже получится его вырубить или сломать руку, я сама свалюсь без сознания. Но мне казалось, что я борюсь не с ним, а со стенами камеры, бетонным полом и равнодушными часами, которые проходили мимо, пока я сидела взаперти.
Я навалилась всем телом, пока не почувствовала, как пальцы Зака сильнее впиваются мне в шею, но он не ослабил хватку даже когда я вцепилась в его предплечье ногтями. Он подался вперед и зашептал, подхватывая мое дыхание:
— Я тебе в некоторой мере даже благодарен. Другие советники Синедриона сколько угодно могут разглагольствовать о рисках, связанных с омегами. Радиоактивном загрязнении, которое вы несете. Заразе. Но они ничего об этом не знают, потому что не жили моей жизнью. Они не знают, какими опасными вы можете быть на самом деле.
Меня трясло, но когда он разжал пальцы, я заметила, что его тоже колотит озноб.
Мы стояли так несколько минут. Пространство между нами колыхалось в такт с нашим шумным дыханием, как в ночь накануне летней грозы, когда в раскаленном воздухе слышится пение цикад, а весь мир звенит от ожидания.
— Пожалуйста, Зак, не надо, — отчаянно прошептала я, вспоминая, как в детстве он просил меня ночью в спальне признать себя омегой. Значит, вот как он себя чувствовал?
Он ничего не ответил, лишь отвернулся. Когда Зак вышел и запер замок, я посмотрела на свои дрожащие кулаки и заметила под ногтями правой руки его кровь.
* * * * *
Исповедница повадилась приносить с собой карту. Заперев дверь, она, не отвлекаясь на какие-либо предисловия, раскладывала карту на кровати и спрашивала:
— Покажи, где располагается Остров. — Время от времени она обводила пальцам небольшие территории: — Нам известно, что он где-то на западе или юго-западе от побережья. Мы все ближе — еще немного, и отыщем.
— Тогда зачем вам я?
— Твой брат не славится терпением.
Я попыталась рассмеяться:
— И что вы собираетесь со мной делать? Пытать? Угрожать смертью? Любая серьезная боль причинит страдания Заку.
Исповедница тоже рассмеялась:
— Думаешь, самое плохое с тобой уже произошло? И хуже быть не может? Ты понятия не имеешь, как тебе повезло. И везение продолжится лишь в том случае, если ты станешь для нас полезной. — Она снова придвинула ко мне карту. Я просто физически ощущала тяжесть ее взгляда: он жег, как тавро мой лоб несколько лет назад.
— Полезной, как ты? Работая на них? Предсказывая события хозяевам-альфам?
Она наклонилась, приблизив ко мне лицо так, что я разглядела на щеках тонкие и светлые, словно кукурузные рыльца, волоски. От глубоких медленных вздохов — одного, второго — чуть раздувались ноздри.
— Ты уверена, что они мне хозяева? — прошептала Исповедница.
Ее щупальца проникли глубже в мое сознание.
В детстве мы с Заком подняли большой плоский булыжник; под ним, вырванные из тьмы на свет, извивались белые мясистые слизни и личинки. Под взглядом Исповедницы я почувствовала себя такой же личинкой. Мне ничего не удавалось утаить от пытливого взгляда. После первоначального шока я научилась закрывать свой разум, точно глаз. Сжимать, как кулак. Блокировать, отбиваясь, чтобы хоть что-то сохранить для себя. Мне следовало защитить от нее Остров, но я эгоистично хотела скрыть и кое-какие личные воспоминания. Осенний день, когда мы с Заком учились писать на заднем дворе: вокруг возились куры, а мы, присев на корточки, прутиками выцарапывали неуклюжие буквы в пыли. Зак написал мое имя, я написала его. Долгие дни на берегу, когда остальные ребята были в школе, а мы делились детскими сокровищами, которые отыскали, слоняясь вдоль реки. Зак показал мне окаменелость, а я принесла открытую раковину устрицы, с внутренней стороны такую же белесую, как бельмо на глазу нищего омеги, которого я встретила по дороге в Хавен. Воспоминания о ночах, когда мы перешептывались, обмениваясь историями так же, как сокровищами днем. В темноте под стук дождя по соломенной крыше Зак поведал о том, как на него попер вол на соседском поле, когда он решил срезать путь к колодцу, и пришлось карабкаться на дерево, чтобы избежать рогов и копыт. А я рассказала о том, что видела из-за забора, за который нам не позволялось заходить, как другие дети привязывали к ветке дуба новые веревки для качелей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
