Ясно, что в этих словах есть и трагизм, и запоздавшее прозрение, но главное в них — это все та же максималистская претензия и невольная (не думаю, что сознательная, но «нас так учили!») экстраполяция ее на все века.
Ну что ж, жить всецело по «Его заветам» мы, естественно, не умели (этого еще ни одному народу не удавалось), но вот носить их под сердцем, подобно партийным билетам, и пользоваться ими с должной сноровкой мы научились, очевидно, с ранних лет.
Не числом, а верой
Еще со времен исхода из Египта в еврейские умы проникло убеждение, что побеждает не число, не сила, а Бог и вера. Причем не только в символическом, отвлеченно моральном значении этих понятий, по типу: сила на стороне правых, — а буквально.
Когда Иеровоам, первый царь «отпавшего» Израиля, пошел войной на Иудею, где в это время царствовал внук Соломона Авия, у него было восьмисоттысячное войско, а у Авии — ровно наполовину меньшее. Перед началом боя Авия обратился к армиям обеих сторон с речью. Укорив израильтян за то, что те откололись от его отца, «предназначенного самим Всевышним на царство» (не зная, очевидно, что и враг его отца Иеровоам был предназначен самим Всевышним на царство), он предлагает им сложить оружие, поскольку они, погрязшие в идолопоклонстве и других делах, противных Богу, все равно победить не могут.
«На какую победу рассчитываете вы? — взывал он к войскам противника, своим соплеменникам. — Не ожидаете ли вы поддержки от золотых тельцов ваших или жертвенников на горах? Но ведь эти жертвенники являются лишь показателями вашего нечестия, а никак не вашего благочестия. Или, быть может, ваше численное превосходство над нами возбуждает в вас смелые надежды? Однако знайте, что в скольких угодно тысячах воинов, сражающихся за неправое дело, нет никакой силы, потому что лишь на справедливости и благочестии может покоиться твердая надежда одержать верх над противниками. А между тем такое-то именно упование присуще нам, так как мы с самого начала соблюдали законоположения и почитали истинного Бога…» («ИД», кн. 8, гл. 11)
Пока Авий произносил речь, вероломный Иеровоам тайно окружил иудейские войска и ударил внезапно с тех сторон, откуда Авий совсем не ожидал. Он пал духом, готовый к поражению, но тут все воины Иудеи призвали на помощь Всевышнего — и, конечно же, победили.
Как видим, ничто не сравнимо с помощью истинного Бога: ни превоссходящий вдвое — вдвое! — враг, ни его тактическое преимущество, ни паническое отчаяние в собственных рядах.
Сражались соплеменники тоже, как настоящие враги. Никакими предрассудками о братской крови ни те, ни другие не грешили. «Тут произошло такое ужасное кровопролитие, какого не запомнить во всей военной истории греков и варваров; такую массу людей перерубили воины Авии в рядах рати Иеровоама и такую удивительную и знаменитую победу одержать удостоились они от Предвечного. Врагов пало пятьсот тысяч, и, кроме того, наиболее укрепленные города их были взяты силою и преданы разграблению…» (Там же).
В последующие столетия, до самой гибели Израиля, эти два еврейских государства не только не делали никаких попыток к объединению, а враждовали, как совершенно чужие народы. И это в то время, когда и размер страны, и ее численность решали все. Не говоря уже о малых странах, евреи были окружены могущественными державами, такими как Египет, Ассирийская империя, Сирия, возвысившийся позже Вавилон.
Сейчас бессмысленно, наверно, гадать на кофейной гуще. Но несомненно, не будь мы разбиты на две половинки, на два обрубка, и голос наш был бы весомее в этих древних бойнях, и сила оружия была бы ощутимее, да и тылы — более укреплены.
Ведь, несмотря на то, что цари в обеих наших странах были, по большей части, людьми незавидных достоинств, нет-нет, а появлялись крепкие и мудрые мужи. В Израиле, к примеру, выдвинулся царь Омри (876–869 гг. до н. э.), которого Даймонт называет Наполеоном своего времени. При нем страна достигла таких успехов, что современники со страхом и почитанием перед ней называли ее «страной Омри». Можно назвать и несколько успешных царей Иудеи: Асан, Иосафат, Езекия, отстоявший страну от ассирийцев, перед которыми пал Израиль, и, безусловно, Иосия (Иошияху, 640–609 гг. до н. э.), который вошел в историю как проницательный политик и неустанный реформатор.
Что касается личного мужества наших предков на поле брани, то я уже говорил, оно не только не уступало храбрецам других народов, а, напротив, часто превосходило и само по себе, и от сознания духовного превосходства. Воодушевление великой идеей Единого Бога, — да, то самое, которое часто вело нас к безрассудству и, в конце концов, привело, как мы увидим ниже, к полному краху, — именно оно, бесспорно, придавало дополнительной силы и поднимало на самоотверженность, неизвестную врагам.
Нетрудно представить, насколько мы были бы сильнее и увереннее в себе, и устойчивее на земле, если б не сломали эту и без того не ахти какую большую и богатую землю надвое!
Когда вчитываешься в историю, тем более, своего народа, начинаешь понимать, что это отнюдь не парад отвлеченных героических персонажей или механический набор побед и поражений, а сложнейший организм живой жизни, в котором в единый клубок так же, как и в наших сегодняшних буднях, переплетены нити бесчисленных воздействий и страстей — от самых высоких до самых незменных, причем не всегда различимых и поддающихся точному определению.
Чем еще, если не силой тока самой жизни и природы человека, можно объяснить нашу постоянную тягу к идолопоклонству, вопреки всеобщему осуждению его и вопреки столь же всеобщему стремлению к соблюдению чистоты Заветов. Мои личные наблюдения над жизнью в условиях Сияющих Вершин и руководящей роли партии, подсказывают, что, очевидно, и у наших древних предков жизнь протекала на двух этажах. Какая-то наиболее прилежная часть населения находилась всегда на высоте и блюла, в то время как другая, несознательная, не вылизала из низин «мещанства и мелкобуржуазных заблуждений».
Как у разведенных по разным дорогам близнецов спонтанно проявляются одинаковые привычки и пристрастия, так в наших двух странах — и в Израиле, и Иудее — одинаково постоянными были одни и те же тенденции. Каждый новый хороший царь, даже если он приходил на смену тоже хорошему (о плохих предшественниках и куры не балакают), начинал с очищения страны и храма — да, да, даже храма! — от грязных идолов язычества. Причем, нередко случалось, что отдельные цари впадали в грех «золотого тельца» лишь к концу жизни, после успешной победы над ним и наведения порядка вначале.
Некоторые читатели могут подумать: откуда в Израильском царстве взялся храм, ведь храм был только в Иерусалиме, а Иерусалим — в Иудее?
Оказывается (я тоже до недавнего времени об этом не знал), был построен храм и в Израильском городе Бет-Эле, причем в самом начале раскола. И построил его, не кто иной, как уже известный нам Иеровоам, тот самый, которого наш Всевышний, наказывая Соломона, сначала одарил новым царством, а затем покарал за аналогичную соломоновой измену — поклонение идолам.
Ну вот, этот проклятый царь Иеровоам, назло Иудее, строит еще один храм, надеясь, что таким образом оборвется всякое общение между евреями двух стран, поскольку у израильтян отпадет нужда в посещении Иерусалима и раскол станет необратимым.
Кроме еще одного храма, несколькими десятилетиями спустя в Израиле, в пику созданным в Иудее первым частям так называемой Яхвистской версии Пятикнижия, появляется своя, Элохистская, версия Моисеевых Заветов.
Ясно, что сие выдающееся творчество никаких других последствий не имело, как только еще более усиливало враждебное противостояние, добавляя к территориально-политическому расколу и религиозную независимость. Но, вместе с тем, оно с наглядностью показывает, до чего идентично оба государства развивались идеологически. И там, и здесь волны беспросветного идолопоклонства сменялись освежающими волнами борьбы за чистоту подлинного вероучения, потому что только верность ему освобождала от наказания поражениями и вознаграждала победами. При хорошем поведении, достаточно, казалось, воззвать к Нему — и не страшны нам ни бури, ни преграды. Он позаботится. А если забота не выходила, если враги все же побивали, если чиновники замучивали, то кого еще винить, как не эту заразу идолопоклонства, часто поражавшую обе страны сверху донизу с размахом эпидемии.
Но была ли она в реальности в том пугающем объеме, в каком преподносит ее нам библейская история?
Предполагаю, что нет. Было увлечение всякими изображениями, безделушками и художествами, и если поклонялись им, то не обязательно предавая Закон, не обязательно религиозно. Разве наши эстетические позывы не могут быть столь же сильны, как и религиозные? Неужели поклонение красоте и дару изобразительного творчества непременно ведет к измене Всевышнему? Считалось, что да, — ведет.
