Во второй раз она улыбнулась уже губами. Бруно покраснел. Он и надеяться не смел, что ее первая улыбка предназначалась ему: но теперь ее взгляд был, вне всяких сомнений, устремлен прямо на него.
Сосия подумала: «Ага, девственник, какая прелесть. Даже не знает, как мне ответить».
Ее потянуло к Бруно с первого же взгляда, и это чувство было ей незнакомо. Оно пробудило в ней живейший интерес. По выражению его лица она поняла, что он добр. Движения его подсказали ей, что он быстр и нежен. Да, его стоит соблазнить, решила она, уже вполне представляя, чем все закончится, хотя и предвкушая удовольствия новой любовной storia[30].
Она вновь улыбнулась и на сей раз заговорила, а Бруно заметил желтую эмблему, которую она приколола к изнанке рукава. Подобное открытие ошеломило его, но было уже поздно. Она придвинулась к нему поближе.
С сильным иностранным акцентом, четко отделяя гласные и согласные звуки, а потом будто сталкивая их, она сказала:
– На ваших руках лежат снежинки, signor[31].
Это было правдой. Пока traghetto пробирался по каналу, пошел сильный снег. Все венецианцы, застывшие в неподвижности на палубе черной лодки, были уже покрыты снегом, словно статуи. У Бруно перчаток не было, и он прижал стиснутые кулаки, похожие на маленькие алебастровые чаши, к бокам. Снежинки ложились во впадинки между его побелевшими пальцами, покрытыми пятнами, и не таяли.
Глаза их встретились. Он робко улыбнулся, а потом идиотская ухмылка стала шире, растягивая губы. «Словно конькобежец расписался на льду», – подумал он. Он молчал, просто не зная, что сказать, и смущенно опустил голову. «С чего бы это такая женщина вдруг обратилась ко мне? Именно такая, чужестранка, еврейка, скорее всего, куртизанка, но очень красивая. У нее золотистая кожа и потрясающий разрез глаз».
Когда он поднял голову, она уже исчезла. Как бы то ни было, он так и не придумал, что сказать ей. Ее уход вызвал в нем щемящее чувство потери; его охватила смесь жаркого сожаления и замешательства из‑за собственной беспомощности, и он даже почувствовал облегчение. Он был совершенно уверен в том, что незнакомая еврейка олицетворяла собой то постыдное эмоциональное возбуждение, которым так славилась Венеция и которого ему до сих пор удавалось избегать.
Он опустил взгляд на руки, ища снежинки, о которых она говорила. Но после странного столкновения с этой женщиной, от которой пахло чем-то незнакомым, они тоже растаяли, словно оказались не в силах вынести исходящий от нее жар, когда она придвинулась к нему.
Сосия сошла на берег раньше его и, прижавшись к стене, затаилась в воротах, пока Бруно, погруженный в свои мысли и глядевший на руки, не прошел мимо.
Затерявшись в толпе, она следила за ним до места его работы, Fondaco dei Tedeschi[32], неподалеку от деревянного моста у Риальто. Она знала, что это большое квадратное здание служит гильдией для немецкой диаспоры в Венеции и постоялым двором для прибывающих в город тевтонских купцов. Они знали и уважали Рабино, частенько вызывали его к себе, дабы он пользовал германцев, пострадавших от тягот нелегкого пути через Альпы.
Но молодой человек ничуть не походил на северянина, да и одет он был совсем иначе; значит, он просто работает на них, как и многие другие. Не исключено, что он – sensale[33], один из тех, кто наставляет немецких торговцев и выкачивает из них налоги, присваивая изрядную толику себе. Но этот мечтательный молодой человек ничуть не походил на счетовода, да и вообще не отличался процветающей внешностью того, кто занимает прибыльную должность sensale.
Вслед за ним она миновала первый открытый двор, уже гудящий от гортанных возгласов рослых немецких и швейцарских купцов, которые вели переговоры, пока их аккуратные и строгие слуги терпеливо ожидали своих хозяев на сводчатых галереях. Определить, кто из них пробыл в Венеции достаточно долго, было легко: во время разговора они жестикулировали, тогда как вновь прибывшие держали руки чуть ли не по швам. Затворы шлюзов были открыты. Мужчины таскали ящики, в которых гремела оловянная посуда и железные инструменты. Вздыхая, канал приносил с собой запахи пива и сосисок, долетавшие с кухонь, словно знак благосостояния. Сосия приблизилась к колодцу в центре тихого второго дворика и медленно обошла его по кругу, глядя вверх.
Своей архитектурой здание напоминало театр или зал судебных заседаний. Она живо представила себе мужчин, сомкнутыми рядами сидящих на сводчатых галереях у нее над головой. Молодые люди наверняка бы не удержались от того, чтобы не помахать ей и улыбнуться. Мужчины постарше смотрели бы на нее с видом искушенных знатоков, в которых интерес пробуждается лишь при мысли о том, чтобы испробовать нечто доселе неизвестное. Найдутся и те, кто уставится на нее прищуренными глазами, похожими на бойницы старинных замков, и на кого она не произведет никакого впечатления.
Бруно поднялся по одной из четырех лестниц и исчез, посему она прислонилась к колодцу и стала высматривать его меж колонн. Руки ее, сложенные за спиной, нащупали морду крылатого венецианского льва: камень обрел бархатистую гладкость от прикосновений крепких ягодиц тысяч германцев, что опирались на него.
Она заметила гладкую щеку Бруно, промелькнувшую между двумя арочными проходами, подошла к нижней ступеньке ближайшей лестницы и взбежала по ней, не поднимая глаз. Перед ней возник какой-то мужчина. Он с любопытством взглянул на нее, но она не дала ему времени на размышления, а быстро прошла на следующий этаж. Она не обращала внимания ни на кого, кроме своей добычи: черная накидка юноши исчезла за углом.
Следуя за ним на расстоянии десяти шагов, она позволила ему войти в открытую дверь. Затем она появилась у входа сама и остановилась в тени. Из своего укрытия она увидела группу мужчин, человек десять, сгрудившихся вокруг какого-то металлического аппарата, размерами и видом напоминавшего ручную тележку; один мальчишка уносил печатные листы, усеянные черными рядами букв; двое мужчин склонились над металлическими прямоугольниками, а еще один размешивал в котле какую-то угольно-черную жидкость. Кто-то накрыл металлическую пластину одеялом, и раздался сочный шлепок, словно большую рыбу свалили на стол.
Над дверью она заметила надпись, вырезанную на доске вишневого дерева. «ИОГАНН И ВЕНДЕЛИН ДА СПИРА» – прочла она, и имя показалось ей знакомым.
Из раскрытой двери повеяло резким запахом, и это вырвало ее из задумчивости, напомнив о молодом человеке, ради которого она и пришла сюда.
