Сидеть в театре по четыре—шесть—двенадцать часов, добавить еще пару – какая, в сущности, разница? Мне проще было согласиться на небольшую вечеринку, чем отказать этой поэтической фурии. У меня тогда еще сохранялась слепая надежда, что не мне одному рассовывались поэтические цитаты по карманам. Квартира на Октябрьском поле меня не манила своим уютом, а матрац, на котором я спал, не радовал свежестью и белизной постельного белья.
Я понял, что это подстава, когда вошел в комнату, слабо освещенную свечами, и услышал:
– Не превозмочь и не отдаться,
Не попытаться не уйти,
Со мною ты решил остаться?
Мне не нужно твое «прости».
Это четверостишие, Александр, посвящено тебе, как и все те, что ты находил в своих карманах. Они были от меня…
– Спасибо, конечно…
– Хочешь еще?
Вопрос был чисто риторический, и времени вежливо отказаться мне не дали.
Буквально через секунду следующей фразой я словно получил по физиономии:
– Ты презираешь, горький и надменный, мою пропитанную сладкой негой плоть.
– Это вопрос? – спросил я.
– Не перебивай, – быстро шепнула она и резко запрыгнула обратно на облюбованного жеребца сладко—молитвенно—шипящей интонации.
10
Все шло к моему психологическому поражению в этой гротескной схватке с природой: мрак, свечи, поэзия… Я и не понял, как у меня появилась эрекция. Я подошел к ней, расстегнул ширинку и приставил член к самым губам.
Глаза ее наполнились одновременно ужасом и диким восторгом, но она продолжала декламировать уже совсем с загробно—молитвенной интонацией:
– Презрением обдашь, герой бескрылый,
Не подойдешь и не пома… ни…
На гласной «а» я сжал большим и указательным пальцами ее щеки и, открыв ее рот, резко и глубоко вставил.
Она пыталась плеваться набором согласных звуков, но другой рукой я взял ее за затылок, и процесс приобрел нужный ритм и пластику.
К счастью, девственницей она не была – уже через минуту стала причмокивать, пытаться шевелить языком и создавать во рту некое вакуумное разнообразие.
Я взялся обеими руками за ее крепкие, неестественно красные уши и приступил к делу зло и интенсивно.
Завлит бросила свои листки с прыгающими буквами, стянула с меня джинсы и яростно вцепилась ногтями в мои ягодицы.
Минут через пятнадцать, чувствуя, что приближается «хэппи энд», я оторвал одну руку от уха, проникнул под кофту через ворот и сильно сжал ей соски. Судя по стонам, она кончила.
Когда я выстрелил ей в рот, она замахала руками и выбежала в коридор, продолжая стонать, патетично что—то бормоча и с удивлением мотая головой. Словно вопрошая: как я дошла до такой жизни? Можно подумать, в моей голове были другие вопросы.
11
Мне хотелось, чтобы произошла хоть какая—то связь с моей настоящей театральной жизнью и той, что была в Питере. Чтобы иллюзия призрачного счастья и приемлемого существования укрепилась и материализовалась хоть в чем—то.
После долгих и мучительных раздумий я понял: песня «Blu Valentine», являвшаяся главным мотивом нашей с Джульеттой жизни и творчества, – вот что мне было необходимо.
Я попробовал договориться со Степаном, чтобы ее вставили в спектакль по Платонову, но быстро понял бесперспек—тивность этого занятия. Тут на удачу подоспела постановка по мотивам «Острова сокровищ» и роль грустного пирата. Роль была придумана специально, чтобы у меня начали капать «игровые деньги». С режиссером этой детской паранойи мне почти удалось договориться. Пару раз в качестве пробы песня прозвучала в сцене тонущего корабля, который покидали матросы, но я первый же признал всю утопичность этой затеи. Актеры не знали, с каким лицом покидать корабль под эту музыку, и роптали… «Blu Valentine» могла звучать только тогда, когда на сцене были мы, и никогда более. Вот если бы дочку капитана корабля, попавшую в плен к пиратам, но не выдавшую тайну золотого ключика, играла моя Джульетта, я уверен, мы бы смотрелись очень органично. Особенно в сцене нахождения сокровищ старого Флинта.
12
Нельзя не упомянуть и про популярные в то время в Москве мюзиклы. Полтора часа смотреть на идиотски бодрые улыбки или на педерастично томные гримасы танцоров – этого не оправдает никакая мода.
Легче подучить танцевать и петь (в крайнем случае, вовремя открывать рот) актера драматического. Все—таки сюжет – его сыграть надо.
Мюзиклы имели серьезную коммерческую поддержку, как и все новомодные московские увлечения. Одной из составляющих успеха был внешний вид актеров, в том числе спортивная форма. Поэтому в нашем большом и шумном молодежном коллективе появились пачки абонементов в фитнесы—партнеры и солярии—друзья. Один халявный абонемент перепал и мне.
Так я вошел в мир элиты. Серьезной богемной и коммерческой элиты. Как был – в не стиранных неделями носках и трусах. Если учесть, сколько раз я мылся за последнее время, то какой мне был смысл что—то стирать? Абсолютно никакого…
«Бизнес—элита» шепталась за моей спиной:
– Кто это? Откуда?
– Тише—тише, это из мюзикла, – объясняли на ресепшэне.
– Из того самого?
Я прокатывал мимо ресепшэна, видимо, не только как начинающая звезда музыкальной драмы, но и как возможная жертва террора.
Вполне возможно, что я даже сходил за контуженного… ну, слегка… Собственно говоря, ведь контуженным я и являлся – что греха таить. Моя женщина контузила меня со всей невероятной тяжестью, которая могла только быть, если считать душевную травму.
Пройти ресепшэн нужно было первый раз, потом ты уже становился частью избранного общества. Уже то, что там можно было бесплатно пить воду, сидеть в кресле неподалеку от бассейна и читать, сделало меня постоянным посетителем этого фитнеса.
Постепенно я привык принимать душ, освоил велотренажер, а через неделю стал захаживать в турецкую баню, что явилось жесточайшим испытанием для моего организма. Во—первых, из—за настоящих приступов голода. Раньше мне так есть никогда не хотелось. Во—вторых, я ходил чаще всего днем – когда народу поменьше: свободные в планировании своего времени хозяева фирм, редко – телевизионные ведущие и певцы, но в основном – жены и герлфренды хозяев мира сего.
Загорелые, с накаченными плечами и ягодицами, ухоженные визажистами и стилистами, в одежде, сочетавшей по последнему писку моды спортивное и эротическое направление: прозрачные вставки на штанах, задранные по самые уши и декольтированные одновременно топики. Целая эскадрилья девушек с обложки, самых разнообразных типажей и национальностей.
Именно в турецкой бане на каменных скамейках они возлежали, подобно гибким и пластичным пантерам.
Одеты они были преимущественно в купальники—стринги, кое—кто – видимо, из бывших стриптизерш – только в стрингах. Их оголенные груди, плечи, спины и, главное, ягодицы невиданной красоты проглядывали сквозь пар, делая мое нахождение рядом похожим на мираж…
Как—то раз, когда я выходил из фитнеса, меня остановила милая девушка лет шестнадцати с ресепшэна и, краснея, заговорила:
– Извините, я бы хотела вас попросить… не от имени администрации, а просто чтобы вы знали, что об этом все знают…
– О чем об этом все знают? – в ответ покраснел я…
Несколько мгновений мы стояли молча, смотря друг на друга и пунцовея.
– Мы, конечно, понимаем, что вы будущая звезда и творческая личность… Но вы не могли бы так часто не мастурбировать в туалете рядом с бассейном…
Ох уж эти милые девушки с ресепшэнов. Неужели вы и вправду думаете, что именно я – главный мудак из той череды людей, которые мимо вас проходят в ежедневном потоке? С чего вы решили, что я главнее их? Нельзя так заблуждаться, милашки мои, нельзя.
Еще неделю я проходил мимо ресепшэна, краснея, но затем состоялся разговор, после которого все—таки мне был заказан путь в большой мир богемного оздоровительного спорта.
– На вас поступила жалоба от одной нашей уважаемой клиентки…
– Жалоба? Но, извините, эта ваша клиентка сама вела себя не адекватно…
