Я подхожу к ней сзади.
— Не думаю, что они выглядят так уж плохо, — продолжает она, но часть дерзости испарилась из ее голоса.
Я провожу пальцем вниз по ее ягодице, поглаживаю мягкую хлопчатобумажную ткань и громко вздыхаю.
— Иисус Христос. Где твоя задница? Я знаю, что она у тебя есть. Эти трусики не показывают ее. Вот это да. Надевать эти трусики на такое тело, это как граффити на Микеланджело.
— Это просто трусики, — восклицает она, возвращаясь к своему прежнему разочарованию.
— Нет, — говорю я резко, — это никогда не «просто трусики».
Лиззи открывает рот снова, но затем закрывает его. С меня довольно.
— Куда ты идешь? — спрашивает она, поскольку я выхожу из примерочной и начинаю рыскать по стеллажам. Это облегчение выйти оттуда. Эти трусики изо всех сил пытаются сделать ее непривлекательной, но тело Лиззи по-прежнему сводит меня с ума. Примерочная большая, но я редко нахожусь на расстоянии в полметра от женщины, не намереваясь трахнуть или уже трахая ее, и эту привычку трудно подавить.
Я нагружаю свои руки трусиками, лифчиками, чулками, корсетами и всем остальным, что хочу увидеть на Лиззи — хотя, честно говоря, каждый инстинкт моего тела направлен на ее раздевание. Это первый раз, когда я фактически пытаюсь убедить женщину надеть одежду, а не снять ее.
Я обмениваюсь взглядами с парой девочек-подростков, которые не могут отвести от меня взгляд.
— Ты собираешься надеть их сам? — одна из них хихикает, указывая на нижнее белье, навешанное на моей руке.
— Нет, но я сниму их сам, — я улыбаюсь, вызывая у них ямочки на щеках, и румянец появляется на их лицах от смущения.
Я возвращаюсь в примерочную и обнаруживаю Лиззи, застенчиво прикрывающую себя.
— Где ты был?
— Попробуй эти для начала, — говорю я, подавая ей несколько вещей, а остальные вешаю на вешалку.
— Как ты узнал мой размер? — недоверчиво спрашивает она.
Я присаживаюсь на скамейку в углу и беспечно ухмыляюсь.
— Легко. Я хорош в этом. И я знаю, что делаю.
— Ты собираешься смотреть, как я одеваюсь? — говорит она, как только я прислоняюсь к стене.
Тщательно отработанным жестом, я поворачиваю голову в сторону и смотрю на стену слева от меня. Мне совсем не нужно наблюдать за ней, чтобы возбудиться. Я чувствую запах ее духов, слышу шелест шелка напротив ее нежной кожи, вижу ее лопатки краем глаза. Глубоко дышу, пытаясь упорно сдержать мое неистовое либидо, но если ад не собирается замерзнуть в течение следующего часа, то эта ситуация закончится вполне предсказуемо. Замечательно предсказуемо.
— Ладно, — говорит она, спустя несколько минут, — теперь можешь посмотреть.
Я оборачиваюсь и, увидев ее только мельком, вынужден закрыть глаза. Чулки до бедер, трусики, которые подчеркивают линию ног и облегают ягодицы, лифчик, поддерживающий грудь. Абсолютно безупречна.
Я открываю глаза и замечаю, что рассеянно покусываю свой кулак — жест, который я не использовал с тех пор, как моя страстная учительница средней школы пришла на работу в мини-юбке в одну удачную среду.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.
— Хорошо, — говорит она, пока регулирует лямки лифчика при помощи небольшого поперечного зажима, — все довольно-таки облегающее.
Я выражаю неодобрение.
— Позволь мне спросить еще раз. Как ты себя чувствуешь?
Она смотрит на меня, замолкает и слегка поглаживает свое бедро.
— Это… по-другому?
Я ерзаю на своем месте.
— В третий раз спрашиваю. Как ты себя чувствуешь?
Она смотрит на меня, затем обратно на свое отражение. Лиззи выдвигает колено вперед, сгибает руку перед грудью в кокетливом жесте, некоторое время размышляет, а затем говорит:
— Я чувствую себя… Страстной. Сексуальной.
— Хорошо. Держи эту мысль в уме и повернись ко мне.
Она медленно оборачивается. Я упиваюсь изгибами ее тела, словно стал очевидцем чуда.
— Я никогда не носила ничего подобного прежде, — говорит она, нарушая напряженную тишину.
— Почему нет?
Она смотрит на меня в замешательстве.
— Честно?
— Конечно, — я пожимаю плечами.
— Я не понимаю этого. Я имею в виду, если ты собираешься заняться сексом, то ты просто раздеваешься и делаешь это. Так какой смысл в этом?
Я сдерживаюсь, чтобы моя челюсть не отвисла до пола.
— Ты это серьезно прямо сейчас?
— Ты либо голый, либо одетый. Так какая разница, что ты носишь под одеждой? Для тех нескольких секунд между раздеванием и собственно выполнением этого дела?
— Выполнением этого дела? — повторяю я.
— Почему парням нравится это? Уверена, что это выглядит возбуждающе, но мне кажется… подожди, ты смеешься?
Моя голова находится в моих руках. Требуется усилие, чтобы убрать руки и посмотреть на нее вновь.
— Не могу сказать точно, является твоя наивность удивительно странной или невероятно возбуждающей, — говорю я, качая головой, — не хочу даже думать, какой была твоя сексуальная жизнь до этого момента, чтобы сказать что-то вроде этого.
Она непонимающе смотрит на меня.
Я встаю позади нее и кладу руки ей на плечи, глядя на ее отражение в зеркале.
— Секс не начинается и не заканчивается в спальне. Секс происходит везде вокруг тебя. Это танец. Мир полон его. Он начинается с того момента, когда ты утром решаешь, что надеть. Он проявляется, когда ты обмениваешься взглядом с незнакомцем. В том, как ты ходишь, как говоришь, места, которые посещаешь, и то, чем занимаешься. Прекрати думать, что секс заключается лишь в снимании твоей одежды в спальне и траханье, как старая супружеская пара. Хороший секс — это образ жизни, а не событие.
— Я полагаю… — говорит она без энтузиазма. Ее уверенность сходит на нет, и я должен исправить это.
Я отступаю, таким образом, теперь она может смотреть на меня в зеркало.
— Все это образ. Посмотри на меня. Знаешь, почему я закатываю рукава? Так женщины смогут взглянуть на мои предплечья и сделать вывод, что мое тело мускулистое, фактически не видя его. Они захотят увидеть его. Они знают, что там, но на самом деле не увидят его, пока не наступит нужный момент.
Она кивает и хмурит брови, и могу сделать вывод, что она действительно внимательно слушает.
— Я ношу солнцезащитные очки, — продолжаю я, — знаешь почему? Потому что это дает мне власть, ощущение тайны. Ты не знаешь, как выглядят мои глаза, не знаешь, куда я смотрю, как я смотрю на тебя. Я выбираю нужный момент и снимаю их, и это становится разоблачением, очередным шагом в танце.
— Ничего себе, — говорит она, и улыбка появляется на ее лице, — ты, в самом деле, все продумал.
