разу о ней не пожалел. Она отработанный материал, и ему теперь не интересна. Разумное животное, не более того. Если она решила, что смерть лучший для нее исход — так почему он должен жалеть об этом ничтожестве? У нее все равно уже не было души. Ожившая статуя, не более того.
Кстати, он так и не понял, почему она повесилась. То ли потому, что он лишил ее своего благоволения, то ли потому, что через нее прошло полторы сотни охранников. И что тут такого, если мужчины захотели ее тела? Она рабыня, и ее дело ублажать тех, на кого укажет господин. И только так. Жаль только потерянных денег. Лучше бы он продал ее в бордель, там умеют сделать так, чтобы девочки раньше времени не уходили на тот свет. Впрочем, на деньги ему плевать. У него их и так слишком много. Просто немного досадно, что умерла она не по его воле.
Уважаемый господин!
Имею честь сообщить, что пятого числа месяца геренталь года пять тысяч восемьдесят первого, в полдень, состоится аукцион для особо важных клиентов, на который будет приглашено ограниченное число участников. Аукцион состоится в аукционном доме Коргель, по адресу улица Набережная, строение восемь. Объект продажи девушка примерно пятнадцати лет, с мраморно-белой кожей, голубыми глазами и белыми, как снег волосами. Рост девушки составляет сто девяносто вимов.
— Сколько?! — Сирус даже привстал со своего места — Ты не ошибся?! Сколько вимов?!
— Сто девяносто, господин — поклонился секретарь — Так написано.
— Это что за великанша?! — Сирус расслабленно откинулся в кресле, опершись руками на поручни — С белой кожей, голубыми глазами! И волосы белые! Это как так?! Создание Пустоши?! Говорят, там много чего есть — магические животные, странные люди. Может и она оттуда?!
— Не могу знать, мой господин — поклонился секретарь. Он знал, что хозяина совершенно не интересует его мнение, что фактически тот разговаривает сам с собой, но должен был ответить на вопрос, пусть даже и риторический.
— Интересно, очень интересно! Читай дальше! — приказал Сирус.
— Да в общем-то и все, мой господин. Почти все:
— Девушка является девственницей во всех отношениях, необъезженной, буйной и строптивой. Начальная цена лота тысяча золотых.
— Вот это цена! — восхитился Сирус — Молодец, Энгель! Сразу отсеивает всяких нищебродов. Чувствую, торг будет жарким! Интересно, где он добыл такое чудо? Впрочем, какая разница? Необъезженная! Строптивая! Девственница! Это то, что мне надо! Как думаешь, сколько времени пройдет до того момента, как она будет упрашивать меня позволить ей вылизать мою задницу? И принести в зубах мои тапки? Полгода? Меньше?
— Не могу знать, мой господин — склонился слуга, а глава Клана легко поднялся из кресла и заходил по комнате. Слуга же смотрел за ним, и думал о том, что давно не видел Советника таким возбужденным. Хорошо это, или плохо — пока говорить рано. У Сируса есть одна особенность — пока он обламывает новенькую строптивую рабыню, не придирается к остальным слугам. Наоборот, он добр, благостен, и скор на подарки. Наслаждаясь процессом объездки рабыни, он выплескивает в этот самый процесс все накопившееся за месяцы зло. Оставляя для ближнего круга только самые добрые слова и намерения.
И хорошо, что он нашел себе новую жертву. В последнее время Сирус невероятно раздражен, и взрывается по любым пустякам. Вчера, например, ему показалось, что один из рабов недостаточно низко ему поклонился. Раба засекли до смерти. Позавчера на глаза Сируса попался охранник, мундир которого был недостаточно чист. Охранника лишили месячного жалованья, а еще выдали двадцать пять ударов палкой. Теперь он лежит в караулке, дергаясь и хрипя от боли. Хозяин запретил вызывать к нему мага-лекаря. Пусть, мол, прочувствует свою вину, и задумается, как дальше жить.
Пусть лучше издевается над какой-нибудь девкой — полгода все будут дышать свободно. Сейчас от него даже жены прячутся подальше, а сыновья стараются не попадаться на глаза. Иначе им тоже может достаться — и такое бывало. И не раз.
Глава 5
Первое, что сделала Настя, когда очнулась — обследовала свое тело. Следов насилия не имелось, ничего не болело. Это ее немного успокоило. Если сразу не надругались, значит, есть шанс, что удастся избежать участи всех рабынь. Логикой Настя понимала, что таковое утверждение совершенно не выдерживает критики, но…за что-то ведь нужно держаться? Как-то нужно сохранять разум?
Единственное, что изменилось в ее теле — исчезла полоска волос на лобке. Теперь он сиял, как бильярдный шар. Не было и пеньков волос на ногах — там, где она собиралась их убрать. И…вообще ничего не болело, хотя после того, как толстяк выкручивал ей соски и губы должны были остаться следы — синяки, кровоподтеки, да и просто боль. Все-таки кожа Насти была очень чувствительной, особенно в таких интимных местах.
Ее не привязали. Она лежала на кушетке, или нарах — как назвать это сооружение, она не знала. Одежды тоже не дали — как была голой, так и осталась без единой нитки. И это ей было понятно — почему так, а не иначе. Врагам выгодно вывести ее из равновесия, сделать беззащитной, испуганной. А что может быть беззащитнее, испуганнее обнаженной женщины? К тому же, это резко ограничивает возможность побега — попробуй-ка, сбеги, когда на тебе ничего нет, даже трусов! Только представить — в людном месте по улице бежит голая женщина! Не затеряешься в толпе, точно.
Впрочем, Настя и так не смогла бы затеряться в толпе, даже если бы захотела. При ее-то росте и внешности. Слишком уж она отличалась от аборигенов. Здешние люди чем-то напоминали японцев, какими их представляет весь мир — смуглые, небольшого роста, шумные и подвижные. Только глаза не раскосые, есть в них эдакие индейские черты.
На столе стоял самый обычный поднос, на подносе — кувшин, вроде как глиняный, рядом с ним глиняная же кружка с мелкими выщерблинами по краям, кусок лепешки — довольно-таки большой, половинка лепехи, и две глубокие чашки с неизвестным содержимым.
У Насти вдруг заурчал желудок, и она вспомнила, что очень давно не ела. Последний раз это было еще в прошлой жизни…
В одной из чашек обнаружилась густая похлебка, в которой плавали кусочки неизвестного мяса. Настя вдруг с опаской подумала о том, что эти типы могут оказаться каннибалами. Прибили какого-нибудь раба, да и покрошили в похлебку остальным узникам! Настя где-то читала, что так делали селяне. Нет, не с рабами — с домашней птицей. Сдохла, к примеру, утка —
