И стоит лишь один раз задуматься об истинной природе вещей, и ты ученый. И не важно, чем заняты твои руки и тело.
Хаджар промолчал. В каждом регионе, где он бывал, существовали свои заморочки касательно образа жизни. И Гиртай не был исключением.
— А зачем им тогда оружие? — спросил Хаджар. — Чтобы, когда закончатся аргументы в споре, предъявить железо?
Фен Ли развеселился, засмеявшись одними только сверкнувшими забавой глазами.
— Спорят любители вина и те, кто еще не слишком высоко поднял взгляд и не видит ничего, кроме мысков своих же собственных ног, — ответил мудрец. — В споре ты не слышишь ничего и никого, кроме своего эго. Так что мы предпочитаем спорам — обсуждения и совместные размышления, где каждый всегда волен признать свою неправоту.
— Насколько я понимаю, то чтобы признать свою неправоту, надо изначально сомневаться в своих суждениях.
— Такова суть ученых, — пожал плечами Фен Ли. — вопросы, которые мы задаем, рождаются из сомнений. И эти сомнения нас никогда не покидают.
Хаджар посмотрел на свой Синий Клинок.
— Мир боевых искусств учит, что нельзя сомневаться в себе и своем пути, — произнес он чуть позже. — и что каждый, кто в нем усомнится рано или поздно оступиться и проиграет.
— Проиграет, выиграет, оступится, вознесется, уверен, сомневается, — перечислил голем. — все это несущественно, генерал. Если ты никогда и ни в чем не сомневаешься, значит и вопросом не задаешь. А если ты не задаешь своих вопросов, то ты полон чужих ответов и кто тогда голем — ты, заполненный чужими чаяния, или я, кто всю жизнь задавал вопросы?
Хаджар скрипнул зубами.
Ну вот, а он уже надеялся, что разговор свернет с философских дебрей и пустой семантики на хоть сколько-нибудь твердую почву осязаемого резона.
Но это было возможно с кем угодно, вот только не с Древними.
— Мудрец Фен Ли, — вперед из группы, постепенно рассаживавшейся на скамьях, стоявших по периметру внутреннего двора, вышли двое.
Мужчина средних лет с палашом у пояса и юноша с длинным копьем.
Они оба обозначили поклоны кивками головы.
— Кахрен, астроном, — представился тот, что с палашом.
— Тафрик, плотник, — вторил обладатель копья.
И больше не было ни лишних слов, ни каких-то церемоний, ничего лишнего. Толпа «ученых» замерла, а Кахрен и Тафрик разошлись в разные стороны и в следующие несколько мгновений произошло то, что вдребезги разбило все то, к чему шел, чего постигал, ради чего проливал кровь и пот Хаджар, заставив того… заставив того… начать сомневаться.
В чем?
Перечень оказался бы длинной в шесть веков прожитой им жизни.
Когда началась битва, внутренний двор превратилось в нечто неосязаемое. Звездные взмахи Кахрена раскрасили бы самое яркое ночное небо, и созданные его палашом звезды вдруг осветили и без того залитую светом «арену». Он двигался с такой плавностью, что казалось, будто и вовсе не связан земным притяжением, а каждый его шаг обозначался танцем небесных тел. Но на каждое созвездие, нарисованное Кахреном, Тафрик отвечал изяществом лесного массива, восставшего вопреки земной тверди. Его копье выписывало узоры, напоминающие кроны деревьев и замысловатые рисунки, которые можно было бы встретить на домашних убранствах.
Звуки, издаваемые их оружием, гармонично перекликались, словно дуэт неба и земли. И каждый из наблюдателей замер, внимательно следя за их поединком, вот только искали они в нем совсем не то, что обычно ищут зрители подобных схваток.
Кахрен наносил шквал ударов и выпадов, звезды сверкали на его клинке, но Тафрика встречал атаки надежная защитой: его копье, как крепкий ствол дерева, отражало и перенаправляло удары с упругостью ветвей молодой ивы, или вставало в оборону с крепостью раскидистого дуба, чтобы затем выстрелить вперед со скоростью молодого бамбука.
И при этом Хаджар не чувствовал ни капли стремления ранить или поразить противника, а только безмерное уважение и принятие.
Время словно замедлилось, и на какое-то миг стало казаться, что это не поединок, а танец, где два человека общались о чем-то, обменивались мыслями. Говорили так, как никогда бы не смогли выразить словами и за век то, что высказывали каждым мгновением поединка. Но так же стремительно, как и началась, битва почти мгновенно подошла к концу.
Кахррен стремительным движением, нарисовавшим в воздухе спиральную галактику, сделал выпад вперед. Тафрик, застыв в стойке, парировал удар широкой дугой ветви древнего дуба. Два оружия встретились в центре.
Палаш едва не ударил о живот, а наконечник копья о горло. И в этот миг Кахрен и Тафрик разошлись в сторону.
— Я теперь лучше понимаю твои рассуждения о том, что каждое дерево — это чья-то маленькая история, Тафрик, — склонил голову Кахрен.
— А мне звезды больше не кажутся такими уж бездушными, Кахрен, — ответил ему тем же Тафрик.
Хаджар не слушал их слова.
Он просто пытался осознать, что только что увидел. Ибо ни один сражавшихся не использовал ни Терну, ни мистерии, ни энергию Реки Мира, ни Силу Души, ни Истинные Слова, ни… вообще, что-либо.
Но, тем менее, каждый из их ударов, если бы Хаджар его пропустил, мог бы стоить генералу жизни.
— Что… что это такое? — спросил он у Фен Ли. Но если бы его попросили описать это «что», то он бы не смог найти нужных слов. То, что продемонстрировали эти «ученые» лежало за гранью понимания Безумного Генерала.
Тот ответил далеко не сразу.
— Если бы я смог бы ответить на этот вопрос, генерал, — ответил, наконец, Фен Ли. — то, наверное, смог бы узнать имя Безымянного Мира. Потому что это все. Это мы. Это мир. Это наши вопросы. И наши ответы. Я не знаю, как это описать, Хаджар. Потому мы и проводим такие съезды. Чтобы лучше понять все, что нас окружает и самих себя. А наше оружие… это не оружие, а орудия.
Хаджар замотал головой.
Он решительно ничего больше не понимал.
— Попробуй сам, если хочешь, — подтолкнул его Фен Ли. — и не переживай, что кого-то ранишь. Это попросту невозможно.
Хаджар стиснул рукоять Синего Клинка и поднялся на ноги.
Бессмертные? Все те мифы и легенды, что слагали о них целыми эпохами. Великие создания, сбросившие оковы времен и познавшие тайны мироздания?
Чушь.
Не более, чем выдумка жителей Лидуса о Небесных Солдатах.
Хаджар ступил на песок внутреннего двора.
— Хаджар Дархан… — и замолчал.
А… кто он, собственно, такой, кроме своего имени?
Глава 1870
Ученые зашушукались, что-то обсуждая, а Хаджар стоял в центре внутреннего двора, чувствуя себя то ли глупым, то ли голым. А может и все сразу.
Он так и не мог сказать, кто он именно. Во всяком случае — не так просто и лаконично, как это сделали предыдущие двое Гиртайцев. Генерал ли он? Но тогда где его армия? Музыкант? Ни к чему такие самообманы. Его пальцы куда чаще проливали кровь, чем создавали музыку.
А что, кроме этого, у него оставалось. Только Синий Клинок. Но был ли он мечником? Разве мог он честно и откровенно себе сказать, что вся его жизнь вертелась вокруг меча.
Хаджар посмотрел на свои ножны. Когда-то давно он дал себе обещание, что однажды наступит день, когда их дороги с его верным другом разойдутся и он больше не обнажит стали.
Так что нет.
Он не был и мечником.
Тогда кто он?
— Это хороший вопрос, Хаджар, — произнес один из ученых и поднялся со скамьи. — Таким вопросом задается каждый из нас, но, наверное, еще никто не нашел ответа.
Ученый, вышедший перед генералом, не был ни старым, ни молодым. У него не было отличительных черт лица или особенного взгляда. Ни какой-то причудливой прически или, может, необычной манеры речи.
Самый простой человек, каких тысячи бродят по дорогам Безымянного Мира. Хаджар бы даже никогда не обратил на него внимания и не задумался о том, что за жизнь тот вел. Да и, порой, сомневался, имелось ли в этом хоть какое-то зерно смысла.
Он так много видел людей, что уже запутался в их переплетениях судеб. И ведь прожил лишь шесть веков, а что до тех, кто топтал тропы мира уже на протяжении эпох.
— Меня зовут Арон, — представился ученый. — лодочник.
— Лодочник, — едва слышно повторил Хаджар.
Интересно, что барды бы спели о том, как прославленный Безумный Генерал, сражавшихся с теми, чьи имена гремят в легендах, вдруг сошелся в поединке со смертным лодочником.
Арон, слегка поклонившись Фен Ли, обнажил
