— Там «тридцатьчетверки» стояли.
— Это видели мы только «тридцатьчетверки». Тут, с приходу, у дороги. А что там, в лесу? Деревья валили, думаешь, зачем?
Послышался топот подкованных копыт.
— Ротный скачет.
Нелюбин сразу втянул голову в плечи, посмотрел по сторонам, словно ища подходящее укрытие.
— Нелюбин! — окликнул его ротный вполголоса. — Почему вне взвода? Какой приказ был?
— Вас искал, товарищ капитан.
Навстречу вышла колонна. Артиллерийская часть, не меньше полка. Тянулись попарно запряженные четверки с молчаливыми ездовыми на передках и зачехленными орудиями. По приземистой осанке орудий и длинным стволам было понятно, что за часть встретилась марширующей в тыл роте. Кони брели понуро, видать, издалека их гнали сюда, и усталые ездовые то и дело раздраженно, с матюжиной, пускали в ход кнуты. Противотанковые орудия тяжелые, калибр не меньше ста. Такие любую броню возьмут с дистанции километр-полтора.
Солодовников тоже засмотрелся на проходивших. Рота приняла вправо. Шли по краю клеверного поля. Поле дымилось под низкими мохнатыми звездами сизоватым туманом росы и вдали, казалось, поднималось и сливалось с небом, с такой же неподвижной пылью звезд. Ничто не нарушало этого согласия неба и земли, внезапно открывшегося перед людьми, принужденными в этот заполуночный час сойтись здесь по прихоти войны на встречных путях. Они видели одно и то же, и шедшие на восток, и ехавшие на запад, — покрытое зрелой росой клеверное поле, сомкнувшееся с горизонтом, и усыпанное звездами небо. Каждому вдруг вспомнилось, что он человек между небом и землей, что он един и одинок между жизнью и смертью, между пулей, которая вот-вот вылетит из нацеленного на него ствола, и семьей, которая тоже где-то… Ждет.
— Господи, тихо-то как! — вырвалось невольно из груди Нелюбина, и он, освободив от автоматного ремня правую руку, забыв и о ротном, и о том, где он и кто он, украдкой перекрестился.
Артиллерийская колонна все шла и шла, занимая дорогу и поднимая легкую пахучую пыль, которая тут же оседала, поглощалась росой.
Конь ротного шел рядом.
— Товарищ капитан, — сказал Воронцов, — у Кондратия Герасимовича сын нашелся. Командиром взвода тяжелых танков воюет. Где-то рядом с нами. Может, поддерживать нас будет.
Ротный не ответил. Его тоже переполняли чувства. Но служба требовала от них одного — исполнения долга. От солдата — солдатского. От сержанта — сержантского. От лейтенанта — лейтенантского. От командира роты… Он отвечал за всю роту.
Капитан оперся о луку седла, нагнулся поближе к шедшим рядом лейтенантам и сказал:
— Эх, Воронцов, Воронцов… И что ты за человек такой? Вроде строевой офицер, училище окончил. А весь устав в любой момент готов на прозу жизни перевести. Сейчас, хвать ее за душу, надо всю волю в кулак сжать и одному подчинить. Мы все же не простое войско. Рота прорыва! А значит, что? Это значит, что не последние мы у бога сукины сыны!
Солодовников любил своих взводных. А этих двоих, с кем воевал с самой Зайцевой горы, особенно.
— Товарищ капитан, долго еще чапать? Ноги уже дороги не чуют! — спросил ротного пожилой штрафник, шедший впереди и немного отставший от своей шеренги.
— Это ты, Мальцев? — окликнул его Солодовников.
— Я, товарищ капитан.
— А вон, Мальцев, наш привал, уже виднеется. — И капитан Солодовников указал плетью на восток, где зарделась первой радостью ранняя июльская заря, отделяя узкой полосой границу неба и земли и разрушая ту мимолетную сказку, которую они минуту назад наблюдали и которую несли теперь в своих глазах и душах, надеясь сохранить ее надолго.
— Вот дойдем дотуда и — привал.
Все, слышавшие слова ротного, сдержанно засмеялись. Все поняли, что и он не знает, не ведает конечного пункта следования, но что изнурительный марш все же закончится на рассвете. И не потому, что они действительно достигнут некоего намеченного рубежа, а потому, что может легко засечь воздушная разведка.
Ротный тронул коня и поскакал к дороге. Там тоже стояли трое верховых, видать, командиры. К ним и направился капитан.
Когда взводные остались одни, Нелюбин спросил:
— Что это Иванок вчерась нахохленный такой вернулся?
— Немца я ему не дал стрельнуть. — Воронцов махнул рукой назад, поправил ремень автомата. — Там, возле родника. Мы только позицию заняли, начали наблюдение, а с той стороны — немец. С фляжками на весь свой колхоз. А Иванок сразу за винтовку…
— Беда с ним. Спичку не подноси…
— Злобу в самое сердце запустил. Вот она им и владеет.
— Сам с воробья, а сердце с кошку. Сестра в неволе. По ней он убивается. Только сердцем копья не переломишь. — И, чтобы прикончить трудный разговор, Нелюбин крякнул: — Эх, ектыть, как покурить охота! Ажно скулы стягивает. И скоро ж мы придем?
Приказ остановиться поступил неожиданно, как почти и все на фронте. Еще и рассветать не начало и звезды не потускнели, когда ротный показался из березняка, где тоже гремели ломы и шаркали по сухой плотной земле лопаты, поднял руку перед направляющим первым взводом и негромко сказал, зная, что дальше его команду передадут в хвост ротной колонны:
— Все, ребята, пришли. Правее принять! Рассредоточиться на опушке. Командиры взводов — ко мне.
В редеющую темень, в глубину взводных колонн, растянувшихся вдоль дороги, тут же унеслось:
— Правее принять!
— Правее!..
— Взводных!..
Рядом с Солодовниковым стоял офицер из оперативного отдела штаба дивизии. Его Воронцов видел несколько раз в полку. Был он и в землянке в тот памятный для Воронцова день, когда полковник Колчин зачитывал приказ о присвоении ему, Саньке Воронцову, первого офицерского звания.
— Приказ на ближайшие девять часов. Дальнейшие распоряжения получите после подудня. — Офицер рубил короткие, отчетливые фразы. И похоже, что такой же приказ он отдавал в эту ночь уже не первому подразделению. — Ваша рота занимает рубеж обороны по обрезу поля. Позади вас дивизион ПТО, расположен уступами. Пулеметы расположить соответственно. Окопаться и ждать. Время вам на все про все — два часа. Через час прибудут тыловики. Доставят сухой паек. Но к сухпаю до особого распоряжения не притрагиваться. Кормить людей из полевых кухонь. После завтрака — два часа на отдых. Далее сразу же приступить к земляным работам. Траншею в полный профиль закончить к полудню. Команды отдавать вполголоса. Курить только в окопах. Пока ячейки не отрыты, никакого курения. Приступайте немедленно.
Трассировка будущей траншеи была уже сделана. Из примятой травы торчали березовые колышки с затесами, на которых, если нагнуться, виднелись надписи химическим карандашом: «1 взв», «2 взв»…
Воронцов тут же развел бойцов по отделениям. Отыскал колышки с трассировкой для отделения ПТР и пулеметчиков. Минометному расчету приказал окапываться прямо в линии траншеи, расширив свой окоп немного в тыл.
— В оборону ставят.
— Ну и дела, братва!
— Дела как сажа бела. Видать, тут такая оборона намечается, что похуже наступления…
— Нет, ребята, оборона есть оборона.
— Хуже атаки что может быть? Только смерть.
— А ты в окружении бывал?
— Кто там побывал, тот об этом помалкивает.
— Неужто и правда — в оборону?
— Лейтенанта бы спросить…
— Он не больше нашего знает.
В голосах слышалась зыбкая надежда, в которую и хотелось бы поверить, да только не случалось пока такого на фронте, чтобы штрафную роту да в оборону.
Протяженность фронта, занятого взводом, не превышала ста метров. Такая плотность удивила бойцов и обрадовала — меньше копать! Чтобы не толкаться попусту, Воронцов одно отделение тут же отправил в лес. Позади роты устраивались артиллеристы. Прибыли они, как видно, еще вечером. Расчеты успели закопать «сорокапятки». Теперь сводили березняк, валили деревья, расчищали секторы. Воронцов обратил внимание на то, что все орудия в противотанковых расчетах были новые, улучшенной конструкции, с удлиненными стволами, с приземистыми наклонными щитами.
Артиллеристы — народ ушлый. Тут же припрягли пехоту, увидев, что те появились с пилами и топорами, явно озабоченные, где бы найти подходящий материал для перекрытий и укрепления траншеи и ходов сообщения. Отвели им делянку, предупредив, между прочим, что пеньки нужно оставлять покороче, чтобы издали нельзя было понять, что лес здесь сведен.
— Поживей, поживей, — торопил Воронцов бойцов. — А то сейчас набегут из других взводов. За жердями придется за полкилометра ходить.
Воронцов расчехлил лопату и принялся отбрасывать землю. Рядом работали минометчики Сороковетова. Левее, в глубине, шагах в тридцати от траншеи, окапывался расчет «максима». Барышев, Грачевский и Усов бегом таскали куски дерна, вырезанные ровными прямоугольниками, тут же выкладывали ими бруствер. Получалось так, как он и приказывал: надежно, ладно, а главное, такой бруствер хорошо маскировал окопы.
