Замок Святого Ангела, высившийся на квадратном каменном постаменте, расплавился, обратившись в груду застывшей лавы.
Я видел все это, шагая по разбитым плитам бульвара на восточном берегу реки. Впереди – мост Святого Ангела, он развалился на три секции и рухнул в реку. Вернее, в русло реки, потому что Новый Тибр испарился, там, где было песчаное дно и берега, сверкает стекло. Кто-то перекинул подвесной веревочный мост через усыпанное развалинами русло.
Это именно Пасем. Тот же разреженный, холодный воздух, совсем как в тот день, когда мы с Энеей и отцом де Сойей проходили здесь, накануне смерти моей любимой, хотя тогда все было серо и моросил холодный дождь, а сейчас небо сияет столь роскошными красками заката, что даже рухнувший купол собора Святого Петра кажется великолепным.
Это просто потрясающе – свободно шагать под открытым небом после стольких месяцев в тесной камере. Я прижимал скрайбер к себе как щит, как талисман, словно Библию, шагая на подгибающихся ногах по некогда горделивому бульвару. Долгие месяцы я жил чужими воспоминаниями о многих местах и многих людях, но мои собственные глаза, легкие и ноги позабыли ощущение настоящей свободы. Даже в печали моей было ликование.
Телепортация была вроде бы совсем такая же, как и вместе с Энеей, но на более глубоком уровне отличия оказались просто ошеломительными. Вспышка белого света, легкость внезапного перехода, потрясение от резкой смены давления, гравитации и освещенности – то же, что и с Энеей. Но на сей раз я не видел свет, я слышал его. Меня несла музыка звезд и мириадов планет, и я сам избрал ту, на которой хотел очутиться. Это не требовало никаких усилий с моей стороны, никаких затрат энергии, надо было только сосредоточиться и тщательно сделать выбор. Музыка стихла не до конца – наверное, теперь она уже никогда не стихнет совсем, – даже теперь она продолжала звучать еле слышным фоном, словно оркестр где-то за горой репетировал пьесу к вечернему концерту в летнем парке.
В золотых лучах заката, вдали, у самого горизонта, тащились двое волов, запряженных в повозки, а за ними шагали крохотные человеческие фигурки. На этом берегу среди величественных развалин то и дело попадались хижины и простые кирпичные постройки. Встретилась крохотная церквушка, потом – еще одна. Откуда-то издалека ветер принес аромат жареного мяса и переливы детского смеха, который невозможно спутать ни с чем другим.
Едва я успел свернуть туда, откуда доносились эти звуки, как из-за груды камней на месте караульной заставы замка Святого Ангела вышел невысокий проворный мужчина. Из густых зарослей бороды виднелись только глаза – живые и настороженные, волосы заплетены в косичку. В руках он сжимал массивное пулевое ружье вроде тех, с какими швейцарские гвардейцы появлялись на торжественных церемониях.
Мы воззрились друг на друга – ослабевший от малоподвижной жизни человек, вооруженный одним лишь скрайбером, и загорелый охотник с заряженным ружьем – и почти тотчас узнали друг друга. Я ни разу не встречался с ним, как и он со мной, но я видел его глазами других через Связующую Бездну, хотя в первый раз он был в аккуратно подогнанных доспехах и чисто выбрит, а в последний раз – голый корчился на столе пыток. Не знаю, как он понял, кто я, но в его глазах сверкнула искра узнавания, и в ту же секунду он отставил ружье и бросился ко мне с распростертыми объятиями:
– Рауль Эндимион! День настал! Слава Богу. Добро пожаловать! – Крепко обняв меня, бородатый знакомый незнакомец отступил на шаг, оглядел меня с головы до ног и радостно улыбнулся.
– Вы капрал Ки, – очумело проговорил я. Мне запомнились его глаза, виденные отцом де Сойей, когда он, Ки, сержант Грегориус и улан Реттиг год за годом гонялись за нами с Энеей по всей галактике.
– Бывший капрал, – усмехнулся он. – А теперь просто Бассин Ки, гражданин Нового Рима, прихожанин церкви Святой Анны, добываю себе пропитание. – Он тряхнул головой. – Рауль Эндимион. Боже мой! Кое-кто уже думал, что вы никогда не выберетесь из этого Шредингерова кошатника.
– Так вам известно о Шредингеровой камере?
– Конечно. Это было в Момент Сопричастности. Энея знала, куда вас отправили. Так что и мы все знали. И мы ощущали ваше присутствие там через Бездну.
У меня закружилась голова. Свет, воздух, горизонт вдали… Горизонт вдруг закачался, словно я видел его с палубы крохотного кораблика, затерявшегося в бурном море, и я зажмурился. Когда я снова открыл глаза, Ки поддерживал меня под локоть, усаживая на белую плиту, похоже, выброшенную взрывом из храма по ту сторону стеклянной реки.
– Боже мой, Рауль, вы что, только что телепортировались оттуда? Вы еще нигде не были?
– Да. Нет. – Я вдохнул, выдохнул и спросил: – А что это за Момент Сопричастности?
Невысокий человек изучающе меня рассматривал.
– Момент Сопричастности Энеи, – тихо сказал он. – Так мы его называем, хотя на самом деле это продолжалось гораздо дольше. Все моменты ее мученичества и смерти.
– Так вы тоже это ощутили? – Сердце мое мучительно сжалось, и я так и не понял, от радости ли, или безграничной скорби.
– Все ощутили. Все до единого. То есть все, кроме ее палачей.
– Все, кто был на Пасеме? – уточнил я.
– На Пасеме. На Лузусе и Возрождении-Вектор. На Марсе и Кум-Рияде, на Возрождении Малом и ТКЦ. На Фудзи, Иксионе, Денебе III и Горечи Сибиату. На Мире Барнарда, Роще Богов и Безбрежном Море. На Цингао-Чишуан Панне, Патаупхе и Грумбридже-Дисоне Д… – Помолчав, Ки улыбнулся напевности собственной литании. – Почти на каждой планете, Рауль. И в межзвездном пространстве. Нам известно, что Звездное Древо ощутило Момент Сопричастности… все биосферы всех звездных деревьев.
– Так есть и другие звездные деревья? – удивился я.
Ки утвердительно кивнул.
– И сколько же планет… ощутили Сопричастность? – Еще не успев договорить, я догадался, каков будет ответ.
– Да, – сказал бывший капрал Ки. – Все планеты, где побывала Энея, – на многих вы были вместе. Все планеты, где она оставила учеников, принявших причастие и отвергших крестоформ. Ее Момент Сопричастности… час ее смерти… транслировался и ретранслировался на каждой из этих планет.
Я потер вдруг онемевшее лицо.
– Значит, только те, кто получил причастие или принял учение Энеи, ощутили этот момент?
– Нет… – покачал головой Ки. – Они были ретрансляторами, релейными станциями. Они воспринимали Момент Сопричастности из Связующей Бездны и передавали его всем остальным.
– Всем? – ошеломленно переспросил я. – Даже десяткам и сотням миллиардов имперских подданных, которые носят крестоформ?
– Носили крестоформ, – поправил Бассин Ки. – Многие верующие после этого отказались носить паразита Центра в своем теле.
И тут на меня снизошло понимание. Последние моменты жизни Энеи, открытые каждому, выходили далеко за рамки простых слов, боли пыток и ужаса – я воспринимал ее мысли, постигал ее понимание истинных мотивов действий Центра, истинного паразитизма крестоформа, циничного использования человеческой смерти ради подстегивания нейросетей ИскИнов, жажды власти кардинала Лурдзамийского, замешательства Мустафы и абсолютной бесчеловечности Альбедо… Если каждый познал Момент Сопричастности вместе со мной, когда я вопил и рвался из противоперегрузочного бака, уносившего меня прочь на тюремном роботе-факельщике, значит, все человечество пережило ужасающий момент просветления. И каждый живущий услышал ее последнее «Я люблю тебя, Рауль!», когда пламя взмыло под потолок.
Солнце садилось. Золотые лучи сияли среди руин. Тень оплавленной громады замка Святого Ангела протянулась к нам, словно от стеклянного холма. Энея просила меня развеять ее пепел на Старой Земле, а я не могу сделать для нее даже этого. Я подвел ее даже после смерти.
– А как же Пасем? – Я посмотрел на Бассина Ки. – На Пасеме у нее не было учеников, когда… Ох… – Она же отослала отца де Сойю из собора Святого Петра, она просила его уйти вместе с монахами и затеряться в этом, таком знакомом ему городе. Когда же он попытался возразить, Энея сказала: «Ни о чем другом я не прошу, отец. И прошу с любовью и уважением». И отец де Сойя исчез за пеленой дождя. И стал ретранслятором, передав последние мучения и прозрения моей единственной нескольким миллиардам жителей Пасема.
– Ох… – Я не мог заставить себя отвести от него взгляд. – Но в последний раз, когда я вас видел… через Бездну… вас держали в криогенной фуге в этом… – Я с омерзением махнул рукой в сторону оплавленной груды замка Святого Ангела.
– Я и был в криогенной фуге, Рауль, – подтвердил Ки. – Меня держали там, как мороженую тушу в холодильнике, в подвальной камере недалеко от того места, где они замучили Энею. Но я ощутил Момент Сопричастности. Каждый живущий ощутил его – даже если спал, или был в стельку пьян, или безумен.
Я молча смотрел на него, и сердце мое обливалось кровью. Наконец я нашел силы задать вопрос:
