— Присаживайся рядом, Банни, и ты все увидишь своими глазами.
Я так и сделал, но ничего нового мне не открылось. Раффлз потянулся и постучал пальцем по решетке над своей кроватью — отверстие в стене в восемнадцать дюймов длиной и примерно вполовину меньше по высоте, за которым начиналась вентиляционная шахта.
— А это, — сказал он, — наша дорога в светлое будущее. Можешь открыть, если хочешь, — там мало что можно рассмотреть, но пара отверток сделает свое дело. Как ты видишь, у этой шахты отсутствует дно. Она проходит по потолку над коридором в ванную комнату и заканчивается слуховым окном на мостике. Вот почему надо сделать это, пока мы стоим в порту, — в это время на мостике нет вахты. Вентиляционное отверстие напротив нас ведет в каюту фон Хойманна. Потребуется, как я уже сказал, пара отверток, а вот посмотри — балка, на ней удобно будет стоять.
— Но что если кто-то будет проходить и посмотрит вверх?
— Весьма маловероятно, что такое случится, да и перестраховку мы себе позволить не можем. Не оставлять же тебя здесь на дежурстве. Самый важный момент — нас не должны видеть после того, как мы якобы пойдем спать. На этой палубе несут караул юнги, они-то и станут нашими свидетелями. Иисусе, это будет загадка века!
— Если, конечно, фон Хойманн не окажет сопротивления.
— Ха! У него просто не будет возможности. На ночь он всегда наливается пивом, а потому спит как сурок, а ведь нет ничего проще, чем усыпить хлороформом крепко спящего человека. Ты даже сам пару раз проворачивал подобное — впрочем, не будем ворошить былое… Фон Хойманн лишится сознания, как только мне удастся дотянуться до него из отверстия. Я попаду в его каюту, ступая по его бесчувственному телу, мой мальчик!
— А где в этот момент буду я?
— Ты будешь подавать инструменты и держать оборону на случай форс-мажора, а также обеспечивать мне моральную поддержку. Обычно это непозволительная роскошь, Банни, но не могу найти в себе сил отказаться, раз уж ты сегодня образец добродетели!
Раффлз объяснил, как мы заметем следы после нашей акции; например, фон Хойманн перед сном обязательно запрет дверь, а мы, уходя, оставим ее открытой. Впрочем, поиски вряд ли затянутся. Жемчужина будет спрятана где-то совсем рядом с фон Хойманном, более того, Раффлз знал наверняка, где она спрятана и как. Разумеется, я поинтересовался, откуда у него эти сведения, и ответ меня не порадовал.
— Это старая история, Банни, я уже и не помню откуда. Вроде бы Ветхий Завет… Там речь о Самсоне, но для него все кончилось печально, и повинна в том Далила.
И он посмотрел на меня так значительно, что я ни на миг не усомнился в своем толковании.
— Значит, в роли Далилы выступает прекрасная австралийка?
— В самом невинном смысле, да.
— Неужто она сумела выведать у него про миссию?
— О да, я заставил его раскрыть все карты, и, как я и надеялся, он выложил свой лучший козырь. Он даже показал Эми жемчужину.
— Эми, значит? А она тут же все тебе рассказала?
— Ничего подобного. С чего ты взял? Выудить из нее эти сведения было крайне непростым делом.
Мне стоило насторожиться, лишь услышав этот тон, но, увы, для этого мне не хватило здравомыслия. Наконец мне открылась истинная причина тому, что Раффлз проводил с этой девицей столько времени, и откровение это меня ослепило.
— Ах ты старый проныра! — вскричал я, указав на него пальцем. — Теперь мне все ясно. Боже, ну и глупцом я был!
— Уверен, что был?
— Уверен! Теперь я понял наконец, что грызло меня всю неделю. Я просто не мог понять, что такого ты нашел в этой девчонке. Мне и в голову не пришло, что это часть плана.
— То есть ты пришел к выводу, что это всего лишь игра?
— Ну конечно, хитрый ты лис!
— Ты разве не знал, что она дочь богатого скваттера?
— Женщины при деньгах так или иначе вешаются на тебя толпами.
— А тебе не приходило в голову, что мне вдруг вздумалось уйти на пенсию, начать жизнь заново и жить долго и счастливо на австралийских полях?
— Твой тон весьма однозначен. Разумеется, нет!
— Банни! — возмутился он так яростно, что я невольно приготовился к защите.
Но это не потребовалось.
— Как думаешь, ты смог бы жить счастливо? — робко спросил я.
— Да бог его знает!
И с этими словами он вышел, оставив меня удивленно обдумывать его слова и интонации, а также их причину, казалось бы, такую незначительную.
III
Я не раз поражался ловкости рук Раффлза, но венцом искусности стала именно эта сложнейшая операция, проведенная в ночь на вторник, с часу до двух, на борту немецкого парохода «Улан» в генуэзском порту.
Все прошло без сучка без задоринки. Все было предусмотрено, и происходило в точности согласно оговоренному плану. Никто не видел нас снизу, на палубе стояли только юнги, а мостик был совершенно пуст. В час двадцать пять Раффлз, совершенно голый, со склянкой в зубах и отверткой за ухом, проскользнул ногами вперед в вентиляционное отверстие над своей койкой и вернулся спустя девятнадцать минут, теперь уже головой вперед, все еще сжимая зубами склянку, в которой, обмотанное ватой для звукоизоляции, покоилось нечто напоминающее огромную серую фасолину. Он отвинтил решетку в каюте фон Хойманна, проник внутрь, добыл искомое и тут же скрылся обратно в шахте так быстро, как только смог. Фон Хойманн не доставил неприятностей — смоченная хлороформом тряпочка сперва под нос, потом на приоткрытый рот, и незваный гость смело перелез прямо через ноги хозяина каюты, не потревожив его сон.
И награда была у нас в руках — жемчужина размером с лесной орех, бледно-розовая, как ноготок юной девушки, подарок европейского императора вождю племени Южных морей, знаменующий конец эры флибустьеров. Когда все было кончено, мы принялись с восхищением ее разглядывать. По такому случаю было торжественно распито виски с содовой, заготовленное с вечера. Успех был ошеломительный, больше, чем нам виделось в самых оптимистичных мечтах. Оставалось только припрятать жемчужину (Раффлз извлек ее из оправы, а саму оправу вернул на место) так, чтобы даже самый тщательный обыск не смог помешать нам пронести ее в Неаполь. Этим занялся Раффлз, а я же отправился спать. Моим предложением было немедленно, той же ночью высадиться в Генуе и дать деру со всех ног. Раффлз об этом и слышать не хотел, и на то была куча причин, позже ставших очевидными.
Вспоминая те события сейчас, я не думаю, что пропажа была обнаружена до отплытия из порта, но уверенности у меня нет. Сложно поверить, что человек, одурманенный хлороформом во сне, наутро не ощутит ни подозрительного запаха, ни каких-либо последствий. Тем не менее утром вторника фон Хойманн вел себя так, будто ничего не случилось. Усы его все так же стояли торчком, а немецкая фуражка была надвинута на самые глаза. В десять утра мы покинули Геную; последний тощий офицер с небритым подбородком сошел с корабля, последний лоточник был выдворен за борт в свою лодчонку, из которой и осыпал нас потом проклятиями, последний опоздавший пассажир ступил на борт — суетливый человечишка с седой бородой, торговавшийся со своим перевозчиком из-за пол-лиры, задерживал нас всех. Но вот наконец концы были отданы, и «Улан» вышел из гавани, огибая маяк. Мы с Раффлзом стояли рядом, опираясь на перила, разглядывая свои тени на волнах цвета бледно-зеленого мрамора, снова бивших о борт.
Фон Хойманн снова перешел в наступление. Наш план это предусматривал, таким образом оттягивая неизбежное. Девушка скучала, это было видно, и изредка бросала взгляды в нашу сторону, но фон Хойманн был настроен чрезвычайно решительно. Раффлз же был мрачен и чем-то обеспокоен, несмотря на наш успех, и я рискнул предположить, что его гнетет скорое расставание с жемчужиной в Неаполе. Со мной он не разговаривал, но и далеко не отпускал.
— Никуда не уходи, Банни. У меня к тебе разговор. Ты умеешь плавать?
— Немного.
— Десять миль одолеешь?
— Десять? — я рассмеялся. — Одну, и то будет неплохо. А почему ты спросил?
— Сегодня расстояние до берега весь день будет примерно таким.
— Во имя всего святого, на что ты намекаешь, Раффлз?
— Ничего особенного. Просто, если запахнет жареным, придется добираться до берега вплавь. Под водой ты тоже не пловец, я так понимаю?
На этот вопрос я не ответил, да и едва расслышал его — я весь покрылся холодным потом.
— Почему должно запахнуть жареным? — шепотом спросил я. — Нас что, раскрыли?
— Нет.
— Тогда к чему ты все это говоришь?
— Возможно, будут неприятности. На борту находится наш старый враг.
— Какой еще старый враг?
— Маккензи.[128]
— Не может быть!
— Бородач, из-за которого задержали корабль.
