— А вы, Федор Иваныч, чайку с нами не выпьете? — продолжал Шутов.
— А и выпью! — глухо, как сквозь подушку, ответил старик. — Из тех же будете? — проницательно глядя из-под седых кустов, спросил он Веригина, принимая от него толстый стакан и наливая на блюдечко.
— Из тех самых!
— Тэк-с… — неодобрительно, как показалось Веригину, буркнул старик, дуя на блюдечко, которое держал высоко на растопыренных пальцах. Потом с хрустом откусил сахар, запил и, поставив пустое блюдечко на стол, сейчас же стал наливать, спокойно держа горячий стакан в заскорузлых пальцах.
Отпив стакан, пока Веригин наливал ему другой, старик сидел прямо и пытливо смотрел на гостя.
— Что вы на меня так смотрите? — спросил Веригин.
— Смотрю… Зря вы сделали, неладно, нехорошо! — сурово сказал старик.
— А что? — удивился Веригин.
— А то! — непонятно буркнул старик и взялся за блюдечко. Веригин понял, что ему известна история в лесу, и слегка покраснел.
— А вы откуда знаете? — недружелюбно спросил он.
— Выходит, что знаю… Сорока на хвосте принесла! — загадочно отвечал старик.
— Да вы о чем? — спросил Шутов с любопытством. Веригину не хотелось рассказывать, но он все-таки рассказал.
— Да, вот… — сказал старик, когда Веригин замолчал, — и выходит, что поступили вы очень даже неладно. Я этого старичка знаю: это тут в давние времена были какие-то поселенцы, из первых… Жизнь тогда тут была дикая, ну, и они обурятились, свою веру забыли, стали идолу кланяться… Так и живут, как бы идолопоклонники, выходит. Однако, опричь этого, дурного о них сказать нечего. Хорошо живут, правильно.
Старик говорил глухо, — усы мешали, — но веско и даже торжественно, как власть имеющий.
— Я их так понимаю, что смещение произошло: Христа-то они забыли, а обычай христианский соблюдают не в пример многим и из наших. Водки не пьют, никому худого не делают, воровства промеж них нет… нравственность имеют высокую и себя очень соблюдают. Наших не чуждаются, нет, но только идола своего никому показывать не могут. Такой у них, значит, закон… А старичок тот у них заместо главного шамана, что ли, считается. Очень правильный старичок. А теперь у них такое идет, что ну!.. И какие последствия тому могут быть, неизвестно. А только я вам скажу, что назад тем же путем вам теперь идти несподручно. Вы тут денька два поживите, а сын старший мой вернется, я ему прикажу, он вас проводит.
— Фью! — самоуверенно присвистнул Веригин и посмотрел на свое ружье, стоявшее в углу. Ему было досадно, что старик как бы нотацию ему читает, и тем более досадно, что ему самому было стыдно своей мальчишеской выходки.
Старик покачал головой, но ничего не сказал и стал наливать на блюдечко.
Шутов с тревогой посмотрел на него.
— А ты знаешь, ты в самом деле не ходи, подожди! — волнуясь, сказал он.
— Наплевать! — хвастливо возразил Веригин, именно потому, что ему самому что-то стало жутко, и стыдно было в этом признаться.
В избе было душно и темно. Лампочка давала мало свету; по стене от самоварного пара быстро проползали и исчезали под потолком дымные тени.
— Нехорошо! — повторил старик как бы про себя.
— Ну, что ж, — заговорил Веригин, озлившись на его осуждающий тон, — вы, верно, человек религиозный, следовательно, должны одобрять мой поступок: разрушил идолопоклонство!.. Святые отцы всегда так поступали.
Старик покосился на него, показывая, что понял насмешку.
— Вашему делу святые отцы не пример! — неодобрительно сказал он. — И не все правильно и святые делали.
— Что ж, по-вашему, не надо бороться с суевериями? Пусть себе идолам поклоняются, что ли? — насмешливо спросил Веригин.
Старик помолчал.
— Всяк человек своего идола имеет! — наставительно возразил он. — Не в том дело, чему человек поклоняется… Нам с вами чужую веру гнать не к лицу!.. Ты свою веру знай, барин, а чужой не касайся. Ты себя в добре держи и будешь тем самым Богу слуга. Не в храме, а в духе! — торжественно и непонятно возгласил старик, значительно подняв толстый, заскорузлый палец.
— Так то дух, а то деревянный чурбан! — не вдумываясь в слова старика, возразил Веригин.
— Чурбан!.. А ты во что веришь, барчук? — уже явно неодобрительно вдруг спросил старик и зорко уставился на Веригина.
Веригин засмеялся.
— Я в человечество верю, старик!
— В человечество? — раздумчиво и как бы с недоверием переспросил Федор Иванович. — В человечество!.. Ну, ин по-твоему… И крепко веришь?
— Верно, крепко, коли сюда попал!
— Во! А почем ты знаешь, что твоя вера — правая?
— Я думаю!
— А ты не думай, а говори, как понимаешь! Вот, скажем, и я, и Василий Васильевич, и старичок тот, и урядник наш, скажем, тоже — люди-человеки. Так ты и в нас веришь?
— Ну, почему — в вас?.. Я, старик, в идею человечества верю! — улыбнулся снисходительно Веригин.
— Ась? — переспросил Федор Иванович и наклонил ухо, из которого торчали седые волосы.
— Ну, во всех вместе верю! — смеясь, пояснил Веригин.
— Нет, это ты пустое говоришь! — покачал головой старик. — В каждого человека верить ты не можешь, потому что человек смертен и в юдоли своей весьма даже ничтожен. Этак ты и в козу поверишь!.. А веришь ты, как и все мы, в правду да в добро… Ты в людях правде и добру кланяешься. И выходит, что человек тебе наместо чурбана служит.
— Как? — в свою очередь переспросил Веригин.
— Намедни к нам миссионер приезжал, — как бы не слушая, продолжал старик, наливая чай, — собрал народ, книги вывалил и пошел: не так крестимся да не так молимся, неправедно, значит, живем и через то геенне огненной уготованы!.. А у самого рожа, как самовар… Постник!.. Ты-то как крестишься, когда анафеме людей предаешь? — спрашиваю… Как ты Богу молитвы возносишь перед образами постников великих, ежели от тебя винищем разит?.. Осерчал, изругал, да и уехал!.. Смеялись потом наши… А мне не смешно!.. Человек не Богу, а вере кланяется… Построил себе церкву, ей и служит, а в жизни у него Бога-то и нет!.. Руки да язык верят!.. К чему такая вера, хоть будь она самая расправильная? Ни к чему!.. А тот старичок, которого ты изобидел и, может, веры решил, своему идолу нелицеприятно служил!.. Дай Бог тебе, чтобы ты так со своим человечеством жил, как он со своей чурбашкой!.. А ты зачем человеку зло сделал, коли в человека веришь?..
— А черт же его знал! — обозлился Веригин и в замешательстве стал закуривать, притворяясь, что все его внимание поглощено огоньком спички.
— Нет, не черт! — укоризненно возразил старик. — то знай, что у каждого свой чурбан есть, и никакая перед другой никакого преимущества не имеет. Бога никто же не видел нигде же!.. Ты Бога спрашивал, какая вера ему милее?.. Перед ним все веры равны, а человеку та и лучше, от которой в нем зла меньше. Ты мимо своего чурбана на Бога смотри, так чурбан-то уже и не чурбан выйдет!.. Вот тебе и весь сказ, а ты над ним подумай. А я пойду… Покорнейше благодарим за угощение…
Старик перевернул стакан, положил огрызок сахара на донышко и встал.
— Большой вы философ! — смешливо сказал Веригин.
— Философ! — горько повторил старик и безнадежно покачал головой. — Прощения просим.
Он вышел, низко нагнувшись в дверях. Веригин и Шутов долго молчали. Глухой голос, казалось, остался в комнате и давил на душу.
— Любопытный старик! — наконец сказал Веригин, единственно потому, что не знал, что сказать.
— Он умный старик! — оживился Шутов. — Я с ним очень люблю беседовать… Есть в нем что-то крепкое!
— Да-а… — неохотно согласился Веригин, которому досадно, что старик как будто бы отчитал его.
— А у нас все вразброд пошло! — помолчав, заметил Шутов, очевидно перескочив к этому от фразы о крепости старика. — Все переругались, перессорились, все программы перепутали… Проиграли дело, а теперь и торгуются, кто прав, кто виноват!.. Тяжело слушать!.. И что тут спорить. Все виноваты!.. Мало было готовности идти до конца… А в сущности, что ж: нельзя от всех требовать геройства!
— Ты-то достаточно, кажется, погеройствовал! — заметил Веригин, с невольной лаской посмотрев на жидкие больные волосы и ясные открытые глаза.
— Какое там геройство! — махнул рукою Шутов. — Что легкие отбили, так это случай!
— Хорош случай! — засмеялся Веригин, и глаза у него стали влажными.
Шутов заволновался.
— Нет, в самом деле… — сказал он, видимо желая переменить тему, — все бы это ничего, а скверно то, что лежишь тут, как колода, когда там каждый человек на счету.
— Довольно с тебя!.. Ты и так много сделал!
— Что же я сделал? Где оно?.. Если хочешь, я, конечно, знаю, что с меня, полумертвого, спрашивать больше нечего, но мне-то от этого не легче! Придут товарищи, начнут рассказывать, газеты читать… ужас, что делается!.. Так и бросился туда!.. Нет, лежи и кашляй, смерти жди!..
