– Дядя Джон нам пел…, – Виллем поменял ведро на новое, – я помню. Странно, где я все-таки ее встречал? Лицо знакомое…, – за стенами блиндажей свистела метель. Раскачивалась тусклая лампочка. В части установили генератор. При строительстве линий укрепления, Виллем заметил: «Мы здесь ненадолго, но не стоит при свечах сидеть». Электричество, правда, экономили. В десять вечера блиндажи погружались в темноту. Он услышал звук шагов:
– Надо книгу принести. Когда я еще ее увижу? Она так хорошо пишет…, – мужчина пошел в свой блиндаж. Вернувшись, Виллем застал мистера Френча в закутке, на койке, с гитарой в руках.
Виллем помялся на пороге:
– Здесь горячая вода, сеньора, то есть, простите, мистер Френч. Я подумал, что…, – тяжело вздохнув, он протянул девушке «Землю крови»:
– Окажите мне честь, пожалуйста. То есть, если вы не хотите…, – почти испуганно добавил Виллем: «Вам, наверное, часто таким досаждают».
В закутке было почти жарко. Она сбросила куртку. Розовые губы улыбались. Она не отказала.
Виллем следил за длинными, изящными пальцами. Она писала автоматической ручкой:
– Чернила замерзли…, – девушка подняла прозрачные, светло-голубые глаза, – но теперь оттаяли. Спасибо, товарищ, – мистер Френч обвела рукой закуток, – что позаботились обо мне…, – Виллем, едва дыша, принял книгу:
– Товарищу де ла Марку, с любовью, от автора…, – на месте подписи был смутно знакомый росчерк.
– С любовью…, – повторил себе Виллем:
– Такое ничего не значит. Она, наверное, всем это пишет…, – он вздрогнул. Зазвенела гитарная струна.
– Я вам спою, – сказала девушка тихо, – на моем родном языке, английском. Вы, может быть, знаете песню…, – Тони, едва не добавила: «кузен».
Виллем знал.
Дядя Джон склонял светловолосую голову над гитарой: «And he shall be a true love of mine…». Виллем помнил высокую девочку, костер, картошку в золе, у палаток, на берегу реки Червелл, помнил белого пони и веселый смех:
– Семейная традиция, кузен Виллем. Мы в Банбери, как говорится:
– To see the fine lady upon the white horse…, – она пела, глядя прямо на него. Виллем прошептал:
– Но вы, то есть ты умерла. Ты погибла в бомбежке, в Мадриде. Антония, Тони…, – он шагнул к девушке. Тони выдохнула:
– Нет, Виллем, я жива. Жива, и буду жить…, – отложив гитару, она поднялась, коснувшись его руки.
– Как сердце бьется, – понял Виллем, – это мое. Или ее? Нет, мое. Какая разница, понятно, что это навсегда…, – лампочка, помигав, потухла:
– Тони, Тони, неужели я…, – у нее были ласковые губы. Виллем понял:
– Я ее сердце слышу. Даже сквозь ветер, сквозь метель…, – он приник к белокурым волосам, Тони обняла его:
– Да, мой милый. Сразу, как только я тебя увидела, и навсегда…, – у него были крепкие, надежные руки. Тони, успокоено, закрыла глаза: «Навсегда».
Барселона
Гауптштурмфюрер фон Рабе приехал в Барселону с надежным, французским, сделанным в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, паспортом. По дороге он заглянул в Париж, навестить, как весело думал Макс, большую любовь.
Готовя командировку, фон Рабе с неудовольствием узнал, что мальчишка, в которого он стрелял, в Мадриде, выжил и вернулся в Лувр. Максу требовалось соблюдать осторожность. Он объяснил Шанель, что в городе проездом и торопится. В рестораны он с женщиной не ходил. Все два дня они провели в апартаментах, над ателье.
Макс хотел проверить, как работает техника. Ателье, весной, посетили ремонтники. В комнатах отказала электрическая проводка. Проблемы произошли из-за перерезанного кабеля. Рабочие все быстро восстановили, предъявив удостоверения компании, с фотографиями и печатью. В немецком посольстве Макс, в подвале, следил за разговорами, ведущимися в ателье. Он удовлетворенно улыбнулся: «Отлично. С мадемуазель Коко я рвать не буду. Она еще пригодится». Операцию в Италии планировали на весну. К неудовольствию рейхсфюрера СС, герр Майорана, наотрез, отказался слушать Шелленберга.
На закрытом совещании, Вальтер хмуро заметил:
– Он, видите ли, ученый. Он политикой не интересуется, и не собирается помогать службам безопасности…, – Вальтер махнул рукой:
– Упрямец, каких поискать. Вообще производит впечатление сумасшедшего. Имя фрейлейн Кроу, я, разумеется, не упоминал, – добавил Шелленберг.
Немецкие физики считали, что Энрико Ферми, учитель Майораны, в следующем году получит Нобелевскую премию:
– И поминай, как звали, – подытожил Гиммлер, – на церемонию вручения, в Стокгольм, его не пустить нельзя. Он отплывет в Лондон, или в Нью-Йорк. Скорее, в Нью-Йорк, – Гиммлер хотел выругаться, но сдержался, – американцы привечают ученых. Нам нужна фрейлейн, то есть доктор Кроу, и быстрее…, – о докторате, вернее, двух, они узнали из переписки Майораны с Кембриджем. Итальянские коллеги перлюстрировали конверты. В письмах речь шла исключительно о физике, половину текста занимали формулы. Сначала, они хотели показать письма математикам, но Гиммлер заметил:
– Вряд ли здесь шифр. Они оба не от мира сего. Если она приезжает в Италию, по его приглашению…, – Гиммлер повертел письмо, – нельзя упускать подобную возможность. Весенний визит. Рим необычайно хорош в это время года, – тонкие губы рейхсфюрера усмехнулись. Он протер пенсне:
– Постоянная слежка. Ни в коем случае не упускайте их из вида. Мы не позволим доктору Кроу забрать доктора Майорану в Лондон. Прихватите его тоже, – распорядился рейхсфюрер, – думаю, в Дахау он станет сговорчивей и согласится работать на рейх. С итальянцами мы вопрос решим, – пообещал Гиммлер.
На совещании, Максимилиан вспоминал рисунок, в ящике рабочего стола. Отдав на экспертизу Веласкеса, фон Рабе получил на Музейном Острове подробные рекомендации по хранению графики и картин. Отец нанял архитекторов. Макс хотел устроить на вилле отдельную галерею, для коллекции.
Он представлял себе рыжие волосы фрейлейн Кроу, то есть графини Констанцы фон Рабе. Гауптштурмфюрер пока не говорил с Гиммлером о свидетельстве почетной арийки, для девушки, но не предвидел затруднений с документом. Фрейлейн Констанца должна была согласиться работать на благо рейха.
– Встретится со своим кузеном, – весело думал Макс.
Он давно прекратил подозревать герра Питера Кроу. Слежку за промышленником сняли. Герр Кроу вкладывал деньги в благосостояние рейха. На его заводах предстояло трудиться немцам. Производства он собирался развернуть в следующем году. Герр Петер, часто летал в Лондон, но в деловых визитах ничего подозрительного не было. Он встречался с юристами, навещал банкиров. Герр Петер, по возвращении, за обедом на вилле Рабе, рассказывал, что сделано для перевода фирмы в Германию.
Герр Кроу записался в спортивный клуб, куда ходили братья фон Рабе. Его приглашали на приемы к Геббельсу. Он устраивал вечеринки, в большой, роскошной квартире у Хакских дворов. Макс туда не ходил. Он редко проводил в Берлине больше недели подряд, а Отто жил в своем центре, в Хадамаре. Эмма, с восхищением, рассказывала, что герра Кроу посещают знаменитые актрисы, литераторы, ученые и высшее офицерство, даже рейхсмаршал авиации Геринг.
Эмма преуспевала в музыке, но не хотела поступать в консерваторию. Долгом немецкой девушки, было помогать родине, партии, и фюреру. Для женщин участие в Имперской Службе Труда считалось, пока, необязательным, однако Эмма хотела провести год, работая с детьми. Девочка, безмятежно, улыбалась:
– Каждая женщина Германии должна выйти замуж и рожать солдат для фюрера. Я хочу стать учителем. Такая профессия подходит девушке. В конце концов, именно мать отвечает за воспитание детей в духе приверженности партийным идеалам…, – говоря с отцом об Эмме, Максимилиан одобрительно заметил:
– Она большая молодец. Я читал отчеты руководительницы группы. Эмму очень хвалят. Не беспокойся, – Макс поцеловал отца в щеку, – я ей подыщу хорошего жениха. В СС все больше образованных людей…, – граф помялся:
– Мы аристократы, милый. Хотелось бы…, – он не закончил. Макс развел руками:
– Как получится, папа. Надо выходить замуж и жениться по любви. Ты сам так сделал.
– Да, – отозвался отец, сидя на террасе, дымя сигарой.
Эмма, Генрих, и герр Кроу бросали Аттиле палочку, овчарка весело лаяла. Начало осени в Берлине выдалось теплым, деревья стояли зелеными. Макс отпил кофе:
– У него всегда глаза грустные, когда он на Эмму смотрит. Они с мамой девочку хотели, после нас троих. Мама быстро умерла…, – Макс видел свидетельство о смерти графини Фредерики. Эмме тогда исполнился год. Мать скончалась от воспаления легких. Отец, по его словам, был на заводах, в Руре, и не успел вовремя добраться до Берлина.
Отцу Макс о плане, касающемся фрейлейн Кроу, ничего не говорил. Он вообще не любил делиться подобными соображениями. Макс знал за собой склонность к некоторому суеверию. Гауптштурмфюрер успокаивал себя:
