Его слух уловил звук легких шелестящих шагов, настолько легких, что казалось, кто-то приближается по воздуху. Звуки не становились громче, но он не испытывал теперь ни малейшего страха. Подняв автомат, Фелтнер замер в ожидании; едва слышные звуки шагов продолжали доноситься… Теперь они замедлились… Шаги ли это? Да ведь это звуки падающих капель!
Спереди него качнулась ветка. На ее широких, лопатообразных листьях, склонявшихся под ударами капель, виднелись бесформенные ярко-красные пятна. Кровь. Она стекала с листьев длинными клейкими струйками и капля за каплей падала вниз. Оцепеневший Фелтнер смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она была такой неправдоподобно багряной и лоснящейся. Где-то, в самой гуще наверху, медленно качнулась скрытая листвой ветка.
Фелтнер перевел взгляд вниз. В нескольких футах от него стоял Дэмон.
— Отличная работа, Рей!
Так ли? Может быть, и так. Фелтнер не знал. Он опустил автомат. Он убил человека. Тем не менее у него не было никаких ощущений, каких можно было бы ожидать: он не чувствовал ни раскаяния, ни ликующего торжества, ни ужаса; он испытывал лишь раздражение и гнев, как будто его слишком уж долго и придирчиво подвергали испытанию. Слева от них возобновилась яростная ружейная пальба, трассирующие пули, словно ножницы, срезали запутанные ветви. «Расточительство, — подумал Фелтнер, — невероятное расточительство материалов в этой войне. Одних пуль сколько…» Нелепость этой мысли поразила его. Он поднялся на ноги. Дэмон уже склонился над Арчимбо, перевернул его на спину.
— В грудь, — сказал он. — Надо позвать санитаров.
— Слушаюсь, — ответил оцепеневший Фелтнер. Он видел, как Арчимбо медленно, точно сонный младенец, открывает и закрывает глаза; он и нахмурился-то как ребенок: казалось, он не испытывает ни страха, ни боли. Его губы медленно шевелились. Фелтнер наклонился к нему.
— Вы… попали в него, капитан?
— Да, попал, Арчи, — ответил Фелтнер. — Расплатился с ним сполна. Не волнуйся, мы вынесем тебя отсюда.
Они отыскали двух санитаров для Арчимбо и направились в первый батальон. Дела здесь обстояли не лучше. Им пришлось преодолеть вброд болото, покрытое темной стоячей водой; на поднятых ими волнах плавно раскачивалось несколько трупов, лежащих лицом вниз. Дальше был небольшой подъем, на котором они залегли и наблюдали, как Том Херд и какой-то сержант подползли к бункеру на десять футов и там их обоих убило наповал. Но японские пулеметчики продолжали поливать их огнем, в тела этих смельчаков долго вздрагивали от впивавшихся в них пуль.
— Сволочи! — пробормотал, дрожа от ярости, едва сдерживая слезы, Фелтнер. В эту минуту он возненавидел всех японцев на всю жизнь, ненавистью более черной, чем болотная жижа. — Грязные, кровожадные сволочи…
Когда они возвратились на командный пункт, их ждали плохие вести. Подполковник Крайслер, участвовавший в атаке с третьим батальоном, дошел до холма, но там их остановили. Четыреста шестьдесят восьмой полк продвинулся до взлетно-посадочной полосы и теперь отражал мощную контратаку японцев. Второй батальон потерял связь с восьмой ротой.
Позднее, сидя в вонючем блиндаже и закусывая из консервной банки свининой с яичным желтком, Фелтнер бросил взгляд на часы и с изумлением увидел, что уже почти половина третьего. Как быстро пролетело время! Голова раскалывалась от боли, живот раздулся как бочка; он чувствовал себя несчастным, подавленным жестокостью, силой и мастерством противника, у которого на руках были все козыри и который так хорошо знал, когда надо ходить с них.
— Положение более чем неутешительное, полковник, — заметил он, обращаясь к Дэмону.
— Еще не все закончилось.
— Если мы не сможем довести наступление до конца, если не прорвемся к берегу в ходе этого…
— Тогда попытаемся где-нибудь в другом месте.
— Но мы ведь даже не наносим никаких потерь противнику.
— Японцы как раз и добиваются того, чтобы мы так думали, — Дэмон облизнул губы. — Они уносят своих убитых в тыл. Разве ты не заметил крови на винтовках?
— Да, но наши потери… Если они возрастут еще больше…
— Тихо, тихо! — Дэмон окинул блиндаж беспокойным взглядом, хотя поблизости, за исключением сидевшего в углу телефониста Эверилла, никого не было. — Спокойствие, — продолжал он, жуя консервы и улыбаясь своей печальной улыбкой. — Чем выше звание, тем спокойнее ты должен быть. Нужно внушать уверенность другим. — Он снова улыбнулся, теперь уже веселее. — Даже когда сам ты не очень-то уверен. Я бывал в безвыходных положениях и терял всякую надежду на то, что хоть один из нас останется жив. Но мы находили выход. — Он вытер губы большим красным платком. — Каждый человек, — продолжал он, — почти каждый испытывает страх. Страх порождает тревогу и озабоченность, а тревога и озабоченность порождают пессимизм. По-иному не бывает. Нужно подавлять страх в самом зародыше. Это твоя профессия — быть олицетворением уверенности, спокойствия, оптимизма.
Фелтнер бросил на него удивленный взгляд.
— Тогда… Тогда довольно часто придется прибегать ко лжи, правда ведь?
— Да. Если хочешь, придется. Но так мы поступаем всю жизнь. Ты ведь не раскрываешь всему свету свои сокровенные мысли, правда? Дома ты, вероятно, никогда не рассказывал жене о каждой мысли, об эмоции или искушении, возникавших у тебя хотя бы в течение какого-нибудь воскресного дня. Я, например, не делал этого… Конечно, ты, наверное, считаешь это полнейшим абсурдом. Но война — сама по себе абсурд, Рей. Война бесчестна, жестока и порочна во всех ее формах. Тем не менее мы вот сидим здесь, на этой забытой богом земле, от нас ожидают решений, и две тысячи молодых ребят смотрят на нас, ожидая помощи, какого-то плана, какого-то маневра, чуда, наконец, которые вызволят их из этого страшного ада и позволят им отправиться обратно по домам…
Откуда-то слева, из-за холма, донеслись глухие взрывы.
— Это минометы, — уверенно сказал полковник. — Бой — это все равно что лесной пожар, Рей. Сильный, бушующий, не поддающийся контролю лесной пожар. И вот ты пытаешься погасить его, такую задачу ставят перед тобой. Ты получаешь людей для этой работы, заставляешь их идти вперед, несмотря на жару и искры, прививаешь к борьбе с огнем; затем ты направляешься в другое место, чтобы проверить, как дела там, и воодушевляешь других люден. Ты стараешься поспеть всюду, куда только можешь, ты ободряешь, учишь, умоляешь. Да-да, умоляешь и угрожаешь, если необходимо. В то же время ты стараешься как бы перехитрить огонь, вложить в борьбу с ним все свои знания и опыт. И что важнее всего, ты никогда не позволяешь никому заметить, что испытываешь больше страха и сомнений, чем самый последний рядовой. В этом и заключается твоя работа. — Дэмон снова улыбнулся. — Это все, что от тебя требуется.
— Полковник! Вас просит «Росомаха», — доложил Эверилл. Полковник подскочил к телефону прежде, чем Фелтнер успел поставить небольшую зеленую консервную банку из пайка.
— Бен? Сэм… Да. Крупными силами? Хорошо. Хорошо…
Заглядывая через плечо Дэмона, Фелтнер видел, как тот отчеркнул ногтем короткую дугу у подножия холма, расположенного чуть ниже копровой плантации.
— …Хорошо. Держись, Бен, держись, дружище. Я пришлю тебе что-нибудь. Бог знает где и как, но я добуду для тебя что-нибудь…
Глава 2
«17 октября 1942 года… Самый неудачный день за все время пребывания здесь. Два танка подбиты, а два уцелевших завязли в болоте, называемом здесь дорогой. Такие-то дела. Вильгельм со своими людьми пробился до западного конца взлетно-посадочной полосы, но японцы контратаковали его крупными силами, и он отошел. Потерял почти все, что захватил до этого. Почему? Он же вышел на сухую местность (господи, сухая местность!), мог бы поддержать прорвавшихся. Слишком он осторожен. Бывают моменты, когда надо отступить, но бывает и так, что надо цепляться за все, что возможно. На этот раз следовало бы держаться любой ценой. Он заразился пессимизмом Уэсти. Страх генерала перед плохим исходом передался всем.
Воздушный удар нанесен из рук вон плохо. Просто ужасно. Звено самолетов А-20 на бреющем полете разбомбило и обстреляло восьмую и одиннадцатую роты. Два автоматчика открыли по самолетам ответный огонь — не могу осудить их за это. Шесть убитых, семнадцать раненых. Как это все просто для красавчика Хэла и его бьющих без промаха хвастунов. Согласен, местность отвратительная, но есть же мыс Ларотаи, и бухта, и полузатонувшее японское судно, не говоря уже о роще и миссии. Ориентиров вполне достаточно. Неужели они не видели их? Или этим негодяям попросту наплевать?
Но есть и светлое пятно. Маленький радостный проблеск во мраке. Ваучер прорвался к морю на той полоске земли, что тянется между рекой и сараем для сушки копры, или как там его называют. Прорвался с 23 штыками и одним пулеметом. Подоспел к нему в 15.30 вместе с взводом Ларокки и двумя пулеметами — все, что смог тогда наскрести. Спросил его, что он думает делать дальше. „А какого же черта тут раздумывать? Останусь здесь, будем прохлаждаться на этом морском ветерке!“ Я спросил: „А что, если они атакуют вас одновременно с обоих флангов?“ „Не смогут! Во всяком случае, им не удастся скоординировать свои атаки. Связь у них расстроена больше, чем наша“. „Сомневаюсь“, — сказал я. Он только ухмыльнулся в ответ. Лицо у него вымазано грязью, как у загримированного под негра комика в музыкальном шоу. Этот удержится здесь, можно не сомневаться. Его солдаты отрыли длинный окоп, в форме подковы г, ходом сообщения для переноски пулеметов. Потрясающее хладнокровие! Объявил ему, что с данной минуты он капитан. Вспомнил старину Колдуэлла и ферму Бриньи. Он сказал на это: „Посмотрим, как у нас получится“. Отличный парень.
