У Иньэр запела на мотив «У туалетного столика»:
С кем разопью кувшин вина?Я, как пустой кувшин, сама,Любимым выпита до днаИ брошена без сожаленья.Мы из далеких звездных сфер,Мы Орион и Люцифер[643] —Восток и Запад, жизнь и смерть, —Всё разобщат перерожденьях.Жасмина куст давно пожух,А я все брови подвожу,Себя на пудру извожуИ жду небесного явленья.
На мотив «Застряла в решетке южная ветка» запела Хань Юйчуань:
Терзал то один, то другой.Но ветер развеял туманы,И ночь осветилась луной,Мне снял поясок мой желанный…Так кто ж виноват, дорогой?Я — с теми была, ты — с другой.
Заключительную арию пропела Ли Гуйцзе:
Туфли — вышитые крошкиУвидал я ненароком,И, припав к изящным ножкам,Кончил жизнь свою до срока.
Пение кончилось, и Симэнь одарил Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр серебром. Певицы откланялись и направились домой, а Ли Гуйцзе и У Иньэр остались ночевать.
Вдруг спереди донесся шум. Послышались голоса Дайаня и Циньтуна, которые схватили служанку Ли Цзяоэр, Сяхуа.
— Только проводили мы певиц, — докладывали они Симэню, — идем с фонарями в конюшню лошадям сена задать. Глядим: за стойлом кто-то прячется. Испугались даже. А это, оказывается, Сяхуа, служанка матушки Второй. Чего тут делаешь, спрашиваем, а она молчит.
— Где она, рабское отродье? — спросил Симэнь. — Приведите!
Хозяин вышел в коридор перед гостиной и уселся в кресло. К нему привели служанку и, скрутив руки, поставили на колени.
— Что ты делала в конюшне? — допрашивал ее Симэнь.
Сяхуа молчала.
— Я ж тебя туда не посылала! — вставила стоявшая рядом Ли Цзяоэр. — К чему тебя в конюшню понесло, а?
Сяхуа дрожала со страху. Симэнь, желая дознаться в чем дело, велел слугам обыскать Сяхуа. Она запротивилась, и Циньтун повалил ее на пол. Вдруг около пояса что-то сверкнуло и послышался стук упавшего предмета.
— Что такое? — спросил Симэнь.
И представьте себе, Дайань поднял золотой браслет.
— Он самый — пропавший браслет! — воскликнул Симэнь, рассматривая при свете фонаря протянутую ему слугою вещь. — А! Так это ты, выходит, украла!
— Я нашла, — отвечала Сяхуа.
— Где? — спросил хозяин.
Служанка молчала.
Разгневанный Симэнь велел Циньтуну принести тиски. Вскоре пальцы ее зажали в тиски, и она закричала так, будто ее режут. После тисков служанке всыпали двадцать палочных ударов. Симэнь был пьян, и Юэнян не решалась заступаться.
— Я у матушки Шестой в спальне на полу нашла, — не выдержав, призналась Сяхуа.
Симэнь распорядился снять тиски и увести служанку к Ли Цзяоэр.
— Надо будет завтра позвать сваху, — сказал он. — Пусть продаст. Нечего в доме держать это рабское отродье!
Ли Цзяоэр нечего было возразить.
— Негодяйка проклятая! — заругалась она. — Зачем туда ходила? Кто тебя просил? Раз у меня живешь, спроситься должна. А то, извольте, пошла. А нашла вещь, мне скажи.
Сяхуа плакала.
— Плачешь?! — продолжала Ли Цзяоэр. — Надо бы тебя до смерти замучать!
— Ладно! — протянул Симэнь и велел Юэнян убрать браслет, а сам направился в переднюю постройку.
За Ли Цзяоэр разошлись и слуги.
Юэнян наказала Сяоюй закрыть дверь и позвать Юйсяо.
— Когда ж это она в переднюю-то попала? — спросила хозяйка.
— Когда матушки Вторая и Третья пошли с тетушкой У навестить матушку Шестую, она за ними и отправилась, — объяснила Сяоюй.
— Не думала, что она браслет стащит. А до чего ж она перепугалась, как про розги заговорили! Батюшка велел волчьи жилы купить, она ко мне на кухне и подходит. Что это, спрашивает, еще за волчьи жилы такие. Жилы, говорю, как жилы. Вот украдешь, говорю, ими тебя бить будут, руки-ноги свяжут. Испугалась она, должно быть, бежать решила. Когда певицы уходили, она за ними было последовала, да привратник помешал. Вот она в конюшне и спряталась. Оттуда ее слуги и выволокли.
— Вот попробуй распознай человека! — говорила Юэнян. — На вид — служанка, как все, а оказалась воровкой. Ну и дела!
Тем временем Ли Цзяоэр привела Сяхуа к себе в спальню. Под вечер служанку начала отчитывать Ли Гуйцзе.
— Вот дурочка-то! — ругала ее певица. — Шестнадцать, должно быть, исполнилось, пора бы уж разбираться что к чему! А то ишь, уши развесила! У нас тебя бы в два счета выгнали. Раз вещь такую подобрала и никто не видал, принеси да передай потихоньку хозяйке. И уличат, она за тебя заступится. А то хозяйке ни слова не сказала. Вот тисков и отведала. Небось, не очень-то сладко, а? Как говорят: раз в темной одежке ходишь, поближе к темной колонне держись. Не живи ты здесь, мы бы о тебе и волноваться не стали. А раз тебя схватили, то и госпоже твоей неприятность. — Гуйцзе обернулась к тетке и стала выговаривать ей: — А ты тоже хороша! Я б на твоем месте не дала свою служанку у всех на виду пытать. Я бы к себе отвела и сама наказала. Вон сколько в доме служанок! Почему их не пытают? Почему твоя служанка должна страдать? Уж больно ты уступчива! Слова сказать не можешь. Им, пожалуй, в голову придет — выгонять будут, так ты тоже будешь молчать? Ты промолчишь — я тогда скажу. Я заступлюсь. А то все смеяться будут. Погляди, вон Мэн и Пань. Они как лисы хитрые. С ними лучше не связывайся. — Гуйцзе опять позвала Сяхуа и спросила: — А ты хочешь уйти из дому?
— Не хочу, — отвечала служанка.
— А раз не хочешь, прилепись к своей матушке, — продолжала Гуйцзе. — Слушайся ее и будь во всем заодно с ней. И найдешь чего, ей передай. Тогда она тебя и защитит и выдвинет.
— Слушаюсь, барышня! — говорила Сяхуа. — Обещаю!
Но не будем больше говорить о том, как наставляла служанку певица, а расскажем о Симэне.
Прошел он к Ли Пинъэр. Она сидела на кане с У Иньэр. Симэнь собрался было раздеваться, но его удержала Пинъэр:
— Где ж ляжешь? Ведь Иньэр у меня. Ступай к другой.
— Как где? — возразил Симэнь. — Подвиньтесь немного, я меж вами и лягу.
— Не говори пошлостей! — Пинъэр бросила на мужа строгий взгляд.
— Ну, где ж мне спать теперь?
— Ступай к сестрице Пятой! — посоветовала Пинъэр. — Там и переночуешь.
Симэнь посидел немного и встал.
— Ладно! Не буду вам мешать. Я пошел.
И он направился прямо к Цзиньлянь. Она смотрела на него, как на посланца самих небес. Она поспешила раздеть его, приготовила чистую постель, опустила над нею расшитый полог и положила изголовье. После чаю они легли, но не о том пойдет речь.
Отправив Симэня, Пинъэр расставила на кане шашки и они с У Иньэр стали играть. Пинъэр велела Инчунь подать чаю, сладостей и подогреть сладкого цзинхуаского вина.
— Иньэр, ты, может, есть хочешь? — спросила она. — А то Инчунь сейчас подаст.
— Нет, матушка, я сыта, — отвечала Иньэр. — Не стоит беспокоить сестрицу.
— Ну ладно! Иньэр есть не хочет, — сказала служанке Пинъэр. — Пирожков с фруктовой начинкой принеси.
Через некоторое время Инчунь расставила на столе четыре блюда закусок: маринованные свиные ножки, соленую курятину, куриные яйца и жареные в масле бобы с трепангами, а также коробку изысканных фруктов и поднос сладких пирожков с фруктовой начинкой. После трех партий в шашки появилось и подогретое вино. Хозяйка и гостья пили из серебряных чарок.
— Сестрица! — кликнула служанку Иньэр. — Подай, пожалуйста, лютню. Я матушке спою.
— Не надо, сестрица! — отговаривала ее Пинъэр. — Ребенок спит. А потом, хозяин услышит, разговоры пойдут… Давай лучше в кости сыграем.
Пинъэр велела Инчунь принести цветную коробку, и они принялись бросать кости и пить штрафные чарки.
— Позови-ка кормилицу, — немного погодя обратилась к служанке Иньэр. — Пусть с нами пропустит чарочку.
— Она с ребенком спит, — отвечала Инчунь.
— И пусть спит! — говорила Пинъэр. — На, отнеси ей вина. Уж очень понятливый малыш растет! Не успеешь от него отойти, сразу просыпается. Представь себе, вот тут как-то уснул он у меня на постели. Сам едва коснулся меня, а он уж глазки открыл. Ну все как есть понимает! Мамка подхватила его и в другую комнату, а он, знай себе, плачет. Ко мне на ручки просится.
— Да, с появлением сына вам с батюшкой и встретиться-то как следует не приходится, — сказала, улыбаясь, Иньэр. — Часто ли к вам батюшка заглядывает?
— Да как сказать — протянула Пинъэр. — Другой раз несколько дней не приходит, а то подряд зачастит… Ребенка-то он навещает постоянно. И все б было ничего, да некоторых в доме это просто бесит. Какими только проклятиями они не награждают и его самого и моего сына! А обо мне уж и говорить не приходится. У меня с мужем такого ничего и нет, а я у них никогда с языка не схожу. Так что лучше бы он совсем не приходил. А то на другой же день пойдут перешептываться, перемигиваться. Только и разговору! Я, дескать, мужа у них отобрала. Вот отчего я его и сегодня выпроводила. Эх, не знаешь ты, Иньэр, нашего дома! Сколько ртов, столько и языков. Ты вот сама была очевидица, как они злились, когда браслет пропал. Как они Старшей наговаривали! Ко мне, мол, золото понес, у меня, мол, в комнате пропало. А оказалось, служанка матушки Второй украла. Хорошо виновника нашли да разобрались, кто виноват, а то заварили бы кашу. Они уж и так на мою служанку с кормилицей обрушились. А старую Фэн до того расстроили, хотела на себя руки наложить. Из дому, говорит, не выйду, покуда браслет не отыщется.
