Через некоторое время, уже в лаборатории, Яковлев доложил мне, что свой рентгенметр он исправил, но никак не может выставить стрелку на нуль. Меня как током ударило. Я схватил клюшку большого рентгенметра и приблизил его к Яковлеву. Прибор отчаянно затрещал, стрелка зашкалила. Живой человек и его одежда стали источником радиоактивного излучения! Особенно сильно излучали руки и одежда. Привезенный контейнер был уже помещен в наш колодец и закрыт свинцовой крышкой, но даже участок пола, где побывал контейнер перед загрузкой, сильно излучал.
Немедленно ушли телеграммы о радиационной аварии на Северный флот и вышестоящим командирам. Началась длительная и тяжелая работа по ликвидации последствий аварии и поисков виновных…
Приведу только ее итоги. Я отделался необычайно легко: получил строгий выговор в приказе. Самолет, на котором Яковлев летел из Мурманска в Ленинград, поймали в Челябинске и подвергли дезактивации (о дезактивации я еще напишу). Химслужба Северного флота выдолбила на нашей базе Сафоново возле Североморска 100 кубометров (!!!) мерзлого радиоактивного грунта, загрузила его в пластиковые мешки и захоронила как радиоактивные отходы. Солдат, черпавший воду, успел демобилизоваться. Его отловили прямо на свадьбе в Белоруссии и поместили в госпиталь. Завод-изготовитель радиоактивных источников для контроля сварки был признан главным виновником ЧП: источник не должен был потерять герметичность. Заводу пришлось изменить технологию изготовления оболочек для цезия-137, – вместо завальцовки донышек цилиндрической ампулы, стала применяться аргоновая сварка. Все старые источники цезия-137 были отозваны на завод.
Наша авария все же была небольшой, но и она попала под гриф «совершенно секретно». В СССР было много аварий и покрупнее, о чем мы узнали только недавно. Я даже не говорю о ядерных полигонах – Семипалатинском и Новоземельском и радиационной аварии на предприятии «Маяк». На Тоцких учениях прославленный маршал привычно послал войска «вперед!», – прямо в неостывшую зону атомной смерти. Как горестно заметил Пикуль, – чем больше убитых, тем больше в России славы полководцу. Только теперь «потери личного состава» прикрывались не войной за свободу и независимость Родины, а учебными целями, по принципу: «тяжело в учении – легко в гробу». Да и потери были скрытыми, «размазанными» по времени: разве поймешь, от чего заболел и умер потом бывший боец? Теперь, оглядываясь назад после Чернобыля, всем это кажется песочными играми в детском садике. За исключением погибших, для которых тот бой стал последним…
Тогда же маленьких радиоактивных источников было очень много, как и разгильдяев, ими пользующихся. Лаборатория сварки Главленинградстроя вообще потеряла на дороге два контейнера с изотопами. Веселенькую историю мне по секрету рассказал проверяющий чин из Центра. Под Москвой некий НИИ облучал для науки картошку мощными источниками кобальта-60. НИИ закрыли, и военные строители снесли бульдозерами бывшие лаборатории. Солдаты растащили по карманам блестящие цилиндрики. Несколько человек попали в госпиталь с диагнозом «членовредительство»: радиационные ожоги ног врачи сначала приняли за следы втирания керосина с целью освобождения от военной службы… Потом радиоактивные источники собирали по всей округе.
А теперь – о дезактивации. Одежду моего мичмана захоронили как радиоактивные отходы, а его самого поместили в спецотделение госпиталя и начали отмывать особо пораженные участки дважды в день специальными моющими и адсорбирующими растворами. Кожа его рук стала напоминать древний пожелтевший пергамент. Только через месяц такого мытья руки довели до нормы – не более 450 распадов в минуту на одном квадратном сантиметре кожи. А ведь период полураспада цезия-137 – около 34 лет! За это время его активность уменьшится только наполовину. Все наши беды произошли от малюсенькой ампулки диаметром 5 и длиной 12 мм! А как оценить масштабы радиоактивного заражения при взрыве атомной бомбы или Чернобыльского реактора, а заодно – эффективность дезактивации замшелой крыши или деревянного здания одноразовым поливом обычной водой из пожарного шланга?
Второе ЧП у нас произошло тоже на Севере, где мы сооружали базу атомных подводных лодок, точнее – все технологические устройства для обслуживания атомных реакторов субмарин. Важной частью этих устройств были подземные резервуары из нержавеющей стали для хранения жидких радиоактивных отходов. В этих очень ответственных сооружениях сварка должна быть особо надежной, поэтому все делалось очень тщательно, все швы просвечивались. Днище приваривалось к жесткому контуру, залитому в бетон, и светить сварку было технически невозможно. Специально обученные сварщики через каждые пять метров сварки заваривали в идентичных условиях т. н. стык-свидетель, который маркировался, регистрировался в журнале работ, затем подвергался металлографическим, коррозионным и другим испытаниям. При малейшем несоответствии качества стыка-свидетеля сварщик отстранялся от работ, а его швы браковались и вырезались. Мы все сделали классно, но несколько преждевременно: резервуары еще не были нужны и около двух лет стояли пустыми и открытыми. Когда возникла потребность, и резервуары начали приводить в порядок, то на их днище обнаружили около 400 (!) темных пятнышек, под которыми металл легко разрушался. Появлялось расширяющееся сквозное отверстие, плотно забитое черной сажей. Первое впечатление было, что это металлурги выдали испорченный прокат, а монтажники, не проверив или умышленно, поставили его на самое ответственное место.
Началось расследование, поиски виновных; дело принимало облик вражеской диверсии со всеми вытекающими последствиями. Мы знали, что все делали хорошо, и грешили только на скрытый от наших глаз брак металлургов. Г. Б. Каблуков поехал в Институт стали в Москве, чтобы узнать, как это металлурги умудрились закатать в тонкий (3 мм) лист из благородной нержавеющей стали столько дефектов, и почему их не было заметно при монтаже и сварке? Вернулся он с просветленным лицом и подаренным учеными ребятами образцом. Блестящий кубик нержавеющей стали был пронизан насквозь пещерами и ходами, как сыр рокфор. При этом вся поверхность кубика вне язв оставалась полированной и блестящей.
Так мы узнали о питинговой – точечной коррозии нержавеющих сталей. Оказывается, в жидкой застойной среде к поверхности «нержавейки» цепляется ион хлора и начинается точечная коррозия. Образующиеся продукты коррозии (черная сажа) ускоряют саму коррозию, и она принимает лавинообразный характер – образует сквозные дефекты. Хлор-ионы есть везде, это, например, раствор обычной поваренной соли. Наш резервуар стоял открытым; строители, бетонируя наружные стены, не убрали деревянные конструкции внутренних распорок и опилки. Некоторые, особо утонченные натуры, использовали резервуар как туалет с замечательным уединением: попасть в него можно было только через верхний люк. Туда же попадали вода и снег, которые и образовали недостающий, но очень важный компонент головотяпства – застойную среду, – в прямом и переносном смысле…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
