Полвека ждала Европа русской революции и не могла дождаться. Когда же мы потеряли всякую надежду – теперь плотина снесена, и начинается великое возрождение народов!..
(«Социалдемократен», Дания)
Русские события вызвали в Швейцарии взрыв всеобщего восторга, как будто дело идёт о близких Швейцарии интересах. Женева восхищается величием подвига, совершённого русским народом и Государственной Думой. Для русских граждан это первые дни, когда не надо стыдиться своего государственного строя и правительства.
(«Форвертс», Швейцария)
В новое правительство вошли самые светлые головы России.
(«Нойе Цюрхер Цайтунг»)
Хартия свободы, предложенная Думой, ставит Россию в один ряд с культурными народами… В помощь свободной России будут даны влияние и коммерческий ум 6 миллионов русских евреев.
(проф. Масарик)
ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОЙ ПЕЧАТИПечать отмечает торжество свободолюбивой Англии, для которой союз со старой самодержавной Россией был тяжёлым бременем. В палате общин сообщение об отречении Николая II встречено шумной приветственной демонстрацией. Теперь русская демократия нанесёт смертельный удар Германии…
…Воскресные газеты отражают общий восторг… «Русский народ наконец обрёл свою душу»… «Ослепительная программа политических реформ»… «Русская революция внесла освежительное дыхание в мировую атмосферу»… «Либерализм одержал величайшую победу»…
…Старое императорское правительство в критический момент не нашло себе защитника в союзных странах. Можно сказать уверенно: союзные нам народы и правительства вздохнули с облегчением, когда до них дошла весть о падении старого режима. Даже война не могла сгладить пропасть между свободными Англией и Францией и порабощённой Россией. Республиканская Франция принуждена была в течение многих лет поддерживать сношения с русским самодержавным правительством.
Невозможно передать энтузиазм французской печати.
(«Биржевые ведомости»)
По известиям из Соединённых Штатов, в американском общественном мнении совершился полный переворот по отношению к России. Американцы до сих пор не доверяли России. Было несколько странно видеть либеральные и демократические нации Запада плечом к плечу с автократической империей. Соединённые Штаты не скрывали своего изумления перед таким союзничеством. Сейчас создаётся возможность открытого союза всех свободных народов против монархической Германии…
(«Биржевые ведомости»)
…Американцы, в особенности же американские евреи, выражают энтузиазм. Известный банкир Якоб Шифф, который до сих пор всегда противодействовал распространению русских займов, теперь приглашает Россию к широким кредитным операциям в Америке.
(«Речь», 10 марта)
В результате революции курс рубля на заграничных рынках вырос.
…Инсинуации германской печати… Клевещет, будто революция подстроена кучкой либералов…
По всей Европе ожидали, что пожар, охвативший Россию, превратится в хаос. Когда же этого не произошло, то Россия в глазах всего мира стала в первые ряды культурного человечества. Благородная программа министра Милюкова принята с симпатией во всех союзных странах.
511
Бубликов в Могилёве. – Арест царя.Никак не хотела русская революция вобрать в свою корону Бубликова – но он-то знал, что был бы лучшим её украшением, что ни во Временном правительстве, ни в Совете депутатов не было человека с такой взрывной энергией и такой широтой гражданского понимания, – ни дутый Милюков, ни гаер Керенский, – просто дикая была несправедливость, что революция не впитала Бубликова. И он, как мог, ещё карабкался в неё встроиться. В потоке всякой революции бывают переменчивые ситуации, когда первый ряд падает как сражённый – и возглавить события выходит ряд второй.
В окружении Родзянки услышав, что готовится думская депутация сопровождать царя из Ставки, – Бубликов тотчас выхлопотал быть главой депутации. Ничего особенного эта краткая операция ему не обещала, кроме того что побыть на виду, пройти по всем газетам, а ещё – своими глазами повидать поверженного царя, интересно.
Но как же он сразу сам не догадался? – это было не сопровождение, это был арест! – объявил им князь Львов, когда они пришли за документами. Так тем замечательней! Арест монарха – драматический пункт всякой революции, багровый момент! – и ярко быть записанным в скрижали как участник его!
Выехали четверо думских депутатов, комиссаров по новой терминологии, вчера вечером поздно из Петрограда, ночь покойно спали, – а днём на крупных станциях, особенно в Орше, встречали их поезд манифестации – не то чтобы толпы, но изрядные толпишки – железнодорожников и зевак, прослышавших, что едут члены Думы, никто и не знал, конечно, куда, зачем. До сих пор лишённый публичных речей, Бубликов теперь охотно выскакивал на них – и обидно не рассчитал, сорвал голос. К трём часам дня к Могилёву еле говорил.
И на могилёвском вокзале была кучка, крикнули им «ура» – а Бубликов уже и ответить не мог, говорил за него другой.
Вполне мог бы генерал Алексеев встретить их на вокзале. Однако не удостоил. (Не предан революции искренно, отметил Бубликов, при следующей волне падёт.) Встречал лишь осведомлённый генерал Кисляков – рыхлый, рыжий, со своими военно-железнодорожными чинами. И конфиденциально сообщил комиссарам, что поезд царя подготовлен, и даже сам он уже здесь, в поезде у матери. Но – ничего не знает.
Действительно, у другой платформы друг против друга стояли два синих литерных императорских поезда.
Собственно, можно было его вот и брать. Да и ехать.
Но нельзя было взять без военных властей – не торжественно, да и как именно? – вооружённой силы у комиссаров не было. Нетактично сделал Алексеев, что не приехал на вокзал.
Что ж, сели все четверо комиссаров в автомобиль и через пригород, а затем по главной улице Могилёва отправились в Ставку.
В штабе Алексеев, правда, тотчас принял их. Был у него вид какой-то зачумленный, хмурый, невыспанный, – начальника штаба всех вооружённых сил можно было вообразить бодрей. Видимо, революция ему действительно боком вышла.
Зато Бубликов, только что с голосом сиплым, чувствовал себя военным, напряжённым, поворотливым, быстрым. Он предъявил генералу предписание Временного правительства за подписью князя Львова о лишении свободы бывшего императора. И настаивал, чтоб это действие было совершено быстрей, пока император не успел приготовиться.
Как бы с робостью генерал спросил: а стоит ли сейчас объявлять бывшему царю об аресте? Он согласен ехать, он знает, что сопровождать его приедут депутаты Думы, поезд подготовлен – и пусть себе едет?
Но Революция не имеет нужды скрываться и стыдливо клонить голову! Бубликов не намеревался увозить царя обманом! Нет, бывшему царю должно быть строго и полновесно объявлено, что он – арестован!
Так может быть, депутаты сами и объявят? – Алексеев смотрел просительно. Совсем потерянный, не боевой генерал.
Нет, это – дело военных, начальника штаба. Бывшему императору будет легче услышать это от Алексеева.
(А отказывался Бубликов единственно потому, что потерял голос: от этого упал бы весь эффект ареста, царь мог бы усмехнуться.)
А ещё хочет Бубликов: чтобы к императорскому поезду был прицеплен отдельный вагон, в котором комиссары и поедут.
Это не встречало затруднений.
А ещё хотел бы Бубликов получить полный список имён всех, кто будет бывшего царя сопровождать, – от свиты и до прислуги, каждого. (Он всех их считал как бы потенциально арестованными.)
Вот это требование, думал он, затруднит и задержит. Но как раз оно оказалось для Алексеева крайне легко: все и всякие виды списков у него, очевидно, хранились, и, соединив разные, он тут же приложил список 47 лиц.
Бубликов прочёл. Чтó была свита императора? Как всё его окружение, как весь его выбор, – ничтожества. Но вот – адмирал Нилов? Всё же военный человек, может дать какой-то военный совет, предпринять какое-то решительное действие в пути. Надо его отъединить, не брать.
Всё.
Комиссары отправились в автомобиле на вокзал – и Алексеев тотчас вослед за ними.
На платформе между двумя литерными поездами четверо штатских комиссаров стали в хвосте, ожидая своего подцепляемого вагона. С ними – наряд из десятка гвардейцев железнодорожного батальона.
А Алексеев мимо них хмуро прошаркал вперёд. Говорили, что – царь всё ещё у своей матери, и Алексеев зашёл туда, в вагон императрицы.
Бубликов следил, что произойдёт. Нельзя было ждать от Николая – а вдруг какое-то всё же сопротивление, протест?
На ту же платформу стягивались и кто нужен, и посторонние. Что-то публика уже прослышала или почувствовала, собирались всё гуще, так что комиссарам издали было уже и плохо видно.
