Внизу, во дворе, при тусклом свете затемненных фар армейского автомобиля четырех офицеров торопливо расстрелял взвод охраны. Очевидцы свидетельствуют, что все это происходило в суете, под крики охранников, спешивших укрыться от ожидавшегося воздушного налета, - английские самолеты бомбили в это лето Берлин почти каждую ночь. Перед смертью Штауфенберг крикнул: "Да здравствует священная Германия!"
Тем временем Фромм предложил генералу Гепнеру нечто вроде выбора. Три недели спустя Гепнер, над которым уже нависла тень виселицы, упомянул о нем перед Народным судом.
"Признаться, Гепнер, - сказал мне тогда Фромм, - все это причиняет мне боль. Мы были друзьями, как ты помнишь. Ты ввязался в это дело и должен отвечать за последствия. Ты готов последовать примеру Бека? Иначе я буду вынужден сейчас же арестовать тебя". Гепнер ответил, что он "не считает себя настолько виновным" и надеется оправдаться. "Понимаю", - ответил Фромм, пожимая ему руку. Гепнера отвезли в военную тюрьму в Моабите.
Когда его уводили, он услышал сквозь дверь, ведущую в другую комнату, утомленный голос Бека: "Если не получится и на этот раз, прошу вас помочь мне". Затем раздался выстрел из пистолета. Вторая попытка Бека застрелиться также не удалась. Фромм просунул голову в дверь и еще раз сказал офицеру: "Помогите пожилому человеку". Этот неизвестный офицер отказался нанести "удар милосердия", перепоручив потерявшего сознание от второго выстрела Бека сержанту, который оттащил его в сторону и прикончил выстрелом в шею.
Часы показывали за полночь. Единственный серьезно подготовленный мятеж, поднятый против Гитлера за одиннадцать с половиной лет существования третьего рейха, был подавлен за одиннадцать с половиной часов. Скорцени прибыл на Бендлерштрассе с бандой вооруженных эсэсовцев и прекратил дальнейшие экзекуции. Будучи полицейским, он хорошо понимал, что нельзя убивать тех, кто под пыткой может дать много ценных сведений о масштабах заговора. Поэтому, распорядившись надеть наручники на остальных заговорщиков, он отправил их в тюрьму гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе и поручил сыщикам собрать все обличительные документы, уничтожить которые у заговорщиков не хватило времени. Гиммлер, который прибыл в Берлин несколько раньше и временно развернул свой штаб в министерстве Геббельса, охраняемом частью батальона Ремера, связался по телефону с Гитлером и сообщил ему, что мятеж подавлен. Тем временем по Восточной Пруссии из Кенигсберга в Растенбург мчался автомобиль с радиостанцией, чтобы дать Гитлеру возможность выступить по радио с обращением, о котором радиостанция "Германия" предупреждала каждые несколько минут начиная с 9 часов.
Наконец около часа ночи хриплый голос Адольфа Гитлера разорвал тишину летней ночи.
"Мои немецкие товарищи! Я выступаю перед вами сегодня, во-первых, чтобы вы могли услышать мой голос и убедиться, что я жив и здоров, и, во-вторых, чтобы вы могли узнать о преступлении, беспрецедентном в истории Германии.
Совсем незначительная группа честолюбивых, безответственных и в то же время жестоких и глупых офицеров состряпали заговор, чтобы уничтожить меня и вместе со мной штаб верховного главнокомандования вермахта.
Бомба, подложенная полковником графом фон Штауфенбергом, взорвалась в двух метрах справа от меня. Взрывом были серьезно ранены мои верные и преданные сподвижники, один из которых погиб. Сам я остался совершенно невредим, если не считать нескольких незначительных царапин, ожогов и ссадин. Я рассматриваю это как подтверждение миссии, возложенной на меня провидением...
Круг этих узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского вермахта и прежде всего германского народа. Это банда преступных элементов, которые будут безжалостно уничтожены.
Поэтому сейчас я отдал распоряжение, чтобы ни одно военное учреждение... не подчинялось приказам, исходящим от этой шайки узурпаторов. Я приказываю также считать долгом арест каждого, кто отдает или исполняет такие приказы, а если он оказывает сопротивление, расстреливать его на месте...
На этот раз мы сведем с ними счеты так, как это свойственно нам, национал-социалистам".
Кровавая месть
И на этот раз Гитлер сдержал слово.
Жестокость нацистов по отношению к своим же согражданам достигла апогея. По Германии, в тылу и на фронтах, прокатилась волна арестов, за которой последовали ужасающие пытки, военно-полевые суды и громкие процессы. Приговоры приводились в исполнение по большей части путем медленного удушения жертв рояльными струнами, перекинутыми через крюки для подвески мясных туш. Крюки же брали напрокат в мясных лавках и на скотобойнях. Родственников и друзей обвиняемых тысячами отправляли в концлагеря, где многие из них погибли. С теми немногими, кто приютил у себя скрывавшихся, расправились таким же образом.
Гитлер, одержимый нечеловеческой злобой, неутолимой жаждой мести, подхлестывал Гиммлера и Кальтенбруннера с еще большим рвением заниматься каждым обнаруженным заговорщиком, посмевшим пойти против него. Он сам разработал процедуру казни. "На этот раз, - бесновался он на одном из первых совещаний после взрыва в Растенбурге, - преступников ждет короткая расправа. Никаких трибуналов. Мы предадим их Народному суду. И не позволим им произносить длинных речей. Суд будет действовать с молниеносной быстротой. И через два часа после приговора он будет приведен в исполнение... Через повешение... Беспощадно..."
Эти инструкции сверху исполнялись скрупулезно. Исполнял их председатель Народного суда Рональд Фрейслер, отвратительный злобный маньяк, который, оказавшись в первую мировую войну в русском плену, стал фанатичным большевиком, а позднее, вступив в 1924 году в нацистскую партию, таким же фанатичным нацистом. При этом он остался горячим поклонником советского террора. Он специально изучал приемы Андрея Вышинского, главного прокурора на московских процессах тридцатых годов, когда старые большевики и большинство высших генералов были признаны виновными в измене и уничтожены. "Фрейслер - это наш Вышинский", - воскликнул Гитлер на упомянутом выше совещании.
Первый процесс над заговорщиками 20 июля в Народном суде проходил в Берлине 7 и 8 августа. На скамье подсудимых оказались фельдмаршал фон Вицлебен, генералы Гепнер, Штифф и фон Хазе, а также младшие офицеры Хеген, Клаузинг, Бернардис и граф Петер Йорк фон Вартенбург, работавшие бок о бок со Штауфенбергом. После пыток в подвалах гестапо они были фактически сломлены. Геббельс приказал заснять на кинопленку весь процесс до последней минуты, чтобы показывать кинофильм в назидание военным и гражданскому населению, причем сделать так, чтобы обвиняемые выглядели как можно более ничтожными. Одеты они были в неподдающуюся описанию одежду, в старые шинели и свитера. В зал суда их вводили небритыми, без воротничков и галстуков, в брюках без ремней и подтяжек. Особенно был унижен некогда гордый фельдмаршал Вицлебен, который выглядел окончательно раздавленным беззубым стариком. У него отобрали даже искусственную челюсть. Безжалостно затравленный ядовитыми выпадами главного судьи, фельдмаршал, стоявший за ограждением у скамьи подсудимых, то и дело хватался за брюки, чтобы не дать им упасть.
"Ты, грязный старик, - орал на него Фрейслер, - что это ты постоянно теребишь свои брюки?"
И хотя обвиняемые знали, что судьба их решена, они вели себя мужественно и с достоинством, несмотря на нескончаемые попытки председателя суда Фрейслера унизить и опозорить их. Молодой Петер Йорк, двоюродный брат Штауфенберга, казался, пожалуй, самым смелым, на оскорбительные вопросы он отвечал спокойно, даже не пытаясь скрыть своего презрения к национал-социализму!
- Почему вы не вступили в партию? - спросил Фрейслер.
- Потому что я не являюсь и никогда не смог бы стать нацистом, ответил граф.
Когда Фрейслер пришел в себя и снова стал требовать ответа на вопрос, Йорк попытался объяснить.
- Господин председатель, я уже заявлял на допросе, что нацистская идеология является таковой, что я... Судья прервал его.
- ...не мог согласиться...
- Вы не согласны с национал-социалистской концепцией справедливости, ну, скажем, относительно истребления евреев?
- Важным фактором, который объединяет все эти вопросы, - ответил Йорк, - являются тоталитарные требования государства по отношению к человеку, что вынуждает его пренебрегать своими моральными и религиозными обязанностями перед богом.
- Ерунда! - выкрикнул Фрейслер, оборвав молодого человека, ведь подобные разговоры могли испортить фильм д-ра Геббельса и рассердить фюрера, который запретил обвиняемым произносить длинные речи.
Назначенные судом защитники играли еще более незавидную роль. Когда читаешь протоколы суда, убеждаешься, что их трусость почти ^невероятна. Так, например, защитник Вицлебена, некий д-р Вайсман, превзошел государственного прокурора и почти сравнялся с Фрейслером в нападках на своего подзащитного, именуя его убийцей, объявляя полностью виновным и заслуживающим самого тяжкого наказания.
