- в стиле взаимного обмена Поланьи. Сарацины, "видя благородство одеяний, не похожих на купеческие", боятся, что он их пронюхал. И хотя Торелло не вполне осознает высокое положение своих гостей (в европейской литературе даже через полтора столетия после Третьего крестового похода Саладин регулярно рассматривался как самый знатный из противников), он восклицает при расставании - последнее оскорбление для боргезе по сравнению с magnifichi uomini- "Кто бы вы ни были, вы не заставите меня поверить, что вы [подразумевается: простые] купцы!"¹².
Результат в большинстве стран Европы разительно отличался от того стремления к обмену и войне, которое можно обнаружить у элиты языческого германского севера. По словам Маккормика, такое сочетание продолжало характеризовать литературу саг христианского XIII века, повествующую об основании Исландии и норвежских королях.¹³ Викинги были торговцами в той же степени, что и налетчиками. Ирландские слова "рынок", "пенни" и "шиллинг" происходят от имен норвежских торговцев и поработителей, которые основали Дублин, Уэксфорд, Уотерфорд, Лимерик и Корк. (Некоторые из моих норвежских предков, таким образом, поработили для получения прибыли некоторых из моих ирландских предков. Интересно, к кому в таком случае обращаться за возмещением ущерба?) Точно так же монголы Золотой Орды на юге России занимались набегами на славян/рабов для продажи в Константинополе и вымогали деньги за защиту у Московии 1242-1480 гг. и ее соседей. В современном русском языке слова "деньги", "товар" и "казна" имеют монгольское происхождение.
Подобные факты делают странным один контраст между культурами Средиземноморья и Германского океана.¹⁵ Германские правовые кодексы раннего времени поощряли денежную компенсацию за бесчестье. (По крайней мере, для свободных людей. Законы, которые мы имеем, касаются только их - строго употребляя слова "свободный" и "мужчина", - то есть аристократов и других мужчин с высоким статусом по отношению к бесчестному, хотя и многочисленному большинству, классу рабов и женщин.) В германских законах (и в вавилонском кодексе Хаммурапи, примерно 1792-1750 гг. до н.э.) всегда можно и почетно "око за око". Но и такое-то и такое-то количество серебра за глаз, выплата которого резко прекращает кровную месть. Тацит не удивляется тому, что мелкие преступления наказываются просто штрафом в скоте или лошадях (в соответствии с его неправдоподобным утверждением, что германцы не знали, как пользоваться даже иностранными монетами). Но крупные и смертные преступления, которые он с изумлением рассматривает, - это не просто нападение (например, на глаз), а такие крупные дела, как трусость или измена. У германцев, пишет Тацит, "даже убийство может быть искуплено определенным количеством скота или овец", и поэтому "вражда не продолжается вечно без примирения"¹⁶ Тацит (вероятно, галльский по происхождению, но основательно средиземноморский) удивляется, что германцы допускают профанов к вопросам священной чести. Разумный ответ на преступление, видите ли, состоит в том, чтобы потребовать вергельд, растворив бесконечную кровную месть в денежном растворе. Так поступает герой Гуннар из исландской "Саги о Ньяльсе", так поступал каждый благородный исландец в те героические дни около 990 г. н.э., во всяком случае, если верить сагам, составленным около 1290 г. н.э.
Напротив, на юге, от Гомера до "Эль Сида" и "Крестного отца", честь человека абсолютна. Странно, что непримиримые южане долгое время жили в монетизированном и коммерциализированном Средиземноморье, являясь наследниками классической цивилизации, основанной с начала I тысячелетия до н.э. на морской торговле от Сидона до Сицилии. Однако они не принимали денег за убийство. Дикари северных лесов, напротив, производили тонкие расчеты денежных эквивалентов в якобы менее коммерческом обществе. Почтенная, т.е. аристократическая часть цивилизации классического Средиземноморья всегда с подозрением относилась к получению денег, хотя охотно их имела и тратила. Исландские саги (написанные, повторяю, много позже событий, а не репортажи с места событий), напротив, рассказывают о людях, бессовестно оказавшихся на грани между торговлей и пиратством. Прибыв на новое побережье, они должны были решить: украсть то, что им нужно, или обменять на это. В норвежских поселениях на Балтике, в Северном и Ирландском морях найдены большие клады византийских монет - свидетельство того, что пиратские и торговые похождения викингов не были узкими.¹⁷ Но все это лишь увеличивает парадокс, заключающийся в том, что, казалось бы, передовая часть западного мира с самого начала и по сей день придерживалась более примитивного и антикоммерческого кодекса чести. Во всяком случае, с понедельника по пятницу он был менее буржуазным, а по воскресеньям - более потусторонним, чем на первобытном севере. Это заставляет задуматься о том, что, возможно, словарь "продвинутых" и "примитивных" на первом-втором-третьем этапах не вполне отражает отношение человека к торговле.
Языческое отношение викингов к купцам не победило. Победили средиземноморские ценности. Например, в Англии конца XIV века Чосер положительно характеризует три наиболее почитаемых сословия: "A KNIGHT there was, and that a worthy man. ... . . Бедный парсон из города, / Но богат он был святыми мыслями и трудами. . . . С ним был паж, который был ему братом... Живший в мире и совершенном милосердии"¹⁸ Среди трех удостоенных этой чести нет ни одного купца. О двух десятках других паломников, упомянутых в "Общем прологе" (1387 г.) "Кентерберийских рассказов", Чосер отзывается в гораздо менее лестных выражениях. Правда, владелец "Табарда", наш хозяин, охарактеризован вполне доброжелательно ("a fairer burgher is there no one at Cheapside"). Пять городских ремесленников среднего рода, упомянутых вместе как одетые в братские ливреи (галантерейщик, плотник, ткач, красильщик и гобеленщик), тоже названы "честными мещанами", достойными "сидеть в гильдии на помосте" или быть олдерменами (имущества у них было достаточно, да и арендная плата), но больше в сохранившихся рассказах они не характеризуются - разве что буржуа Миллер в своей сказке потешается над плотником.¹⁹ Сержант закона был "осторожен и благоразумен", пользовался "большой известностью"²⁰.
Но четверо из пяти представителей солидного среднего класса - купец, рив (то есть управляющий имуществом своего хозяина), мельник и доктор физики - в "Общем прологе", что неудивительно для средневековой литературы, характеризуются как тщеславные, жуликоватые дельцы: Купец "постоянно возвещал о росте своего выигрыша"; "богач [Рив] хранил втайне", обделяя своего хозяина; "Мельник мог красть зерно и взимать с него пошлину в три раза"; Доктор "хранил золото, которое он выиграл [то есть заработал], в моровой язве. / Ибо золото в физике - это кордиал [то есть в медицине - лекарство]. / И потому он любил золото особое".
Этот тест не имеет большой силы, поскольку, за исключением трех почетных сословий и нескольких сердечных, безобидных или святых, все сословия у Чосера жадны. О не буржуазном религиозном деятеле, скупом продавце папских помилований, говорится, что он жаждет "получить серебро, как только
